Позабыв об этом, мы носились по воздуху, как носятся мальчишки на детских велосипедах по лужам, и засчитывали чудесный дар в свои спортивные успехи.

Так я, помнишь, установил рекорд, первым перелетев в одиночку через

Атлантику из Америки в Европу. И других я учил летать, пожалуй, помня лишь о спортивных целях, и тем самым невольно внушал вам, что чудесная сила находится в вас самих, что вы можете, что вы уже бессмертны. И потом, когда было объявлено о приближении секунды ИКС, всякий летающий посчитал себя свободным от ответственности, потому что, мол, если все и рухнет, то это уже не касается его: он-то взлетит…

– Мне никогда не приходилось спрашивать у тебя, Френсис, – воспользовавшись наступившей в рассказе паузой, позволил себе задать вопрос я, – а кто был твоим учителем?

– Меня учил миссионер из Японии, – отвечал Френсис Барри, хорошо узнаваемый в новом своем воплощении, хотя и выглядевший сейчас лет на двадцать моложе того человека, которого приходилось мне встречать в жизни. – Это был горбун, ростом чуть повыше моих колен, но выдающийся летатель и очень талантливый инструктор. Теперь-то я знаю, что он был одним из самых страшных демонов на земле…

– Итак, теперь нам ясно, кто были наши учителя, Френсис… Но пришлось ли тебе раньше… ну, тогда… узнать об этом? – был мой новый вопрос ему. – И вообще: где и как у тебя все кончилось?

– Да, я начал догадываться, что мой учитель был демоном, – и тогда во мне стал иссякать полет. Но я еще смог перелететь с Бермудов во Флориду. Там окончательно и покинула меня уверенность. До Санта-Фе пришлось ехать поездом. Местные индейцы под руководством своих колдунов сами освоили полеты на незначительные расстояния. Помнится, я долго бродил по горам близ

Санта-Фе, разыскивая кочующее племя индейцев-летателей… Я думал, что смогу упросить их и они помогут мне восстановиться. Но за две недели поисков я попросту чуть не умер от голода и жажды, напрасно бродил по склонам, где растут эти вечнозеленые деревья, похожие на кусты, – во всех пустынных горах

Нью-Мексико стояли, Машке, такие деревья-кусты, странным образом не сближаясь друг с другом, не образуя сплошного леса… так и торчали каждый в одиночку, сами по себе и сами в себе… Не нашел я индейцев-летателей и решил перебираться на Гавайи, где появилась какая-то мощная левитаторша, приехавшая в Гонолулу из Финляндии. Помню, в газетах были снимки финской инструкторши – молодая женщина без одной ноги. В полет она выходила с костылями – для того чтобы потом, по приземлении, иметь возможность передвигаться по земле… Что-то тогда глубоко задело мою душу, и я решил лететь самолетом в Гонолулу и там заново начать у этой одноногой финской учительницы… Но то, что произошло на Гавайях, мой друг, то было совершенно чудесно и необъяснимо с точки зрения всего жизненного знания и всех былых истин… Там я и узнал, что дьявол является богом старого человеческого мира и учителя наши – демоны… В одном из кратеров потухшего вулкана на острове

Оаху я и погиб, и случилось это внезапно, наверное потому, что я совершенно не помню, как все произошло. Последнее, что осталось в памяти, так это смотровая площадка, расположенная внутри старого кратера, мисс Улла

Паркконен вылезала из машины, опираясь на костыли, и какой-то усатый здоровенный малый, который приближался ко мне, протягивая в руке мохнатый кокосовый орех… Так и не знаю до сих пор, что со мною случилось: то ли упал мне на голову камень, слетевший с гребня кратера, то ли какой-нибудь гавайский бандит, охотившийся за Уллой, принял меня за ее охранника и уложил выстрелом из снайперской винтовки… Не знаю… Я тут же очутился на этом озере сидящим в лодке, и рядом плыл по воде белый лебедь. Первой же мыслью, которая пришла мне в голову, когда я понял, что воскрешен, была мысль о тебе, Валериан, – мне вспомнилось, как я оставил тебя на марокканском берегу одного, а сам улетел, пообещав прислать денег в Касабланку. Почему-то мысль о том, что ты мог заподозрить меня в предательстве, особенно мучила мою душу в самую же первую минуту моего воскресения.

– А я, как только упал с башни и очутился здесь и увидел лодку в озере и человека на лодке, то сразу же и подумал, что это, должно быть, ты,

Френсис…

– И выходит, что мы встретились здесь по обоюдному желанию! Кстати, что это за страна, где мы сейчас находимся, что за место и что за озеро, такое дивное по красоте?

– Это моя прекрасная Россия, Френсис, главное поле Армагеддоново, на которое в августе девятьсот четырнадцатого года выпало больше всего огненных метеоритов. Здесь, мой друг, ангелы смерти пожали самый большой урожай.

России в прошедшей человеческой истории дано было стать самой большой державой мира; самой великой – и самой несчастной… А местность эта, покрытая лесами и озерами, называется Мещерой. А вон там, на открытом месте возле самой воды, там когда-то стоял чудный недостроенный дом… Розовые керамические блоки пошли на облицовку первого этажа, второй был деревянным.

Сверкающая крыша под белым металлом сияла и слепила отраженным солнцем того, кто издали смотрел на него… Ах, Френсис! Это был мой дом, я когда-то начал строить его на этом озерном берегу и уже подвел под крышу… Но вскоре демоны обрушили крышу над самою Россией. Они разогнали из страны по миру лучших музыкантов и художников. И мне пришлось уехать, Френсис, потому что тем бесам, которые восторжествовали здесь, не нужен был певец с таким уникальным голосом, как мой бас-профундо. И за несколько лет до начала времени ИКС я уехал в Германию, где была у меня древняя родня, с которою мои российские предки-немцы не прерывали связи со времен Екатерины Великой… Я когда-то мечтал прожить жизнь здесь и быть похороненным на местном кладбище, которое располагалось вон с той стороны озера, где виднеются эти белые березы… Да, кладбище было там… И вместо этого попал я, наверное, в танжерские братские могилы, куда власти бросали тела погибших летателей, со всех концов мира приезжавших на Гибралтар учиться бескрылому полету. В газетах и по телевидению марокканские и испанские власти в те дни, ты помнишь, беспрерывно объявляли, предупреждали и предостерегали о недобросовестных учителях-самозванцах, о массовых перелетах через Гибралтар, заканчивавшихся весьма плачевно, представляли фотографии и телерепортажи о тысячах смертей незадачливых левитаторов, о грандиозных – на километры, – рвах с захоронениями погибших…

– Ты полагаешь, что тебя положили в братскую могилу у Танжера?

– Другого предположения, Френсис, я сделать не могу.

– Хотелось бы и мне знать, где находится моя могила…

И только высказал свое пожелание Френсис Барри, как перед нами прямо из воздуха начал сгущаться, вначале прозрачный и как бы свитый из жгутов, словно сырой яичный белок, некий новоявленный субъект. Мы с американцем молча ждали, пока субстанция воскрешаемого окончательно сгустится и цвета ее определятся и обретут предельную яркость. И вскоре перед нами стоял незнакомец, одетый в новый джинсовый костюм, в шапочке с козырьком из той же джинсовой ткани. Лицо у него было смуглым – не то загорелое под солнцем лицо европейца, не то смуглое от природы лицо индуса или араба.

Растерянно и радостно улыбнувшись, сей новоявленный арабоиндоевропеец приветствовал нас взмахом правой руки и заговорил на том языке, на котором мы с Френсисом говорили здесь, – на русском, в чем там Френсис Барри совершенно не разбирался. (Еще одним из тысяч приятных даров для каждого воскресшего являлось владение любым языком. Но это было скорее владение одним всеобщим человеческим Словом.)

– Я Саид Мохаммед из Марокко, – представился он. – Мне приходилось когда-то принимать участие в похоронах летающих братьев. И я тебя хоронил, – показал он на меня, – ты разбился, когда неудачно стартовал с крыши маяка у Танжера.

А тебя я не хоронил, – с улыбкою показал он и на Френсиса Барри, – но я видел тебя, и Уллу, и всех остальных, которых мгновение ИКС застало в старом кратере вулкана. В то время на Гавайях я проходил стажировку на степень инструктора у финки Уллы Паркконен. Она только в первый раз выехала с тобой на эту гору, чтобы попробовать тебя со скалы новичков. А я должен был дежурить в воздухе и как раз повис над вами, когда грянул этот грохот и океан перекосило и понесло в сторону, а меня самого швырнуло в небо, и я, наверное, через мгновение задохнулся и умер.