Потом Тэтчер поднялся на ноги и напрягся. Желудок скручивало и сжимало. Он решительно закрыл рот. В горле у него все горело. Дыхание перехватило. Он не мог произнести ни звука. В этот момент Тэтчер-глупец выглядел величественно. Он открыл дверь и вышел.

— Все в порядке? — спросил тюремный надзиратель. Тэтчер кивнул в ответ. — Ничего не случилось? — продолжал допытываться надзиратель.

Тэтчер покачал головой и медленно, но большими шагами пошел по коридору. Как только дверь камеры вновь захлопнулась за ним, он бросился на пол. Удар от падения всколыхнул в нем новую боль. Желудок разрывался на части. Он опять заткнул рот рукой, кусая рукав пиджака и тело. Но рука оставалась бесчувственной. В нем была только одна боль, невообразимая боль; весь его пищевод, начиная с языка, который раздулся, как пузырь раскаленного добела стекла, и далее, до самого желудка, все жгло, выворачивалось, корчилось в судорогах.

Тэтчер рвал на себе жесткие каштановые волосы и катался по полу. Где-то в его сознании голос произнес:

— Теперь тебя уже ничто не спасет.

В коридоре тюремный надзиратель услышал крик, наводящий ужас, подобный крику связанных лошадей в горящей конюшне. Он вбежал в камеру. Из ушей и горла Тэтчера текла кровь.

К тому времени, когда пришел доктор, Тэтчер находился в полубессознательном состоянии. А точнее говоря, он ничего не сознавал, кроме адской боли.

— Почему они делают это? — спросил доктор, взбалтывая известковую воду. — Почему?

— Он поправится? — взволнованно спросил инспектор.

— Внутри у него все сожжено.

— Но откуда он достал это?

— Не спрашивайте меня об этом.

— Сделайте все, что в ваших силах, я прошу вас, ради Бога.

Доктор, набирая в шприц лекарство, вздохнул и покачал головой.

— Но он будет жить?

Доктор ввел содержимое шприца в руку Тэтчера.

— Бедняжка, — сказал он. — Посмотрите. Он сам себя искусал. О-ох!

— Я спрашиваю, будет ли он жить? Иначе во всем обвинят меня.

Тэтчер почувствовал, как его укололи иглой, и наступил странный покой. Затем ему показалось, что он плывет в волнах темного тумана, которые плещутся, ударяясь о пульсирующий красный шар боли.

— Плыву, — прошептал Тэтчер. — О милое, чудесное, возлюбленное море…

Где-то далеко-далеко мягкий голос произнес:

— Нет.

Это был голос доктора, отвечающего инспектору.

Красный шар куда-то исчез. От него осталась только пульсация. Она напоминала далекий-далекий стук поезда. Потом и это пропало: осталась только тишина. Туман растворился: вокруг была темнота. Вскоре не стало даже и темноты. Не было ничего, ничего. Совсем.

Тэтчер умер.

(Перевод А.Сыровой)

Тэлмидж Пауэлл

ОБЕЗЬЯНЫ НЕ ДУРАКИ

Как только десять мужчин и две женщины возвратились на места присяжных, престарелый Пьер Сулард напряженно подался вперед. Его огромные выпуклые, как у флоридского кита, глаза вспыхнули ненавистью, когда он перевел взгляд на высокого стройного парня, сидевшего к нему спиной за столиком защитника. «Они признают тебя виновным, Дэйв Уиквэй, — подумал старик, — они предоставят тебе достаточно времени за решеткой, чтобы вспоминать до конца жизни, как ты угрохал двоих человек».

— Дамы и господа присяжные, вы вынесли приговор?

При этих словах Пьер вновь перенес внимание на судей. Старик напряженно следил за медленно встающим председателем, худым Флоридом Крейкером.

— Мы находим подсудимого, — раздался его голос, — невиновным.

На миг в залитом солнечным светом зале повисла тишина; потом друзья Дэйва Уиквэя захлопали в ладоши, повскакивали со своих мест и радостно загалдели, столпившись вокруг него и похлопывая его по спине.

Старик замер, ошеломленный, неспособный сдвинуться с места. Это невероятно, в это невозможно поверить, Айвон и Тоуни — его дочь со своим сынишкой — оба мертвы, а их убийцу собираются освободить. Не сознавая, что он делает, старик вскочил на ноги и рванулся к Дэйву Уиквэю, расталкивая людей в стороны.

Дэйв все так же стоял спиной, пока один из его друзей не увидел искаженное лицо Пьера и пронзительно вскрикнул.

Старик широко размахнулся, крепко сжав пальцы в кулак. Дэйв вскинул вверх руку, чтобы защитить лицо. Но его попытка была явно запоздалой и неуверенной. Кулак Пьера, как таран, устремился вперед. На его пути оказался нос Дэйва. В зале звонко прозвучал смачный шлепок по лицу и треск хрящей. С окровавленной физиономией Дейв врезался в стол судьи. Старик навалился на него и вцепился ему в горло костлявыми пальцами. Кто-то стоявший рядом схватил старика за левую руку, но тот отшвырнул его, как котенка. Тут опомнились двое друзей Дэйва и присоединились к шумной свалке извивающихся тел, кряхтя и громко сопя, пытаясь оттащить Пьера от поверженного Дэйва. С помощью защитника и еще одного человека им удалось побороть Пьера и завести ему руку за спину.

Когда Пьер понял, что его крепко держат, то обуздал свои чувства. Судья, полицейский пристав и заместитель обвинителя со своим начальником быстро увели старика в сторону.

— Эй! — громко заорал судья. — Что все это значит?! Многие годы, проведенные в зале суда, снискали этому грузному лысому человеку репутацию честного, неподкупного и справедливого ревнителя закона. Он быстро оценил ситуацию. — Пьер, Пьер, — покачал он головой, — зачем, ты нарываешься на неприятности?

— Надевайте наручники, — голос Пьера дрожал, — меня не волнует. Вам не удастся посадить меня навечно, и вы не сможете все время охранять убийцу.

— Он не убийца, — старался утихомирить Пьера судья. — Вы слышали показания свидетелей. Ваша разведенная дочь и ее сын — я представляю, что за утрата постигла вас, Пьер. Но это был несчастный случай. Они неожиданно вышли между двумя припаркованными машинами ночью, на мокрое шоссе, и очутились прямо на пути автомобиля Уиквэя.

— Ваше решение несправедливое, — возразил Пьер, — в отличие от моего.

— Прекратите! — голос судьи посуровел. — Мы не потерпим здесь никакого беззакония. — Он обернулся к Дэйву. — Вы можете подать на него в суд.

Прижимая окровавленный платок к лицу, пошатываясь, Дэйв встал на ноги. Он казался тоньше и намного бледнее, чем до вынесения приговора. Его лицо было чисто выбритым и загорелым, это был молодой человек из фермерской семьи, жившей по соседству с Пьером.

— Нет, — просипел Дэйв, хлюпая забитым кровью носом, — я не чувствую за собой каких-либо прав. Позвольте ему идти, пожалуйста.

Наступившую было тишину нарушили негодующие возгласы друзей Дэйва. Не обратив на них никакого внимания, тот пристально уставился на Пьера.

— Думаете, вы единственный, кому тяжело? В таком случае, вы ошибаетесь. Мне теперь до конца жизни не забыть, как они вдруг выбежали перед самым автомобилем. Мне нипочем не забыть свою беспомощность, когда я пытался затормозить. А по ночам мне будет не избавиться от кошмарного видения, как автомобиль врезается в них…

«Хитрый, как гадюка, — подумал Пьер. — Рисуешься для всех этаким добреньким и великодушным. Убийца!»

— Пусть идет, — повторил Дэйв голосом, не терпящим возражений. — Отпустите его, говорю.

Пьера отпустили. Старик стоял, окруженный людьми, готовыми снова наброситься на него в любой момент. «Не сейчас, подумал Пьер, — время еще не пришло. Но его вполне достаточно». Он повернулся и вышел из зала, как не гнущийся под натиском бури старый дуб.

Пьер остановил свой заезженный грузовичок возле скромного каркасного дома, потом выключил мотор и глубоко задумался. Ему не хотелось идти внутрь. Невыносима была сама мысль о царившей в доме тишине, которую теперь никто не нарушит на всей площади от соседнего болота до пальмовой рощи в другой стороне.

Впервые он появился здесь в те далекие дни, когда возле Тампы осел на зимовку кочующий цирк. Подобные зрелища были тогда в моде, а Пьер был главным ведущим (о своими ручными зверями. С тех пор мир изменился. Пришло телевидение. Взгляды на жизнь у нового поколения стали шире, появились другие интересы, возникли новые увлечения. Переездные представления проводились все реже и наконец вымерли, как мамонты в ледниковую эпоху. Даже для больших цирков наступили тяжелые времена. Те, что не смогли приспособиться к новым условиям, распались.