Разрисованный повиновался.

Мужчина отпрянул от него.

— О, Боже! Не удивительно, что вы хотите от нее избавиться! Как отвратительно! Даже смотреть противно!

Он включил свой инструмент.

— Вы готовы? Это не больно.

Хозяин балагана стоял тут же, в шатре, наблюдая за происходящим со стороны. Через пять минут мужчина, проклиная все на свете, сменил головку на инструменте. Десять минут спустя он с шумом отодвинул стул и почесал в затылке. Через полчаса он поднялся, велел мистеру Уильяму Филиппусу Фелпсу одеваться и начал укладывать свой инструмент.

— Минуту, — попытался остановить его хозяин. — Вы еще не закончили работу.

— И не собираюсь этого делать, — ответил мужчина.

— Но ведь я прилично вам плачу. В чем дело?

— Ни в чем, кроме того, что эта чертова картинка и не думает исчезать. Должно быть, она проникла очень глубоко, до самых костей.

— Да вы с ума сошли.

— Мистер, я занимаюсь своим делом тридцать лет, но в жизни не видел ничего подобного. Не меньше дюйма в глубину, если не больше.

— Но мне надо от нее избавиться во что бы то ни стало! закричал Разрисованный.

Мужчина покачал головой.

— От этого можно избавиться только одним путем.

— Как?

— Взять нож и срезать ее с груди. Вы долго не проживете, но картинка исчезнет.

— Вернитесь!

Но мужчина ушел.

В понедельник вечером они услышали гул толпы, жаждущей зрелища.

— Народу собралось много, — заметил Разрисованный.

— Но они не увидят того, ради чего пришли, — решительно сказал хозяин ярмарки. — Ты не выйдешь к ним без пластыря. И успокойся. Любопытно все же посмотреть, что у тебя на той картинке, что на спине. Мы сможем показать им тот рисунок.

— Но она сказала, что это можно будет сделать только через неделю или что-то в этом роде. Старушка сказала, что надо подождать.

Хозяин оттянул в сторону пластырь со спины Разрисованного.

— Что там? — тяжело дыша от волнения, спросил мистер Фелпс, смирившись.

Хозяин приклеил пластырь на место.

— Фелпс, ты неудачник. Почему ты позволил этой старухе так раскрасить себя?

— Я не знал, кто она.

— Без сомнения, она обманула тебя с этой картинкой. Там ничего нет. Совсем. Никакого рисунка.

— Она проявится. Надо подождать.

Хозяин рассмеялся.

— Ну хорошо. Я подожду. Пойдем. Так или иначе, мы покажем тебя этому сборищу. Но только частично.

Они вышли к публике под взрыв оркестра.

Поздно ночью он стоял со своим чудовищным видом, выставив вперед руки, как это делает слепой, чтобы сохранить равновесие, почувствовать себя в этом мире, который устремляется на тебя, крутит и вертит и вот-вот свалит с ног. У зеркала он поднял руки.

На плоской, тускло освещенной поверхности стола лежали склянки с перекисью, кислотой, серебряные бритвы и квадратные листочки наждачной бумаги. Он брал каждый из этих предметов один за другим. Он смачивал ужасный рисунок на груди и тер его. Он работал час, не прерываясь.

Вдруг ему показалось, что кто-то стоит позади в дверях его домика на колесах. Было три часа утра. Он ощутил слабый запах пива. Она вернулась домой из города.

Фелпс не повернулся.

— Лизабет? — спросил он.

— Лучше тебе избавиться от нее, — сказала она, следя за движением его рук, в которых он держал наждачную бумагу. С порога она шагнула в комнату.

— Мне бы и самому не хотелось, чтобы у меня была такая картинка, — ответил он.

— Нет, хотелось, — настаивала она. — Ты все продумал заранее.

— Да нет же.

— Знаю я тебя, — ухмыляясь, сказала она. — О, я знаю, как ты меня ненавидишь. Ну да, ничего. Я тоже тебя ненавижу. И уже давно. Ты располнел и покрылся жиром, ты думаешь, тебя такого можно любить? Я могла бы рассказать тебе, что такое ненависть — это чувство мне знакомо. Почему ты не спросишь меня об этом?

— Оставь меня в покое, — попросил он.

— И перед всей этой толпой ты устраиваешь спектакль, в котором я поневоле участвую, ничего об этом не подозревая!

— Я не знал, что у меня там, под пластырем.

Она обошла вокруг стола, держа руки на бедрах, обращаясь к кроватям, стенам, стульям, выплескивая все, что у нее накопилось, а он подумал:

«Или я знал? Кто же создал эту картинку — я или колдунья? Кто из нас двоих? И как? Неужели я действительно хочу, чтобы она умерла? Нет! И все-таки…»

Он наблюдал, как жена подходила к нему все ближе и ближе, он видел, как напрягаются ее горловые мускулы, откликаясь на ее крики.

Это, и это, и это он делал не так! То, и то, и то было просто отвратительным! Он был лгуном, прирожденным интриганом, жирным, ленивым и безобразным. Неужели он считает, что может сравниться с хозяином? Или он легок и подвижен, как эльф? Или он достоин кисти Эль Греко? Да Винчи?! Или Микельанджело?! Она дошла до истошного вопля. Она бросала ему в лицо упрек за упреком.

— Ты не запугаешь меня настолько, чтобы я осталась с тобой и позволила тебе касаться меня своими грязными лапами! заявила она с торжествующим видом.

— Лизабет, — произнес он.

— И не называй меня больше Лизабет! — пронзительно закричала она. — Я разгадала твои планы. Ты заимел эту картинку, чтобы запугать меня. Ты подумал, что я не осмелюсь оставить тебя. Как бы не так!

— В следующую субботу, вечером, мы откроем вторую картинку, и ты будешь мной гордиться, — сказал он.

— Гордиться! Как ты глуп и жалок! Ты похож на кита. Ты видел когда-нибудь выброшенного на берег кита? А я видела, когда была маленькой. Они пришли и пристрелили его. Его застрелила береговая охрана. Ты — кит!

— Лизабет.

— Я ухожу, вот и все. И беру развод.

— Не делай этого.

— Я собираюсь выйти замуж за мужчину, а не за жирную бабу, как ты. На тебе столько жира — никакой сексуальной привлекательности!

— Ты не можешь уйти от меня, — сказал он.

— Посмотрим.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— О, — сказала она. — Иди и любуйся своими картинками.

Он потянулся к ней.

— Убери свои руки, — закричала она.

— Лизабет.

— Не приближайся ко мне. Меня тошнит от твоего вида.

— Лизабет…

Казалось, засверкали огнем все глаза на его рисунках, пришли в движение все змеи, все монстры, широко раскрылись их глотки, изрыгающие пламя. Он пошел к ней — не человек, а целая толпа.

Он почувствовал прилив крови во всем теле, забился пульс на запястьях, на ногах, бешено заколотилось сердце. Более того, океаны горчицы и острых приправ и миллионы напитков, которые он влил в себя за последний год, закипели в нем; лицо приобрело цвет нагретого до кипения пива.

А розы на руке напоминали плотоядные цветы, выросшие в жарких джунглях, а теперь вырвавшиеся на свободу, чтобы обрести новую жизнь в прохладном ночном воздухе.

Он схватил ее, как может схватить огромный зверь сопротивляющуюся жертву. Это был неистовый жест любви, возбуждающий и требовательный, ожесточавшийся по мере того, как она прилагала все усилия, чтобы оттолкнуть его. Она била и царапала картинку на его груди.

— Ты должна полюбить меня, Лизабет.

— Пусти! — пронзительно кричала она. Она изо всех сил била по картинке, которая пылала огнем под ее кулаками. Она глубоко поцарапала его ногтями.

— О, Лизабет, — проговорил он, его руки подвинулись к ее плечам, затем — к шее. — Не уходи.

— Помогите, — громко закричала она. Кровь текла из его груди.

Он обхватил пальцами ее шею и сильно сжал.

И замер ее сдавленный крик.

А за стенами домика шуршала сухая, выжженная солнцем трава. Донесся топот бегущих ног.

Мистер Уильям Филиппус Фелпс открыл дверь.

Они поджидали его: Скелет, Волшебник, Воздушный Шар, Электра, Карлик, Пучеглазый. Чудища, расположившиеся ночью на сухой траве.

Он направился им навстречу.

Он шел и понимал, что ему надо уйти отсюда; эти люди ничего не поймут, ибо никогда ни над чем не задумывались. Постольку поскольку он не спасался бегством, а спокойно шел между шатрами, оглушенный случившимся, чудища медленно расступились, чтобы пропустить его.