ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ БОРЕЯ
Разговоры о художественных галереях за последние несколько лет превратились в томительно-развязную тему светских бесед о искусстве вообще, о "жуткой" судьбе отечественного в частности, о funds, grants, телефонных счетах, смерти "постмодернизма", о превосходстве "российскогп гения" над чем бы то ни было и так далее. По полям же эти мушиные беседы неопрятно вышиты изрядно вылинявшим мулине критики, от лоснящихся вавилонов которой на версту разит нью-йоркским художественным смятением середины восьмидесятых, мутными слезами родных 60-х, да наспех усвоенной философией из Бордо, тупо и наугад приставляемой к якобы имеющим место явлениям.
Искать закономерность в том, что заведомо закономерности не подлежит занятие не из благодарных. Действительно, если кто и осмелится заявить нам о том, что счетчик дескать включен, вряд ли кто ему поверит. Используя другой, не менее прелестный жаргон, можно продолжить тем, что "галерейная революция" в России оказалась глубоко преждевременной. Реестр счастья и энтузиама размывается подпочевенными водами вот, и великая гастрономическая машина наслаждения стала давать сбои трудно вообразить, чтобы ныне ктото поперся за стакан вина + шницель на другой конец города смотреть иные работы; о, avant garde! сошел ли ты вкупе со своими преданиями в туманный дол вместе с очередными богами, не отбрасывая ни отвлеска на некое общее лицо Знатока, очарованное магическим равнодушием...
Другими словами, собственным отражением. Как певал в свое время Джим Моррисон this is the end. Отчетливый и прекрасный конец того, что в прессе романтически именуется империей, конец ностальгии, кукольным страстям по Московскому Метрополитену и прочим радостям, к коим в свое время "дети" не были допущены. Но простирающаяся до горизонта свалка, на которой с завидной непосредственностью порезвились поношенные "дети", также обречена на умирание увы, процессы распада неукоснительны в сроках, также как и рождения звезд.
Такая ситуация и впрямь вызывает в душе нечто вроде вечернего чувства а где же последующие, где "те, кто идет за". Праздный вопрос - как где! там, где никаких галерей не надо, там, в "ином" пространстве, в иных конфигурациях его репрезентации. Спросите у Аллы Митрофановой. Она ответит.
И все же о художественных галереях, как и о порнографии, можно говорить бесконечно долго, несмотря на различия перспектив, в которых вероятно рассмотрение этого предмета.
Один из таких подходов меня в эту минуту занимает меня более остальных: галерея как место создания публичности, локус, обращающий высказывание в слух, в молву, в то, что мы с полным правом могли бы назвать шумом, полем, в котором возникает и исчезает определенное конкретное мнение, превращаясь в благотворность, не имеющей никакого источника, молвы. Галерея как ось rumorology. С такой точки зрения дальнейшее рассмотрение галереи возможно, скорее, как явления географического, антропологического, нежели как "эстетического", иными словами как феномена машины, производящей некую систему обмена, переименования, переозначивания в пределах ею же производимой community.
В жизни существуют счастливые места. Этим местам некоторые обязаны если не всем, то очень многим. Чемто галерея БОРЕЙ обязана своему месту также. Но, обернемся словно Троя на Трое два года тому возникает БОРЕЙ в локусе достаточно известном любому жителю Ленинграда, подобно тому как и сам Петербург точно также призрачно оседает умозрительным чертежом на стогны, семьдесят лет бежавшего от себя в некое математическое не-время, города.
Не имея ни основополагающей великой идеи (удивительно все же, сколько за последние годы было порождено великих идей!), ни четкого представления "зачем" и "для чего", не имея за плечами даже захудалого скандала (за исключением местных дебатов в прессе поповоду истинной сути галереи), БОРЕЙ, тем не менее , подобно хорошо слаженному телу яхты, спокойно скользит в своем каботажном плавании вдоль "милых" берегов нищеты и стыда. Порой действия ее сотрудников вводят в заблуждение проницательные умы; иные язык и поговаривают о каких-то тончайших провокациях, другие о далеко идущих таинственных планах, связанных с подъемом затонувшего испанского галеона, а есть и такие (они, впрочем, немногочисленны) что рассматривают деятельность галереи как очередной шаг в многоуровневой паралогической игре наподобие той, в которой участники пытаются вспомнить все имена бога. Так или иначе, там мы можем увидать нечто странное выставки. Список таких выставок существует в реальности, он настораживающе длинен, имена кажутся знакомыми и чужими одновременно. Вопреки множеству неблагоприятных обстоятельств Портрет-Художника-в-Юности продолжает в этих стенах свою хитроумную жизнь в изгнании. И существует здесь, наконец, главное четкое понимание того, что ни при каких обстоятельствах человек в Петербурге не может обойти это место стороной, невзирая на свою принадлежность к той или иной банде или котерии. В связи с этим мне хочется произнести ныне забытое фатализм. Именно это древнее ощущение проникает любого, кто со стаканом красного вина (его продают в двух шагах на Литейном), упав ли в потертое чудовищное кресло об одном колесе, бродя ли в белых пустых стенах накануне или после, внезапно начинает ощущать собственной кожей нечто вроде соприкосновения с принципом дополнительности: есть черное? Да. Есть ли, тогда, белое? О, да! А что же есть еще, Сократ? А есть, мой друг, то, что есть и белое и черное, или же ни то, ни другое, или то, а потом другое есть нескончаемая пустыня превращения, шелковый путь галереи БОРЕЙ. Есть Литейный проспект 58, легкий моросящий дождь, намокший воротник плаща, есть Петербург... Есть многое, Кратил. Я там есть и буду. Остального на этой странице покуда не нужно.