– Это правда, Адам, – со всей серьезностью подтвердила Ллис. – Ты должен поверить, что это так и есть.

Пока двое мужчин с сильной волей спорили, Ллис вспомнила о клятве, которую с нее взял Ивейн. Она обещала брату, что сделает все, что в ее силах, чтобы «ее саксонец» не мешал Глиндору. Она вдруг поняла, что ей нужно просто отвлечь внимание мужчин и особенно внимание Адама. В обычных обстоятельствах ни присутствие саксонца, не верившего в могущество друидов, ни рукотворные стены не могли помешать Глиндору наложить могучее заклятие, которое он намеревался применить… Но, мрачно подумала Ллис, нужно сделать так, как он хочет…

Золотоволосая голова повернулась, услышав тихую просьбу. Потом скептический взгляд янтарных глаз словно растворился в глубокой синеве девичьих глаз. И тут произошло странное явление. Голос, произносивший непонятные слова, словно ветер в бурю, заполнил зал. Слова ревели, эхом отражаясь от четырех стен, которые, казалось, были не в силах сдержать их мощь.

Адам немедленно перевел взгляд на колдуна в черном одеянии, который, сложив руки, высоко поднял свой посох. От кристалла, вделанного в ручку посоха, исходило свечение. Громоподобные слова сотрясали стены, белая борода развевалась, черное одеяние обвивалось вокруг ног колдуна. Адам был потрясен. Потом вдруг наступила тишина. Адам моргал, не веря своим глазам: мгновение назад Глиндор был здесь – в следующее мгновение он исчез, оставив после себя лишь звук закрывшейся двери.

После таинственного исчезновения Глиндора Адам быстро поел и вернулся туда, где мужчины занимались изготовлением веревочных лестниц. Он вернулся в зал, только когда на землю опустилась глухая безлунная ночь. Ужин долго откладывали. Пип к столу не пришел, однако остальные ели с аппетитом, макая ломти хлеба двухдневной давности в сочное мясо, тушенное с добавлением душистых трав. Слуг отпустили еще утром. После ужина Аня и Мейда снова собрались поиграть в шашки. Ллис взглянула на них, желая понять, кто кого развлекает. Адам вышел из-за стола и устроился на стуле у камина, В руке он держал глиняную кружу с изрядной порцией горького эля. Он сел, но не расслабился и нетерпеливо поглядывал на дверь, словно ожидал кого-то.

Если его план еще и не выполнен, то выполняется. Адам хотел бы сам заниматься его осуществлением, но это было бы слишком рискованно для безопасности Трокенхольта в целом. Таким образом ему досталась наиболее трудная задача – ждать.

Ллис чувствовала напряжение Адама. Хотела бы она, чтобы в ее власти было облегчить его ношу. Несколько минут она размышляла и пришла к выводу, что лучше всего сейчас было бы его отвлечь. И неважно, если он будет отвлечен нежеланным вмешательством в его размышления.

– Брина говорила, что ваш отец и брат оба носили имя Элфрик и оба были монахами. – Ллис подошла и стала на расстоянии вытянутой руки от погруженного в свои мысли мужчины. Черты его лица подчеркивал пляшущий огонь камина. Ллис понимала, что задала деликатный вопрос. Однако для достижения ее цели было неплохо даже возбудить его гнев, и она храбро продолжала: – Но когда я спросила вас о матери в первые дни вашего пребывания здесь, вы промолчали. Вы не хотели бы рассказать мне о ней сейчас?

Адам был словно громом поражен. Совершенно неожиданный удар нанесен в такое больное место и с той стороны, откуда он не ожидал. Глаза его широко раскрылись, и в следующее мгновение янтарное пламя превратилось в лед.

Когда Адам взглянул на нее, Ллис почувствовала, что ей в сердце словно вонзилось острое лезвие.

– Моя мать? – в словах Адама звучала холодная насмешка. – Она была воплощением всех достоинств вашего пола – жадная, эгоистичная и холодная как лед.

Ллис молчала. Она была так поражена, что только удивленно подняла брови. Адаму же это инстинктивное движение очень много сказало о себе: он сам определил сущность своего характера, ответив на вопрос. Он был потрясен. Впервые в жизни он понял, что ведет себя так же, как его мать, которую он осуждал чуть ли не всю жизнь.

Ллис достигла своей цели, ей удалось отвлечь Адама от размышлений над многочисленными проблемами, но эта победа не доставила ей удовольствия: она невольно погрузила его в еще менее приятные воспоминания.

– Простите мне мое любопытство. Я хотела отвлечь вас от гнетущих размышлений, но, кажется, я только ухудшила положение. – Ллис инстинктивно подняла руку, но подумала, что прикосновение может быть неприятно человеку, который постоянно отгораживается от нее, и крепко сцепила руки перед собой. – Прошу вас простить меня.

Она не желала иного, как только успокоить его, но боялась, что еще сильнее растравила его раны.

– Нет, это я должен извиниться. – Адам безнадежно покачал светлой головой. Нежное сострадание в затуманенных синих глазах убедило его, что девушка не заслуживает его циничного презрения. Он протянул огромную руку и сжал тонкие пальцы Ллис. Искреннее огорчение Ллис вызвало в нем раскаяние, и он пожалел о том, что сказал так поспешно. – Я всегда гордился тем, что мог выдержать напряжение любой битвы. Но сейчас я вел себя как хвастливый дурак вроде Саксбо и его друзей, позволив тяжелым обстоятельствам так повлиять на мои чувства, что взвалил на вас вину многих недостойных женщин. – Он ласково потянул ее за руку, усаживая на соседний стул, который он подвинул ближе к своему. – Я не стану мучить вас печальным рассказом.

Когда она попыталась возразить, он поднял руки, умоляя ее не спорить, и смягчил отказ неотразимой медленной улыбкой, так редко появлявшейся на его лице.

– Я дал себе слово ни в коем случае не будить эти неприятные воспоминания, как вы, вероятно, обещали никому не раскрывать секреты своих друидских заклятий.

Поглядывая на возлюбленного сквозь опущенные ресницы, Ллис размышляла. Почему он не может понять, что это совершенно разные вещи? Его история, очевидно, была личной трагедией. А тайны, окружающие знания друидов, преследовали далеко идущие цели. Не подумав, насколько это разумно, она постаралась объяснить:

– Такой выбор сделала не я. Это касается целых поколений, соглашавшихся на подобные ограничения ради привилегии быть посвященными в неписаные знания.

За последние две недели Адам не раз слышал эту фразу и не придавал ей особого значения. Но сейчас его любопытство было возбуждено, и он решил кое-что выяснить:

– Значит ли это, что любой человек, согласный на эти ограничения, может овладеть неписаными знаниями?

– Ну нет! – Ллис решительно покачала темной головой, и на ее изящных щеках появился румянец. Она смутилась, во-первых, оттого что неясно выразилась, а во-вторых, оттого, что вообще завела разговор о тайнах своего племени. – Только немногие избранные, друиды по происхождению, удостаиваются привилегии, своего рода дара, слышать безмолвные голоса природы и имеют право взывать к ее силам с должным уважением, со страхом и восторгом.

– Значит, дар. – Адам тихонько повторил ее слова.

Ллис подумала, не хочет ли он принизить ее серьезные объяснения, не смеется ли он над тем, о чем ей вообще не следовало говорить. Но нет, в его янтарных глазах не было и тени неискренности. Тем не менее она понимала, что ей не следует больше рассказывать ничего нового, но она рискнула пояснить уже сказанное:

– Мы, немногие избранные, не просили о подобном даре, скорее, мы благословлены им, причем в разной степени. Это связано и с нашим происхождением, и с нашим предназначением. И свое предназначение мы должны либо оправдать, либо принять на себя страшную ответственность, если не слышные обычным людям голоса замолкнут навеки и для друидов, потому что будет недостаточно тех, кто в состоянии говорить с ними.

Темно-золотые брови нахмурились.

– Это похоже на речи язычников, которые встречаются среди моих приятелей-саксонцев.

– Но я вовсе не язычница! – Это предположение Ллис восприняла как удар, она выпрямилась, и в глазах засверкали синие искры. – Мои родители – друиды, как и я сама.