Мисс Морган сразу же заметила львиную форму холма и, указывая на террасы между его лапами, произнесла:

— А здесь они растили виноград.

— Кто — они? — невнимательно спросил я.

— Те, кто использовал Белл Ноул в качестве храма. Когда я вернусь сюда, я верну на эту землю виноградную лозу.

Мы вышли к дороге, построенной по приказу Министерства Обороны; начало ее прокладке было положено обыкновенной карандашной линией на карте, прочерченной под линейку и обрекавшей до смерти уставших солдат на изнурительный труд каменотесов в свободное от службы время. Прямая линия дороги шла диагональю вдоль обрывистого края львиной головы и делала резкий поворот буквально в дюйме от ее макушки, так что я даже испугался, как бы машина не покатилась кувырком. Я испытал чувство искренней жалости к солдатам-строителям, представив, как они взбирались сюда со своим инструментом без помощи еще не существовавших тогда автомобилей.

После этого жуткого поворота дорога устремилась прямо к плоскогорью на вершине холма, вдалеке теряясь из виду. Прямо над нами, на самой вершине, виднелось множество беспорядочно разбросанных каменных пирамид, весьма заинтересовавших мисс Морган. Однако я не позволил ей выбраться из машины и заняться их исследованием — напротив, я направил машину, не обращая внимания на мириады прыгавших повсюду кроликов, прямо вперед, пока мы не уперлись в форт. Завидев его, мисс Морган просто захлебнулась от восторга.

Форт представлял собой небольшое сооружение, хорошо защищенное от ружейного огня; его построил из известняка тот самый лишенный творческого воображения архитектор, который проложил дорогу с помощью карандаша, линейки и карты. Истлевшие ворота давно соскочили с петель, и мы въехали прямо во внутренний дворик, форта. Позади нас стояли казармы, а впереди виднелись расположившиеся полукругом окопы. Прямо перед нами длинным языком уходил в море гребень утеса. Достаточно было одного взгляда на плескавшиеся в водоворотах у его подножья волны, чтобы вообразить ту монотонность, с которой они денно и нощно облизывали камень. Мне почему-то представилось, как морские валы перекатываются через этот утес в штормовую погоду.

Мисс Морган хватило одного взгляда вокруг, чтобы объявить это место своим идеалом. Я подумал о той жизни, которую должны были влачить здесь несчастные, Богом забытые новобранцы, и понес корзинку с завтраком к окопному блиндажу.

Однако, как оказалось, мисс Морган пока еще не собиралась завтракать. Взобравшись на амбразуру, она прошла до конца острого, как бритва, утеса, вдававшегося в море на добрых пятьдесят-шестьдесят футов, и стала у самой кромки набегавших волн, неподвижно глядя в морскую даль. Я беспокоился за нее, ибо стоило ей оступиться на этих покрытых ракушками валунах — и ничто не спасло бы ее от волны, мчащейся со скоростью локомотива, — так что я крикнул ей, чтобы она возвращалась, предложив осмотреть пляж для купания. Она не ответила, продолжая оставаться на месте; я выкурил целых три сигареты, наблюдая, как она каждый раз отступала перед приближающейся волной набиравшего силу прилива.

Ее фигура в серо-зеленом пальто почти сливалась с цветом моря, едва различимая на его фоне в тусклом свете пасмурного дня. Свободно развевавшиеся полы пальто трепетали и хлопали на ветру, подобно знаменам. Затем она сняла шляпу, вынула из волос резной черепаховый гребень и распустила по ветру свою роскошную черную гриву. Я смотрел на нее с гораздо большим восхищением, чем мог бы ожидать от себя, ибо ранее мне никогда не встречалась женщина, которая так бы себя вела. Вторую сигарету я выкурил практически мгновенно; выкурив третью, я почти перестал волноваться и, подумав, что она стоит там с распущенными волосами и развевающимися одеждами, грудью встречая ветер, уже достаточно долго, сошел вниз, намереваясь помочь ей спуститься с утеса.

Обернувшись, она протянула руку. Я подумал, что она балансировала, чтобы не упасть назад; однако, она позвала меня к себе на узкий пятачок мыса и взяла под руку.

— Станьте ближе и почувствуйте море, — произнесла она.

Я молча стоял рядом, так же, как и она наклоняясь вперед, чтобы противостоять напору ветра. Это был не пронизывающий холодом, а теплый, мощный воздушный поток, крепко охватывавший нас своими невидимыми руками. Под нашими ногами слышались негромкие вздохи и шипение, а чуть далее тяжелый прибой с гулом и грохотом разбивался о скалы. Это было замечательно. Бездонное могучее море окружало нас со всех сторон, если не считать узкого, подобного острию ножа, обкатанного волнами скального гребня, связывавшего нас с фортом. Стоя позади нее, я полностью отдался восторженному созерцанию.

Затем я услышал звук, замеченный мною ранее, еще когда я прислушивался к шуму разбивавшихся о скалы волн, — это был звон колоколов, доносившийся из толщи воды. Безусловно, это была лишь иллюзия, навеянная шумом прибоя, — некая реверберация внутри самого уха, уставшего от ритмичного грохота. Я мог сравнить этот звук разве что с биением волн, которое можно было услышать, приложив к уху морскую раковину. Я продолжал зачарованно слушать, и с каждым мгновением звук из неясного шума морской раковины все более превращался в отчетливые удары; то был перезвон бронзы, как будто возвещавший, что пучина вот-вот расступится, открыв взору подводные дворцы.

Неожиданно меня пробудил громкий окрик прямо над ухом:

— Мой дорогой мальчик, немедленно очнитесь, не то вы свалитесь вниз!

Я испуганно обернулся и увидел мисс Ле Фэй Морган, которая стояла подле меня, все еще держа меня за руку.

Нам удалось пробраться обратно, осторожно ступая по узкому и скользкому скальному гребню. Признаюсь, я оглянулся, чтобы убедиться — не следуют ли за нами морские боги. Мне казалось, что в тот самый миг, когда ее голос заставил меня очнуться, я стоял на границе двух царств, и ворота царства морского уже собирались распахнуться предо мною. Другими словами это значило «утонуть» и я, наверное, пройдя по этой холодной тропе, присоединился бы к морскому народу, если бы мисс Ле Фэй Морган не прервала мое наваждение.

Затем мы позавтракали, и я отвез ее домой. Я был рад, что ей понравилось это место, хотя чувствовал, что товарищ по экспедиции из меня вышел никудышный.

Когда мы прощались у входа в ее гостиницу — я не собирался оставаться с ней пить чай, — она неожиданно взяла меня под локоть и сказала:

— Когда же вы наконец поймете, что я не имею никаких далеко идущих планов, пытаясь подружиться с вами?

Я был настолько обескуражен, что не мог произнести ни слова, а если бы и произнес, то сам бы не поверил этому. Что-то невежливо пробормотав, я поспешно распрощался. Попытайся она удержать меня — и я оставил бы в ее руке клок своей одежды, подобно одному библейскому герою.

По дороге домой меня остановил наш местный полицейский-регулировщик, который заявил, что если бы не знал меня лично, то непременно попросил бы проехать с ним в участок. Он поинтересовался, что побудило меня мчаться так быстро: может, это как раз было то средство, которое доктор прописал мне от астмы? Я ответил, что, наверное, да; тогда он посоветовал мне как мужчина мужчине: завязывать поскорее с астмой.