Я знала, что буду обеспечена всем необходимым и смогу осуществить реальное воплощение в той мере, в какой обладаю верой. Те, кто стоял за моей спиной, знали, что мне понадобится для работы, и позаботились об этом во Внутренних Сферах, но лишь я одна, и никто иной, могла материализовать все это в земной сфере. Лишь в меру своего умения реализовать силы, находящиеся в моем распоряжении, я могла ими воспользоваться. Древними давно было сказано, что земные сокровища находятся под охраной гномов — стихийных духов Земли — и что есть заклинания и волшебные слова, которыми можно заставить земных духов выдать свои сокровища. Это верно, хотя и не совсем так, как полагают невежды. В теле Земли бьется жизнь, а золото — это кровь в ее жилах. Оно сравнимо с тем, что в более высоких сферах именуется жизненной силой. Оно и есть социальный эквивалент энергии, и мы получаем его взамен за энергию нашего разума, тела и имущества, все соизмеряя с ним. Можно прийти к соглашению с хранителями подземных сокровищ, и они откроют доступ к невидимым источникам богатства в недрах земли. Но такой способностью наделены лишь Посвященные высокого ранга, для которых деньги ничего не значат, ибо в магии мы лишь тогда можем работать с ее энергией, когда сами свободны от земных страстей. Страсть сокрушает сама себя, ибо порождает страхи. И вот я, для которой нищета и богатство ничего не значат, получила в свое распоряжение значительные средства и воспользовалась ими для того, чтобы сотворить свою магическую сущность в глазах людей и заставить их увидеть меня такой, какой я хотела перед ними предстать.

Смертным не дано заглянуть в глубину сердца, и лишь немногие из них наделены пониманием тончайших движений разума. Но глядя в глаза, можно внушить им веру во что угодно. Это даже лучше, чем внушение словом, ибо они от него легко избавляются, будучи сами искусны в этом.

Сама-то я хорошо знала, в какой малости нуждается адепт для своей магии, но мне предстояло работать с человеческим воображением, и для этого мне требовались декорации. Я должна была заставить их увидеть меня как адепта, иначе я никогда не стала бы адептом в их глазах. И ради этого я должна была окружить себя тем, что напоминало бы о великих временах прошлого, когда культ, к которому я принадлежу, находился на вершине могущества. Тогда обратились бы к нему их мысли, пробудилась дремлющая память, и они настроились бы на мою волну.

Итак, мало-помалу я собирала старинные предметы из древних храмов. Они могли храниться лишь в полумраке, чтобы их магнетизм не рассеивался, а концентрировался вокруг них и пронизывал всю атмосферу, словно фимиам.

Для своих декораций я использовала и игру цвета, зная его могучее воздействие на разум — как на мой, так и на умы тех, кто меня посещал. Существует целая наука о цвете, и в магии мы соотносим цвета с десятью небесными сферами, то есть с семью планетами, Космосом, Зодиаком и Землей. Есть еще и четыре царства стихий, но это другой разговор. Для своих целей я выбрала опалесцирующие лунные цвета на основе серебра, затем фиолетовый цвет спелой сливы, пурпурно-красный и бордо и еще оттенки синего — морской воды и ночного неба. Ни одного насыщенного основного цвета из тех, которыми пользуется человек, когда становится магом. Мои цвета — это всегда дымчатые, приглушенные полутона, ибо и сама я лишь тень на декорациях. Что до тела, то формируя его, придавая ему гибкость, постигая его чары и силу, я сделала его орудием моей сущности. Природа не была ко мне сурова, но не была в щедра, и мне пришлось самой сотворить из себя то, чем я могла бы воспользоваться для достижения поставленной цели. Будучи всецело преданной делу, я была вправе потребовать для себя все необходимое, и я, естественно, попросила красоты, которая привлекала бы ко мне взоры и внимание мужчин. Но вместо этого я была наделена проницательностью и воображением, и, обладая благодаря этому знанием, создала свой собственный тип красоты.

Сказанное о ком-то: «Лицо ее было одним из тех, что помогают женщине скрыть свою душу», — относится и ко мне. Черты моего лица чисто египетские, с чуть приподнятыми скулами, благодаря чему глаза приобрели миндалевидную форму; нос с легкой горбинкой, ибо в жилах царской касты Египта текла ассирийская кровь. Глаза очень глубоко посажены, что делает их темнее, чем они есть. При ярком свете они почти зеленые — под стать, как говорят, моим тигриным зубам. Считается, что я похожа на Клеопатру — вернее, что Клеопатра была похожа на меня. У меня длинные густые волосы того темно-каштанового цвета, который еще не назовешь черным. Они совершенно прямые, и иногда я ношу их стянутыми в узел на затылке, иногда короной обвиваю вокруг головы, а иногда, особенно в жаркую погоду, опускаю их двумя косами на грудь. Но всегда я расчесываю их надо лбом подобно двум вороновым крыльям, как это делают индейские женщины. По этой причине нередко ходили слухи о примеси в моих жилах цветной крови. Однако цвет моей кожи, белой как слоновая кость или как те огромные цветки магнолии, которых нигде не коснулся розовый тон, явно опровергал эту ложь. Я предпочитаю смелые, даже вызывающие оттенки губной помады и очень люблю длинные серьги. Только Гюйсмаис мог бы по достоинству оценить мои серьги — нефрит, янтарь, коралл, ляпис-лазурь, малахит для дневного времени; а для вечера у меня были огромные самоцветы — прямоугольные изумруды; продолговатые, бледные, каплевидные жемчужины; и огненное разноцветье опалов, которые я просто обожаю.

Я немного выше среднего роста и благодаря стройной фигуре могу прямо из магазина выйти на улицу в любом платье, которое пришлось мне по вкусу. Но я никогда не ношу модных туалетов. Я ношу платья собственного фасона, и нередко они сшиты из мягких «декоративных» тканей, так как в пышных драпировках есть своя особая роскошь, которой не найти в обычных тканях. И кто может мне запретить носить то, что предназначалось для окон венецианского дворца? Я люблю, чтобы мои одежды свободно ниспадали и ложились складками к ногам, а еще я ношу мягкие сандалии, сверкающие всеми переливами золота и серебра.

Еще я люблю меха, ибо я мерзлячка — в этом моя единственная физическая слабость. Я ношу меха даже дома, и в доме у меня всегда натоплено. Я люблю цельные шкуры с огромными оскаленными мордами и люблю, чтобы это были благородные звери, а не какая-нибудь пронырливая лисья мордочка. У меня есть светлая шкура лесного волка и есть иссиня-черный волк. Из крупных кошек у меня есть пятнистый лесной леопард и прекрасный снежный барс с гималайских вершин, о которых в Тибете говорят, будто в них вселяются духи лам, осквернивших себя и умерших в грехе.

Еще я люблю кольца, причем камни так велики, что я с трудом натягиваю перчатки; а браслеты на моих запястьях похожи на кандалы. Мои руки обрели гибкость при совершении ритуалов, и в выборе лака для ногтей я так же смела, как в выборе помады. Я пользуюсь золотыми и серебристыми лаками, и темно-красными, почти черными, и еще радужными лаками, которые делают ногти похожими на опалы, а ногти у меня длинные, под стать тигриным зубам.

Я люблю, чтобы обувь была мягкой, легкой и гибкой, похожей скорее на перчатки, чем на туфли, в которой я могла бы передвигаться почти неслышно. В дни юности я обучалась танцам, и мне ведомо все значение движения, я знаю, что оно должно быть текучим, как вода. Я знаю также, как плавно покачивать телом относительно талии, сохраняя полное равновесие, а это в красоте ценится выше, чем стройность линий.

Я не отношусь и никогда не относилась к числу модниц. Дело не в том, что я отрицаю моду. Она существует для других, но только не для меня. Некоторые утверждают, что мода — это искусственное порождение торговли, но это неверно. Мода меняется потому, что людей всегда влечет и возбуждает новизна. Но я, вечная женщина, архетип женственности, — я не обращаюсь к. поверхностному сознанию, к тому искушенному разуму, который способен увлечься новизной. Я обращаюсь к тому архаичному и первобытному, что живет в душе каждого мужчины, и смело ставлю свое обаяние против чар любой модницы. У них вполне могут быть любовники, но меня по-настоящему любили.