– Бей, не жалей! Труха на известь пойдёт, – крикнул камнесечец с жёлтым худым лицом и втянутыми щеками. Уложив на деревянную лагу плиту, он вгонял и поворачивал железный бур, разрывавший камень на две неравные части.

Дёмка нахмурился и опустил голову.

– Помолчи, сосед. Чем лишку болтать, вспомни лучше, как сам начинал, – вступился за Дёмку Горазд.

– Да разве я в обиду? Все начинали с порчи. Сколько, бывало, наковыряешь, пока руки поймут, под каким углом закольник держать, с какой силой бить.

Вечером у Дёмки горели ладони.

– Не наскучила наша работа? – спросил Горазд.

– Нравится, – ответил Дёмка.

– У тебя пойдёт. Камень любит настойчивых.

– Много его залегает в земле, откуда известно, где брать?

– Известняк и у вас, под Владимиром, имеется. Здесь поболе. Кто к камню привычен, сразу видит, где жила на поверхность выходит. Тут человек один объявился, так он под землёй камень чует. Палец вытянет: «Здесь долбите, камень мелкозернистый. А здесь не трогайте. Поры крупные, – не камень – стоялый гриб».

– Что за человек такой?

– Сами не знаем. Пришёл. Нас земляками назвал. «Много, – говорит, – чужих земель исходил. Теперь у вас, земляки, поучиться хочу». Только и вымолвил слово. А откуда родом – из Суздаля, Ростова или Звенигорода – этого не объявил. Имени даже не знаем. Он молчит. Мы вопросы задавать остерегаемся, чтоб за обиду не принял. Строителем промеж себя зовём. Первоначально прозвали Меченым. Рыжий он. Брови, волосы, борода – всё солнцем отмечено. Потом увидали, что натаскал он на берег груду осколков. То радугу-дугу выложит, то стены возведёт. А другой раз из мокрого песка целые палаты соорудит и сам же разрушит. Рукой поведет – нет ничего. Потом снова выстроит. Вот народ Строителем и прозвал.

Глава VII. В БЕРЛАД

Побежали дни, наполненные работой. Камень казался Дёмке живым существом, не таким весёлым и умным, как Апря, но также имевшим свой нрав. Глыба заметно разнилась с глыбой. Одна поддавалась легко, красуясь потом ровными боками. Другая сопротивлялась, угрожала недобро: «Трещину дам, трещину дам». После первых неудач рука привыкла держать закольник. Металл замирал, зажатый в ладони, весело выбивая: «стук-стук-перестук, скол-скол».

В свободное время Дёмка спускался с кручи к реке и подолгу смотрел на груды мелкоколотого известняка. Камушки напоминали уменьшенные стенные плиты и несли в себе тайну. Бесформенными валами тянулись вдоль берега разрушенные палаты. Дёмке хотелось увидеть, как действуют своенравные руки, когда создают и когда разрушают. Но Строитель и не появлялся.

– Взрослый, не малолеток, зачем в игрушки играет, строит из камушков и песка? – допытывал Дёмка Горазда.

– Примеривает, должно быть, как камень с камнем союзничают, как рушат друг дружку, как стены крышу несут.

– Сам-то где, почему не является?

– Кто его знает, с нами в одну артель не повязан.

Вскоре Дёмка забыл о Строителе, другое его привлекло.

– Известняком можно стены украсить не хуже, чем росписью, – обмолвился однажды Горазд.

– Как же так? – удивился Дёмка. – Плиты все в один цвет.

– Известняк на себя хорошо принимает узоры. Цвет один остаётся, а камень играет, словно финифть.

– Покажи, сделай милость.

Горазд выбрал из груды плит самую ровную, поднял на лаги и застучал по поверхности медной киянкой.

– Простукиваешь зачем?

– Если внутри есть трещина, звук раздастся глухой.

Камень звонко отзывался на лёгкие постукивания бойка. Горазд углем нарисовал птицу, примерившись, чтобы рисунок пришёлся на середину, и по плите заходил закольник.

– Киянку бери медную, – не отрывая глаз от плиты, пояснил Горазд. – От неё удары смягчаются. Поле снимай крупным закольником, а как за рисунок примешься, бери тонкоокованный.

– Чтобы не сбить рисунок, – кивнул головой Дёмка.

– Вокруг углем намеченного выбери глубоко, каждую чёрточку углуби. В провалах тени залягут. Низкое потемнеет, высокое высветлится, и заиграет камень лучше раскрашенного.

Чем дальше продвигалась работа, тем ясней проступала из камня птица со вскинутыми кверху крыльями и распадавшимся на волны хвостом. Ни ласточка, ни голубь, ни тетерев. Птица была просто птицей, похожей на тех, что выводила финифтью Иванна.

Дёмка стал дожидаться часа, чтобы попробовать самому.

Камнедобытчики продолбили новый колодец и напали на жилу невиданной толщины. Камнесечцы отправились на подмогу. Когда приходила нужда, вся артель становилась камнедобытчиками или, напротив, все принимались за обработку плит. Дёмку к подъёму камня не подпустили: «Силу в руках нагуляешь – тогда берись за канат».

Дёмка не огорчился, у него имелась своя забота. Он достал припрятанный накануне кусок желтоватого известняка с двумя вмёрзшими ракушками – можно было подумать, что камень глядит. И пока, обхватив канатом отторгнутую от породы глыбу, артель выкрикивала: «И-и раз! И-и взяли! Пошла, пошла!» – Дёмка занялся собственным делом. Он обвёл ракушки-зрачки овальными желобками – получились глаза. Протянул отвесную линию – нос, две поперечные чёрточки – губы. Осторожно постукивая киянкой и чувствуя, как поддаётся камень, Дёмка думал о сестре. Ему хотелось передать высокие скулы, лёгкие впадины в уголках рта, узкий маленький подбородок. Но когда он кончил работу, Иванна исчезла. Из камня, раздвинув щель рта, ракушечными глазами смотрела круглая лупоглазая луна. Дёмка в сердцах вонзил в землю закольник – и вдруг обернулся, словно толкнули его в плечо.

Сзади стоял человек и разглядывал камень.

Если бы даже не рыжие волосы и отливавшая медью стриженая борода, Дёмка всё равно бы узнал Строителя. Ни князь, ни боярин не могли отличаться такой горделивой статью. Никто другой не мог иметь такого спокойного и властного лица.

– В камне душа спит, – услышал Дёмка, словно издалека. – Камнесечцу должно её разбудить. Пока не разбудит, камень не заговорит. – Слова падали тяжело, как капли расплавленного металла.

Дёмка хотел что-то ответить, о чём-то спросить. Он вскочил, в поклоне коснулся земли. Когда выпрямился, увидел, что Строитель уходит. Поступь была неспешной и важной. Сосны, росшие на склоне, казалось, выстроились для приветствия.

Сам не зная, откуда набрался смелости, Дёмка крикнул:

– Скажи, сделай милость: что ты строишь на берегу?

– Мысли свои в порядок выстраиваю, – не повернув головы, ответил Строитель.

Вечером Дёмка слово в слово передал Горазду весь разговор.

– Одно не пойму, – закончил он сокрушённо. – И лицо, и походку, и стать, даже кафтан нездешний – всё разглядел, а вот молод он или стар – не разобрался. По лицу – молод, и седины в волосах не приметил, а по глазам вроде бы стар.

– Мудрые у него глаза, – подала голос Вивея.

В Москву на восьми телегах прибыл торговый обоз, поспешавший на юг. Верный своему обещанию, Горазд попросил купцов, чтобы взяли с собой до Киева его малолетка-сынишку. Он сам взвалил мешок на телегу, обнял Дёмку за плечи.

– Насчёт сына я не обмолвился. Помни про это. В мешке кроме припасов найдёшь всё, что требуется для работы.

Ушёл торговый обоз.

Дорога стёрла мысли о камне. Вновь важнее всего сделалась встреча с Лупаном. Скорей бы. В мешке при сильных толчках на ухабах позвякивали закольники. «В Берлад, в Берлад», – чудилось поспешавшему рядом Дёмке.

Двигались быстро, на длительные стоянки не располагались. Во время одной из ночёвок Дёмка услышал, как купцы говорили друг другу:

– Зиму проторгуем в Киеве, когда же Днепр после весны войдёт в берега, двинемся через семь порогов.

– Хлопотное дело. Прошлым летом у Ненасытинского порога все товары на берег вытаскивали. Лодки на дубовых катках, как возки, по сухой земле волокли.