Заключенных разбудили рано утром. Глядя на них, одновременно заспанных и встревоженных, лейтенант Тэйлор сочувствовал им. Потому, как мог, постарался смягчить утренний переполох.

— Сейчас вас повезут в камеры предварительного заключения Дворца Правосудия. Ваше дело переходит из ведения Департмента Демографии в ведение Верховного Суда Соединенных Штатов… По моему мнению, расследование должно установить вашу невиновность.

Лукьянов стоял рядом с Тэйлором, усиленно копируя выражение лица Дженкинса. Он мог не присутствовать, но присутствовал. Зачем? Он не смог бы объяснить, если бы его спросили. Первыми вывели арестованных «бульдогов» Дженкинса в наручниках.

Гарри Джабс шел последним. Если все О'Руркэ и черный были успокоены упоминанием о Верховном Суде, то карликовый человек был мрачен. Возможно, находясь ближе к земле, он получал от нее дополнительные импульсы, и они были нерадостными… Проходя мимо Лукьянова, карлик поднял на него глаза.

— Человек, пронзенный доской… человек-доска… — пробормотал он. — «Доско-человек» — это наш пароль, да, Лук Янов? — внезапно спросил он, обернувшись.

«Дженкинс» промолчал. Зубья машины судьбы тогда, на Парк-авеню, захватили маленького скульптора случайно за ткань одежд и поволокли в иную судьбу, к которой он не имел доселе ни малейшего отношения. Зубья машины судьбы. «Если бы он не сбил меня тогда с ног…»

— Тэйлор, может, выбросим из дела хотя бы карлика?

— К сожалению, Лук, старый Дженкинс оставил их всех нам, и вам, и американскому народу, как виновных в убийстве Президента. Что мы скажем людям, если одного будет не хватать? В этом наборе персонажей все они идеально выглядят: красноносый отец, пылкий убийца — сын, красивая темноволосая убийца — дочь, подручный убийц — черный, зловещий карлик…

— Да вы поэт, лейтенант, — устало сгорбившись, Дженкинс пошел в свой офис. Его ожидал секретарь Президента Российской Федерации Шестопалов.

— Прежде всего, сэр, я хотел бы выразить вам свое восхищение. Вы, не побоюсь сказать это, — великий человек. Я читал все ваши статьи и полностью разделяю вашу философию. Планета должна быть контролируема.

— Благодарю вас. — Лукьянов подумал: вот еще один поклонник Дженкинса!

— К сожалению, у нас в России вследствие природных качеств нашей нации демографические реформы проходят медленно и осуществляются крайне поверхностно. Вы знаете, наверное, что критический возраст у нас установлен выше, чем у вас, — шестьдесят восемь лет, и наш отдел уничтожения погряз в постыдной азиатской коррупции. Жизнь у нас покупается для большинства богатых стариков, им запросто устраиваются за взятки отсрочки и вечные привилегии. Таким образом, отдел уничтожения занимается только бедняками, не имеющими возможностей купить себе отсрочку. Результат: мы едва уменьшили наше народонаселение на девять процентов. И выше десяти процентов никогда не поднимались. Жалкие цифры, конечно, признаю.

— Усильте пропаганду. Проведите кампанию: «Пожил — дай пожить другому!» Накажите нескольких чиновников отдела уничтожения. Публично казните их, в конце концов. Перетрясите весь отдел. Возьмите новых, энергичных и молодых! — Лукьянов хотел было сказать, что из русских не сделаешь ничего качественно иного — только русских, но воздержался. Его знание русских базировалось на происхождении Лукьянова, а Дженкинс подобными знаниями не обладал.

— Однако, сэр, я попросил у вас аудиенции не только для того, чтобы выразить вам свое восхищение. Вы — Макьявелли современного мира. Я искренне надеюсь, что вы станете «Принцем».[67] Сейчас, когда Америка потеряла «Принца», я надеюсь, что вы станете у кормила власти. Российский Союз хотел бы помочь вам в этом. Однако наше руководство расходится в мнениях на то, чьи претензии на власть в Соединенных Штатах следует поддержать…

Солдат неумело внес поднос с кофейником и чашками.

— Кофе, мистер Шестопалов?

— Вы безукоризненно произносите мою трудную фамилию, сэр, — Шестопалов даже покраснел от смущения. — Да, пожалуйста, кофе…

«Вполне симпатичный и умный молодой бюрократ, — подумал Лукьянов. — Искренне обожает меня, то есть Дженкинса».

— Продолжайте, пожалуйста, я весь внимание.

— Президент Кузнецов, по наущению имеющего на него влияние генерала армии Василенко, принял решение поддержать кандидатуру вашего соперника — главы Агентства Национальной Безопасности Турнера… Однако есть и другие влиятельные силы в нашей стране, и они хотели бы видеть Президентом вас. Без ложной скромности, ваш покорный слуга, сидящий сейчас перед вами, имеет большое влияние на Президента Российского Союза и представляет как раз тот сильный лагерь, который хочет в Президенты Америки вас. Мне, разумеется, не нужно вам объяснять, что иностранная держава — Российский Союз сильно и прочно врос в американскую экономику, мы финансируем нашими деньгами многие ваши программы и потому имеем реальную возможность давить и лоббировать.

Все это Лукьянов слышал впервые, но, будучи Дженкинсом, кивнул почти равнодушно.

— Я вас слушаю, продолжайте…

— Я явился предложить вам помощь, в случае если вы будете баллотироваться. Однако, как великий человек вровень с Макьявелли, вы, разумеется, понимаете, что толпа относится к вам враждебно. Я полагаю, что вы захотите избрать другой путь. Более короткий и менее рискованный.

— Мы работаем над этим, да, — неожиданно для себя подтвердил Лукьянов.

— Я очень рад, сэр. Сделайте это для блага Америки и всего мира.

— Скажите, мистер Шестопалов, Том Турнер принял предложение вашего Президента?

— Да, сэр. Однако я успешно работаю над тем, чтобы Президент Кузнецов изменил свое решение.

Лиза Вернер лежала не в постели, а на постели, «валялась», как она сама называла это занятие, и нажимала попеременно кнопки телеконсоли, наскучив той или иной программой. Президент, пришедший в себя от прогулки на вертолете, собирался на встречу с Турнером. Позднее вечером русская делегация должна была вылететь в Советск. Генерал Василенко, сославшись на неотложные дела, вылетел еще вчера. Лиза Вернер нашла вдруг физиономию Дженкинса и оставила ее на экране.

— Приятный тип — да, папа? — этот худощавый. Это его ты собираешься сделать Президентом?

— Нет, Лизок, это Кащей, мы стоим за Турнера.

— А мне нравится этот… Папа, подари мне американского Президента, а?

Лиза вывернулась на спину и, закинув руки, потянулась узкой кошкой. Тонкая, она скорее напоминала даже не кошку, а удлиненного зверька, не существующего в природе. Зверек верит в то, что «папа» всесилен и может подарить ему Президента. Кузнецов растрогался. Присел на край постели и поцеловал Лизу.

— Государственные соображения, Лизок, заставили нас остановиться на Турнере.

— Хочу худощавого Кащея… — проныла Лиза Вернер тем же тоном, каким капризные дети требуют неосуществимых вещей от любящих родителей. — Подари президентика, папа, у меня никогда не было американского Президента.

— Ладно-ладно, Лизок, я подарю тебе Турнера. Они все похожи…

— Хочу Дженкинса… — Лиза Вернер закусила губу, ее голубые глаза сделались желтыми вокруг зрачков, а это, уже успел узнать Кузнецов, предвещает злобное молчание и бойкот. Тотальный. К постели и за обеденным столом, на приемах и опять в постели.

— Лизок, ты не должна вмешиваться в политику… — Кузнецов встал.

— Тогда ты не должен вмешиваться в меня, — парировала Лиза.

— Мы решили, что мы стоим за Турнера, — Кузнецов был в отчаянии.

— Кто это «мы»? Мы — Николай Второй? Ты сам себя называешь «мы», Владимир?

— Я и генерал Василенко.

— Надо было еще с шофером посоветоваться! — фыркнула Лиза Вернер.

— Лизок!

— Хочу американского Президента… — буркнула Лиза Вернер.