— Юная, шершавая, мозолистая рука молодой Америки мощно приподняла траурную колесницу Президента… — зашелся в экстазе комментатор.

Лукьянов признал, что комментарий был уместен, так же как и, может быть, случайный «наезд» телекамеры на юношескую шею и щеку с прыщами. Все эти приемы сообщили подлинность происходящему.

— Хрипят лошади, бьют литавры, солнце трогает чеканную медь столетних дубов. Америка прощается со своим верным сыном, трагически унесенным из жизни, оставившим нас в расцвете сил. Кто же они, эти преступники, лишившие Соединенные Штаты верного сына? Кто эти злобные существа?

На экране возник черный Кристофэр, быстро и зло двигающий большими губищами. Звука не было, но по изображению можно было вообразить — да, очень неприятный и поганый человек. То же впечатление оставлял Виктор, что-то кричащий в телеобъектив и делающий резкие и яростные жесты. Странно, но молчаливое лицо Дункана О'Руркэ тоже не вызывало симпатии.

— Вот они, их лица! — торжествующе взревел комментатор. — Злоба, злоба и еще раз злоба сочится из всех пор этих полулюдей-полузверей. Мы еще ничего не знаем о них, только то, что у закона Соединенных Штатов есть все основания подозревать их в убийстве Президента Бакли.

На экране появилось лицо Синтии. И оно было искажено гримасой. Очевидно, ко всем применили один и тот же прием: начинали разговор в спокойном тоне, затем ведущий говорил что-нибудь оскорбительное, и интервьюированный предсказуемо взрывался. Именно таким, кричащим и возражающим, его и следовало показать сейчас Америке. Последним и самым неприятным продемонстрировали лицо Джабса. Карлик плакал! Что они там такое с ним сделали, вряд ли истязали и били, следов побоев на нем не было, но скульптор плакал, размазывая слезы по лицу, и лицо выглядело рожей дегенерата.

— Лица ублюдков, людей порочных и неприятных. Вам они не нравятся, да? Не нравятся, несмотря на то, что мы еще не можем с уверенностью сказать, что это они убили великого сына Америки, Президента Тома Бакли. Смотрите интервью с подозреваемыми в убийстве Президента сегодня в восемнадцать часов. С восемнадцати часов сегодняшнего дня и до часа и дня исполнения приговора мы будем держать вас в курсе происходящего. Вот перед вами еще несколько лиц. Если первые принадлежали к так называемой «банде О'Руркэ», то эти — принадлежат шизоидной и параноидальной секте «Детей Солнца». Ублюдки, видите ли, считали себя детьми Солнца. Но эти лица — лица детей тьмы! — закричал комментатор, и по экрану споро пронеслись фотографические изображения нескольких негров в странных одеждах и нескольких белых полуголых девушек. — Как сообщило нам Агентство Национальной Безопасности, между двумя бандами существовала хорошо скоординированная связь. Об этом, как и о многом другом, смотрите наши вечерние репортажи. С восемнадцати часов вы будете вплотную следить за ходом расследования. А сейчас вернемся на Федеральное кладбище.

Женский голос сменил мужской:

— Слово для прощания с Президентом Соединенных Штатов Америки предоставляется другу покойного, английскому королю Чарлзу Двенадцатому.

Трибуну, заваленную цветами до самого пюпитра, занял английский король — высокий лысый человек в мундире полковника кавалерии, с лошадиным лицом, общим для всей династии. Черный галстук туго стягивал шею под крупным адамовым яблоком.

— Плачь, Америка, плачь, великая страна! Умер твой великий сын, погиб по злой воле политических проходимцев, исчадий Дьявола, приготовивших для тебя сиротскую долю. Плачь, осиротевший народ Великой империи!

Ипполит Лукьянов нашел, что король слишком патетичен, что чуть меньше пафоса не испортило бы речь. Однако в общем, решил Лукьянов, король неплохой тип и доказал не раз свою истинную братскую дружбу американскому народу. Объектив поймал стоявшего рядом с трибуной Дженкинса. Лицо у Дженкинса было озабоченным и усталым. Наблюдающий Дженкинса Лукьянов вдруг поймал себя на том, что наблюдает его с симпатией. «Неужели с симпатией? И почему? — задумался Лукьянов. — Очевидно, — подумал он осторожно, — я сжился с ролью еще до того, как получил ее, солидаризировался с персонажем, которого намереваюсь сыграть, вжился в образ по системе Станиславского, или какая там фамилия была у русского режиссера, изобретшего вживание в образ… Позаимствовал чужое мировоззрение. Мировоззрение человека асоциального, несоциального было у меня до сих пор. Однако если я намерен играть его роль, то уже не смогу быть в своих публичных проявлениях асоциальным. Подобная неосторожность может оказаться для меня роковой. Дженкинс…»

Появление на экране лейтенанта Тэйлора, неуклюжего в парадном мундире и брюках галифе, остановило рассуждения Лукьянова. Тэйлор что-то говорил Дженкинсу, приблизив губы к его уху. Камера поднялась выше, и английский король, глядя в объектив, закончил речь:

— …Америка, однако, построена из того же базальта, из той же мощной стали и могучей меди, что и Римская Империя. Америку не пошатнет гибель Цезаря, даже столь достойного и великого, как человек, которого мы сегодня провожаем в последний путь. Бог, благослови Америку! — закричал король.

И за ним закричали морские пехотинцы и присутствующие на кладбище высокие особы и их свиты.

— Бог сохранит Америку! — воскликнула комментаторша с траурной дрожью в голосе. — А сейчас слово для траурного прощания предоставляется лучшему другу покойного, другу американского народа, Президенту Российского Союза Владимиру Кузнецову.

Розоволицый, даже краснолицый, русский Президент высоко — от живота вверх — возвышался на трибуне. Несколько мгновений он стоял молча. Открыл рот:

— Я вспоминаю трагические для наших народов дни две тысячи седьмого года, когда я впервые лично встретился на острове Кипр с Томом Бакли. Оба мы были напуганы инцидентом, приведшим к гибели более чем пятидесяти миллионов человек. Оба решили, что мир должен быть основан на новых принципах дружбы и любви. Нелегко тогда было Тому переступить через тяжелую действительность, через подозрения, слухи и обиды. Однако мужественный и суровый Том нашел в себе силы для той исторической встречи, где мы обнялись, чтобы навеки остаться братьями. Я помню мощную дружественность и тепло этого объятия, Том. Сегодня, провожая тебя в ту страну, откуда нет возврата, Том, я скорблю о твоей ранней трагической кончине. Враги забрали у американского народа лучшего сына… а у меня друга.

Незатейливая речь российского Президента, отметил Лукьянов, речь честная и теплая. И сам Кузнецов, огромный, красный, седой и архаичный, производил хорошее впечатление. В Российском Союзе Лукьянов еще три года бы таскал свое старое тело по полям и улицам городов. Лучше бы по полям… Раздался истошный звонок в дверь. Лукьянов выключил видеоконсоль и включил телекамеру за дверью. Телекамера продемонстрировала ему… патруль дэмов в красных комбинезонах. Пятерых.

По поручению Кузнецова посольство тщательно подготовило его встречу с секретарем Агентства Национальной Безопасности. В обычное время предосторожности не требовались, и подобная встреча считалась бы деловой и рабочей. В создавшихся же условиях такая встреча могла быть расценена как нажим, как поддержка Турнера против Дженкинса. Собственно, так оно и было, но… Кузнецов намеревался подкупить республиканскую часть сената, поместив в Детройте на автомобильных заводах огромный заказ на автомобили для всей российской полиции. Речь шла об астрономических прибылях. В том случае, разумеется, если только республиканцы сделают Турнера своим кандидатом в Президенты. Однако русские не хотели, чтобы их маневры заметили. Поэтому встрече предстояло совершиться в обстановке строгой секретности. Турнер должен был явиться в посольство якобы для обсуждения с послом давно запланированных деталей обмена информацией между Федеральной службой безопасности Российского Союза и Соединенными Штатами. А Кузнецов должен был, укоротив свой визит в русский колледж города Нью-Арка (там преподавали русский язык), появиться внезапно в посольстве через тридцать — сорок минут после прибытия Турнера в посольство.