Роговский смерил Володю взглядом, о каких говорят: полон высокомерной злобы и отвращения.

– Он уверен, что в силу кровавой, пока неудачной для нас войны мы не разрешим себе отказаться от его услуг, не позволим роскоши расплатиться с ним...

– Вероятно, – Евгений Фёдорович, некрасиво скашивая рот, усмехнулся, – теперь он уже понимает свой роковой просчёт... Сейчас вы увидите, – адресовался к Онуфриеву, – преображение подлеца. Слёзы искреннейшего раскаянья, мольбы...

Володя прервал:

– Не дождаться! – его голос стал въедливо-скрипучим: – Никому не дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек, – выговорил чётко, с нажимом, – перед кем-то склонялся!

Дружинники схватили его за руки, он, не вырываясь, смотрел то на полковника, то на сидящего на диване.

– Моей матери, чтоб прожить, пришлось публичный дом содержать... Отец мой – убойца сиречь убийца! Но мой род – не со дна-ааа! – протянул "а" экзальтированно, точно в религиозном воодушевлении. – Род мой – издалё-о-ока!

Он пытался запустить руку во внутренний карман пиджака, дружинники не давали. Наконец один, поймав кивок Роговского, полез сам Володе за пазуху, достал бумажник, раскрыл – на пол полетела журнальная картинка с видом живописного замка. Парень, подняв её, подал министру.

– Вот в таком поместье родительском, в Германии, моя мать родилась... – с надрывом проговорил Ромеев, он так и тянулся к картинке. – Козни боковой родни – не теперь про них разъяснять – довели до того, что мать не получила наследства, отправлена была в Россию и, ради куска хлеба, должна была прибегнуть к нечистому промыслу...

Погибла она по правде-истине оттого, что спасала от пожара – но не амбар, а дом!

Про отца поясню также. Мой отец Андрей Сидорович, приёмный сын чиновника Ромеева, несмотря на добро и ласку приютивших людей, стал грабителем. Как тому должно было быть, в одну из ночей от своих же воров получил смертельные раны ножом...

– При таких жизненных оборотах, милостивый Евгений Фёдорович, – всеми силами старался не сорваться на крик Володя, – вы знаете, не мог я не жить в полной и доскональной обиде – но на кого-с? Будь я привычный вам расейский обиженный человечек, то взаправду пришёл бы к эсерам с мстительной жаждой – подрубать столпы отринувшего общества, убивать министров, губернаторов... Тем более, вы знаете, можно было б не в метальщики бомб, а в сигнальщики пристроиться и вполне уцелеть после акта, и в радостях потом себе не отказать: партия-то была при деньгах несчитанных...

– Но я, – надменно произнёс Ромеев, – человек прирождённо не привычный!

10

Роговский едко улыбался. Он как бы «угощал» Онуфриева «фон Риббеком». Полковник стоял обочь стола, то почтительно взглядывая на министра, то – уничтожающе – на речистого арестанта.

– Я не к царю, не к обществу, – говорил тот, произнося слова «царь» и «общество» с неописуемым пренебрежением, – я к Создателю обратил мои вопросы обиды! Ты меня, спросил я Создателя, – наказал?

– И какой же вы услышали ответ? – ядовито зацепил Евгений Фёдорович.

– Я услышал – не буду сейчас всего поминать, – но через мои же мысли услышал: если я такой, какой я есть – с умом, с ловкостью, с богатыми чувствами, – и это всёпонимаю– то уже по тому видно, что никак я Создателем не обижен, а щедро оделён. И спасибо Ему должен сказать!

Это моё спасибо Ему я повторять не устаю...

Почему послан я родиться в России – мыкать горе, терпеть от злобы и от низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягнёнка позолоченной ложкой...

– Супы из ягнёнка, господин фон Риббек, – с издёвкой перебил Роговский, – не числятся среди любимых блюд германских дворян!

Ромеев густо покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся каплями пота. Роговский злорадно любовался сконфуженностью врага, один из дружинников издал горловой смешок.

– Ну... чего бы ни ел я, – потупившись, выдохнул Володя, – а рос бы в процветании...

Уверенность к нему тут же возвратилась:

– И какой был бы от моего процветания интерес для Творца? Гораздо интереснее Ему и важнее, чтобы я существовал в России, так как нет во Вселенной другой страны, какая была б Ему интересна, как важна и интересна Ему Россия!

– Тогда почему бы, – с серьёзным видом, как бы перестав глумиться, сказал Евгений Фёдорович, – не сделать Ему вас попросту русским?

– Попросту?.. – Ромеев попытался локтями отстранить наседавших дружинников и расправить плечи. – Да потому что кому надо было быть – «попросту», тех Он и создал «попросту», и их, этих простых, по Расее – миллионы!

Володя в почти истерическом подъёме выделил:

– А я – не такой, не-е-ет! Я – не расейский, не от Расеи я. А – послан в Россию! – он тщательно выговорил «Россию». – Послан из процветания, так как тем и превозносит Творец, что посылает отличаемых в свою Россию, чтобы служили ей с любовью, которая больше любви к процветанию.

– Экое бесстыдство – такую болтовню разводить! – возмущённо рявкнул Онуфриев.

– Когда я себя понял, – с жаром продолжал Володя, обращаясь к Роговскому, – так чего ж я ещё и мог, как не отдать себя на искоренение преступников России?

Не лишённое красоты лицо Роговского исказилось:

– А правительство, чиновники-казнокрады, судьи-мздоимцы, воры, что купаются в роскоши, – не преступники?

– Преступники и они, как же иначе?! – согласился Володя. – Но они против Творца не восстают, Его не хулят, и Он в своё время Сам своими путями их приберёт. Мы же в том Ему поможем и тем свою жизнь перед Ним оправдаем, что будем скрупулёзно действовать против набольших преступников. Таковыми я считал эсеров, но вышло: набольшие преступники – большевики. Потому пришёл я к вам, чтобы без всякой пощады к своей жизни действовать против большевиков!

«Играть он умеет, – в суетливом волнении думал Евгений Фёдорович, – но тут не только игра... Эти „диалоги с Создателем“... Непомернейшая, прямо-таки фантастическая гордость! Ничьё мнение для него не будет свято, и уже из-за этого, по самой коренной сути своей, он – злейший враг».

Евгений Фёдорович выплеснул:

– Всё то, что вы сейчас произнесли, – если вы только сами в это верите, – есть вопль уродливо-раздутого самомнения. Чтобы тешить его, чтобы отнимать жизни, вы выбрали стезю провокатора. И к нам вы теперь явились, влекомые гнусной, ненасытной жаждой брать, брать жизни...

Володя стремительно подался вперёд, клонясь в рывке, выхватил из-за голенища бритву и молниеносно взмахнул ею перед лицом сидящего на диване Роговского:

– И р-раз! И два!

На него запоздало навалились, заломили руку с бритвой.

– У вас кадык – надвое! – вырываясь, хрипел в лицо господину Володя. – Я вас, считайте, уже два раза полоснул! Вот какие у вас охранители...

Его ударили кулаком по затылку, но он закончил:

– Бритву просмотрели – мастера! То-то красная разведка действует без препятствий...

– Не бейте его! – выдохнул в отпускающем сердечном холодке Роговский. – Свяжите.

Ромеев бился, зажатый тремя дружинниками:

– Прямая вам по-ольза от меня-а-аа! Как нужен я вам, ну-ужен!

«С чего бы ему быть столь смелым? – больно стучало в голове Евгения Фёдоровича. – Рассчитывает на защиту офицеров! Может, имеет основания – знает кого-то? Сколько их, монархистов, кадетов, пока в одном лагере с нами...»

– О большевиках помыслите! – вдруг жалобно и точно потеряв голос, просипел Володя. – Вот уж – Зло-оо! вот – Сила-аа... Дурачочки вы против них, глупыши белопузые. У них – клыки-с! Порвут они вас и проглотят... Дайте мне поработать против них, вусмерть выложиться, а там – цедите мою кровь по капле...

«Нет ли у него кого здесь, в контрразведке?» – кольнуло Роговского. Он медленно сказал:

– Вы опрометчиво посчитали нас глупцами. Мы знаем о заговоре! В нём участвуют часть офицеров и лица, подобные вам. Готовится свержение нашего правительства народных представителей, дабы установить военную диктатуру. – Евгений Фёдорович резко поднялся с дивана. – Вы прибыли для связи. От кого? К кому?