Эта большая война, охватившая всю Италию, длилась 20 лет (326–304 гг. до н. э.), и римские историки совершенно справедливо смотрят на нее как на героическое время своего народа, потому что римлянам грудью пришлось отстаивать все приобретенное ими в предшествовавшие века и вновь бороться со всеми уже побежденными Римом народами за господство в Италии. До 314 г. до н. э. римлянам приходилось воевать только с самнитами и притом с переменным успехом. В народной памяти сохранились громкие имена вождей этой войны: мощного воина Луция Папирия Курсора и смелого счастливого полководца Квинта Фабия Максима Руллиана. Удержалось в ней и крупное имя самнитского вождя Гая Понтия, и то, как он заманил римское войско в засаду в Кавдинское ущелье, вынудил сложить оружие и заставил по древнеиталийскому обычаю пройти под игом (jugum) — под копьем, положенным поперек двух воткнутых в землю копий (321 г. до н. э.).

Самнитские знаменосец и воин. По изображениям на италийской вазе.

Вооружение воинов напоминает греческие образцы, но имеет местные особенности, в частности полукираса (слева) и боевые бронзовые пояса на обоих воинах.

Помнили римляне и то, что это позорное поражение было заглажено победой Папирия, после которой римляне завладели Луцерией в Апулии. Война принимала огромные размеры, и римские военачальники вели ее по чрезвычайно смелому плану, одновременно с северо-запада и юго-востока, охватывая Самний с двух сторон. Они уже были близки к полной победе, когда восстание этрусков дало возможность оправиться храбрым горцам. Но помощь пришла уже слишком поздно: значительные поражения, нанесенные этрускам при Вадимонском озере (310 г. до н. э.), при Перусии (309 г. до н. э.) вынудили тех смириться. Отдельные восстания мелких народцев, также упустивших благоприятное время (марсов, пелигнов, умбров, герников и эквов), уже не могли сломить римского могущества. Все они были побиты один за другим. В 305 г. до н. э. был взят важнейший в Самнии город Бовиан, расположенный в неприступной горной местности, и самниты наравне с другими меньшими народами должны были примириться со своей участью и преклониться перед всесильной волей римского народа (304 г. до н. э.).

Когда римляне, желая воспользоваться плодами своей победы и утвердить за собой завоевания, стали прокладывать военные дороги и ставить крепости на завоеванной территории, храбрые самнитские горцы решились еще раз попытать счастье и начали третью войну с Римом (298–290 гг. до н. э.). Они отчаянно защищались и еще раз вывели в поле многочисленное войско, с которым соединились этруски и галлы. При Сентине в Умбрии произошло большое сражение (295 г. до н. э.) и римляне победили и стали владыками всей Средней Италии. Одни только галлы в долине р. По и греческие города на юге Италии еще сохраняли свою независимость.

Та трудная и продолжительная борьба, при помощи которой Римская республика добилась господства над большей частью Италии и укрепила его за собой, совпадает с периодом времени, в течение которого совершился и другой важный переворот по ту сторону Адриатического моря: царь Филипп Македонский добился гегемонии в Элладе, а затем Александр Великий совершил завоевание своего громадного царства. Эти события в такой степени приковывали к себе внимание греческого мира, что они очень мало заботились обо всем, что совершалось в Италии, и даже самые выдающиеся из их политических деятелей не имели понятия о значении возрастающего римского могущества. Со своей стороны, и римляне мало внимания обращали на победоносное шествие македонского героя, хотя римские правители и знали о том, что происходило на Востоке. Сохранилось известие о том, что Александр Великий, возвратившись в Вавилон из индийского похода, принимал многие посольства при своем дворе и в том числе римское посольство. В этом нет ничего невероятного или невозможного, тем более что посольства не всегда отправляют ради важных политических интересов, а и по другим поводам. Неизвестно, простирал ли Александр свои планы на Запад; всегда занятый ближайшим, подлежащим немедленному исполнению, едва ли он строил какие-нибудь планы относительно Запада и говорил об этом. Тем не менее, тот оборот, который приняли дела вскоре после смерти Александра (323 г. до н. э.), имел очень важное значение и для западного мира, для Италии и Рима.

Насмешливые афиняне тотчас же нашли удачное сравнение для выяснения того в высшей степени необычного и странного положения, в котором оказалось царство Александра после его внезапной смерти. Афиняне сравнивали это царство с гомеровским великаном, циклопом Полифемом, которого какая-то таинственная и враждебная сила лишила единственного глаза… По другим рассказам, и сам Александр, проникнутый воззрениями «Илиады», много раз вспоминал воинские игры, которые совершались в честь героев над их прахом, и говаривал, что и над его прахом тоже разыграются «большие воинские игры».

Александр действительно не оставил никаких распоряжений о наследовании, да если бы даже и оставил, то едва ли мог бы этим воспрепятствовать естественному течению событий. У Александра было две жены арийского племени и высокого происхождения: Роксана, дочь бактрийского владетельного князя, и Статира — дочь царя Дария. От Роксаны ожидали рождения наследника, который, однако, еще не родился, когда Александр умер. Ближайшее решение вопроса о наследовании, конечно, находилось в руках македонской части войска и его вождей. Вожди, принадлежавшие к македонской знати, более склонялись на сторону ожидаемого наследника и управления царством от его имени. Македонское войско (фаланга), сообразно с исконными национальными обычаями, твердо держалось династии и, не придавая особенного значения законности прав наследника, требовало царя. Таким царем оно хотело видеть незаконного сына Филиппа, побочного брата Александра Филиппа Арридея.

Наконец македонское войско и знать сошлись на двух царственных именах — слабоумного Филиппа Арридея и того младенца, который родился несколько месяцев спустя и был назван Александром IV. От имени этих царей царством стал править один из именитых македонских генералов, Пердикка, который по праву или без права присвоил себе царский перстень с печатью. Он раздавал сатрапии, распределял начальство над войском между военачальниками и тем самым открыл поприще для беспощадной игры честолюбия. И греческий, и восточный элементы царства, которые великий государь умел подчинять общим интересам своей империи, были оставлены в стороне.

Лаокоон.

Римская копия со статуи работы родосских скульпторов Агесандра, Афинодора и Полидора (конец III-начало IV в. до н. э.).

Но на первых порах идея царства Александра держалась прочно, и прежде всего в этом должны были убедиться греки. Недаром Фокион сказал, когда получил известие о смерти Филиппа: «Сила, победившая нас при Херонее, уменьшилась только одним человеком». Точно так же и теперь — монарх скончался, а его монархия стояла твердо. Но в Афинах вообразили, что теперь настало время вновь возвратить себе прежнюю свободу, и Демосфен, незадолго до того принесенный в жертву политической необходимости, возвратился из своего изгнания в Афины. Афинский военачальник Леосфен успел еще заблаговременно собрать около 8 тысяч воинов из тех наемников, которые на основании приказа Александра сатрапам были оставлены без хлеба и слонялись без дела в спартанских владениях близ мыса Тенар. К этому наемному войску примкнули этолийцы, фессалийцы и др., и образовалась коалиция, с которой царский наместник в Македонии Антипатр не решился вступить в битву ввиду численного превосходства ее сил и заперся в крепости Ламии. Война, из-за этой крепости получившая название Ламийской, затянулась, но вскоре на подмогу из Азии явилось войско ветеранов под началом Кратера, и в то время как значительная часть греческого войска разошлась по домам, македонские полководцы собрали сильное войско, в котором насчитывали до 40 тысяч гоплитов, 3 тысяч легковооруженных и пращников, 5 тысяч конницы. В 322 г. до н. э. при Кранноне в Фессалии это войско сошлось с эллинским, в день Херонейской битвы. Эллинское войско все еще поджидало подкреплений и уже действовало несогласованно. Греки потерпели поражение, и когда на следующий день в македонский лагерь прислали уполномоченное для переговоров лицо, Антипатр заявил ему, что он вступит в переговоры не с союзом городов, а с отдельными городами. Следствием этого поражения было то, что Афины должны были принять македонский гарнизон, изменить свой демократический образ правления на тимократический, при котором богатые граждане, призванные к участию в правлении, целым рядом новых учреждений обеспечили македонянам спокойное обладание Афинами. Последний из афинских государственных людей Демосфен покончил с жизнью, отравившись ядом в храме Посейдона на островке Калаврия, где он искал себе убежища. Он только смертью мог избежать унизительной казни или еще более унизительного помилования, которых мог ожидать от Антипатра.