Змеиная голова жертвенного треножника, сооруженного в память Платейской битвы

Книга III

ИСТОРИЯ ЭЛЛИНОВ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ ПРИ ПЛАТЕЯХ

Зевс Отриколийский. Античный мраморный бюст.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Век Перикла

В 479 г. до н. э. в битвах при Платеях и Микале было остановлено наступление персов на европейский материк. Кто же остановил разноплеменные толпы, собранные по одной воле самодержавных азиатских царей, потомков Кира Великого? Несколько городов и областей, которые в общей сложности не равнялись по размерам даже одной из персидских сатрапий, — против нескольких областей, правда, в минуту опасности они соединились в один военный союз, в котором, однако, не было единства и все зависело от доброй воли отдельных его членов. К тому же не все области Греции принимали участие в союзе. Так, в Пелопоннесе две важные области, Арголида и Ахайя, остались нейтральными, чуждыми общему делу, а в Средней Греции центральное государство Беотия открыто и энергично приняло сторону Персии, в лагере которой и без того было немалое число недовольных греческими порядками и изгнанников из греческих городов. Политическое и военное управление союзными силами было далеко не гениальным, а скорее даже очень плохим. В важнейших местах число войск было недостаточно, удобнейшие случайности были пропущены, накануне решительных действий все было полно раздора. Исходы этих действий, закончившихся при Саламине и Платеях победами, постоянно представлялись более чем сомнительными. Объяснить можно, конечно, все, что уже случилось, и в данном случае также поводы к победе малого числа над массой отыскать и указать нетрудно. Тем не менее, однако, всем участникам событий они представлялись чем-то вроде чуда, да так чудом и остались для потомства.

Но как бы то ни было, громадная опасность миновала. Она миновала довольно быстро, так что никому и в голову не приходило теснее сплотиться для защиты против возможности подобных случайностей в будущем. На следующий день после Платейской битвы, во время первого воодушевления, в груди всех греков шевельнулось чувство сознания общего эллинского единства. Стали говорить о большом национальном празднестве, о празднестве «освобождения», которое следовало бы установить и через каждые пять лет праздновать на священном поле Платейской битвы; затем даже на ближайших Олимпийских играх, в 477 г. до н. э., настроение было еще очень возвышенное. Не победители были предметом общего внимания на играх, а афинянин Фемистокл, победитель при Саламине. Но только о народном празднике (Элевтериях) замолкли вскоре, и сам военный союз эллинских государств распался прежде, чем пала последняя персидская крепость в Европе (470 г. до н. э.).

Все общеэллинские предприятия, непосредственно связанные с походом 479 г. до н. э., — наказание Фив, изгнание персов с их позиций на Геллеспонте (Сеста, Византия) — кончились успешно. Затем наступил чрезвычайно странный поворот в политике: спартанцы, а с ними и все пелопоннесцы, уклонились от продолжения войны. В то же время победитель при Платеях, Павсаний, возмечтав быть тираном над всей Элладой, как говорит о нем Геродот, с помощью персидского царя долгое время занимал положение в Клеонах, потом был призван обратно в Спарту, замышлял государственный переворот, но был выдан одним рабом и заморен голодом в том храме, где он искал себе убежища (466 г. до н. э.). Эта измена была признаком внутреннего распада, в который эпоха борьбы с персами и побед, одержанных над ними, повергла спартанское государственное устройство. Война с персами требовала и политического, и военного искусства в более обширном смысле, чем это было доступно Спарте. Человек, стоявший во главе 100-тысячного войска эллинов и разбивший персов в большом сражении, конечно, не мог равняться с теми царями-полководцами, которые предводительствовали спартанцами в мелких стычках с мессенцами и аргивянами; не мог примириться с придирчивой проверкой его действий эфорами — органами подозрительной и недоверчивой аристократии, чтобы не поколебать свой авторитет главнокомандующего над всей союзной армией. Было еще много других вопросов: если Спарта предполагала оставаться во главе Эллады, то она должна была принять на себя и начальствование на море, а между тем у нее не было своего флота, да и завести его она могла, только поступившись многими сторонами своего внутреннего устройства. К тому же и положение периэков, которые все же были свободными эллинами, вызывало размышление; и об илотах, оказавших некоторые услуги на войне, тоже приходилось подумать… По некоторым известиям, все эти вопросы были подробно исследованы на одном из народных собраний; и вероятно, не один раз, а часто и много раз обсуждались те же вопросы и были даже главным предметом разговора в сисситиях между спартанскими мужами. Но в результате получился крайне непоследовательный вывод: решили отказаться от того славного пути, который открывался Спарте после победы над персами. Приняв это решение, все опять зажили как прежде, как будто персы никогда в Грецию не приходили, стали по-прежнему заниматься телесными упражнениями, участвовать в народных собраниях, праздновать празднества — все, как велось исстари. Наблюдение над царями стало более придирчивым, более мелочным со времен гибели Павсания, который рассчитывал поднять против Спарты илотов и тем указал на слабое место Спарты. Вскоре опять пришлось вступить в мелочные усобицы с аргивянами, своими старыми врагами, затем порвать дружбу с Элидой, затем усмирять опасное восстание города Тегеи и других аркадских местечек… И если материальное положение в период, последовавший за персидскими войнами, и было благоприятно, то политическая жизнь в Пелопоннесе, после подавления Спартой некоторых демократических стремлений, вызванных возбуждением умов во время персидских войн, была вялой и бесплодной и проявлялась в Спарте, и особенно в Коринфе, только в затаенном озлоблении и ненависти против Афин, которые вскоре во всем превзошли Спарту и отодвинули ее на задний план.

В Афинах действительно было чему позавидовать: тут во всем была видна ясность, энергия, подъем духовной жизни. Афиняне достигли полной зрелости и в несколько лет, в несколько месяцев многому научились; судьба послала им в это многознаменательное время такого государственного мужа, который ясно сознавал, куда бессознательно стремились жизненные силы его народа.

Афинская тетрадрахма.

АВЕРС. Голова Афины Паллады, покровительницы города.

РЕВЕРС. Сова с масличной ветвью и три начальные греческие буквы названия города.

Фемистокл в высшей мере обладал теми свойствами, которые необходимы великому политику — умел соединять идеальные побуждения с практическим взглядом и осмысленным отношением к тому, что предстояло совершить; и рядом с ним Аристид (в канун Саламинской битвы они оба примирились), дополнявший его, когда было необходимо, остерегавший его, побуждавший его к уступкам. О деятельности Фемистокла известно мало, но оставленное им громкое имя доказывает, что все великие и простейшие мысли дальнейшего развития афинской политики исходили от него. Эти мысли пережили Фемистокла и были в основном приведены в исполнение или, по крайней мере, были на пути к осуществлению, когда какая-то неизвестная тягостная необходимость побудила его земляков, или, вернее, влиятельный кружок из нескольких знатнейших родов, отстранить Фемистокла в угоду спартанцам. Уже в 470 г. до н. э. он подвергся остракизму и вынужден был искать себе убежища там, где его находили все изгнанники — у персидского двора. Там, в маленьком городке Магнесии, который великодушно был дан ему на кормление, победитель при Саламине скончался подданным персидского царя (463 г. до н. э.) в то время, когда его родной город достиг высшей степени процветания.