Появился озабоченный чем-то Вячик и с ходу поволок меня на балкон, подальше от лишних ушей.

— Малыш, мне надо увидеться кое с кем из МУРа. Сейчас пол-десятого, — он глянул на часы, — меня ждут на Петровском бульваре к одиннадцати. Здесь, у Веры, рубашка какая-нибудь свежая есть? Эту надо выбросить. Ты тоже смени гардеробчик, не дай Бог, на огаревских нарвешься. И пистолетик мне отдай, тебе он без надобности, а я попользуюсь.

Свой «ТТ» Вячик зашвырнул в Москва-реку, когда мы на обратном пути проезжали мост в Химках.

Рубашка у Верки нашлась, бывший второй муж хранил в платяном шкафу кое-что из одежды, не моего, правда, размера, но Вячику подошло в самый раз. Он переоделся, аккуратно упаковал старые вещи в полиэтиленовый пакет, решив избавиться от них по пути на Петровку. Со мной вопрос решился очень просто. Сашка, выбравшись, наконец, из ванной, неожиданно заявил:

— Ну, чем заниматься будем? Предлагаю составить мне компанию, хочу по магазинам помотаться. Вчера дома инвентаризацию проводил — шмотье сплошь старое. Пока чеки не просадил, надо прибарахлиться.

Посидев маленько на кухне и окончательно подлечив головы, так и порешили. Вячик отправляется к бывшим коллегам, мы с Сашкой прибарахляться, а дамье готовит обед из продуктов, которые все тот же Сашка накануне припер с Центрального рынка. Перед уходом я зазвал Верку в спальную и протянул ей упаковку пятидесятирублевок, пояснив: — Пусть у тебя побудут, мало ли что. Вот телефон, — я черканул на клочке бумаги минский телефон и имя-отчество матери. — В крайнем случае позвонишь и передашь половину. А остальное себе оставь, поминки по мне устроишь, — пошутил я и тут же пожалел о глупой шутке, такой тревогой полыхнули Веркины глаза.

Вячик подбросил нас с Сашей до «Сокола», развернулся и погнал на Петровку, а мы зашли во двор огромного, на целый квартал, семиэтажного дома, где жили, насколько я понял, сплошь советские милитаристы. Центр двора занимал ровный прямоугольник гаражей, окрашенных в защитные цвета, да и везде здесь чувствовался строгий армейский порядок. Возле подъездов слонялись солдаты и сержанты срочной службы в хромовых офицерских сапогах и гимнастерках генеральского сукна. Они, как пояснил Сашка, занимались обслугой генштабовского дома, выполняя обязанности шоферов, сантехников, дворников и консьержек. Детские площадки являли собой помесь Дисней-ленда и общевойскового физгородка, усложненного полосой препятствий десантного батальона. Приглядевшись к играющим ребятишкам, я как-то сразу понял, почему Сашка так стремился на Рязанский спецфакультет. Дети играли исключительно в войну, строго блюдя все требования воинских уставов.

Мы подошли к крайнему гаражу с белым номером 32 на воротах. Пока я восхищенно подсчитывал количество пущенных на гараж броневых плит, Сашка сбегал домой и вернулся с ключами. Через пять минут мы выехали из арки на вишневой «двадцать четверке» Сашкиного генеральствующего папаши и устремились по Ленинградскому проспекту в сторону центра.

— Даю рупь за сто, — оглянулся я на увешанный мемориальными досками генштабовский монолит, — что из всех американских ракет сюда точно пару штук нацелено.

— Не боись, — весело подмигнул циклопьим оком Сашка, — ты даже не представляешь, какое здесь бомбоубежище. Точно такой же дом, только на глубине сорок метров.

Хотя внешторговские чеки давали их обладателям более широкие, нежели остальным советским гражданам, возможности приодеться, магазины системы «Березка» изобилием товаров не баловали. Нет, товары имелись, но под прилавком, как это и должно быть в советской торговой сети. Поэтому мы с Сашкой умаялись, пока с огромным трудом нашли крохотный валютный магазинчик на Троицкой улице, где секцией мужской одежды заведовала его бывшая одноклассница, сумевшая помочь нам превратить никчемную бумагу в качественные импортные вещи.

Напялив на себя рыжие итальянские полусапожки, кремовую рубашку «Канберра» и юбилейный вранглеровский костюм, я возомнил себя рекламным ковбоем Мальборо. Солнцезащитные очки «Лорд» в вороненой оправе и новый прикид здорово изменили мой облик. Старые джинсы, рубашку и пуловер я заткнул в урну здесь же, в примерочной кабинке.

Сашка набил фирменным барахлом полную сумку, купил даже югославскую дубленку, хотя до зимы еще жить да жить. Заодно он решил порадовать подарками бывшую супругу и новую пассию, выбрав для них одинаковые, но разного цвета, супермодные французские плащи. Учитывая предстоящий обед, мы метлой прошлись по полкам, забитым разным буржуйским пойлом, причем Сашка закупал все в удвоенном количестве, пояснив, что в Филатовской клинике, куда он улетает в понедельник, доктора привыкли к качественной отраве.

Однокласснице за помощь было подарено сто долларов и огромная коробка конфет, купленных здесь же. Распив в ее подсобке сувенирную бутылку «Арарата», мы уселись в «Волгу» и Сашка заявил:

— Теперь надо съездить на Ваганьково.

Вячик строго-настрого запретил мне появляться на Пресне до прояснения обстановки, поэтому я бурно запротестовал.

— Чего ты? — удивился Сашка. — Надо товарища навестить, его еще в прошлом году из Афгана в цинке притащили. Я каждый раз, как приезжаю, к нему хожу, мы с училища вместе были.

Объяснять нашу беду мне не хотелось, зачем хорошего человека впутывать. К тому же я прикинул, что если попаду на кладбище минуя ворота, то вряд ли нарвусь на кого-нибудь. Заодно не мешало изъять из тайника сберкнижки и отдать их Верке на сохранение. Поэтому я и согласился составить Сашке компанию, о чем впоследствии не раз сожалел.

К Ваганькову мы подкатили со стороны Звенигородки. Здесь, неподалеку от высокой бетонной ограды Краснопресненской пересыльной тюрьмы, я махнул через кладбищенский забор, а Сашка поехал к главному входу парковаться и прикупить букет цветов. Могила его приятеля находилась за колумбарием, неподалеку от федоровской, но я надеялся, что все сойдет благополучно.

Протиснувшись между тесных оградок окрашенных могил, я нос к носу столкнулся с генералом песчанных карьеров. Вообще-то этого дедка звали Иван Егорычем, но своеобразный бизнес заставил ваганьковцев окрестить его прозвищем героев популярного одно время американского фильма.

Егорыч промышлял песочком, необходимым тем, кто желал привести в порядок могилы родных и близких. Здесь, на отшибе, он соорудил гигантские закрома, вмещавшие десятитонный самосвал речного песка. За самосвал шофер, крутанувший груз вместо РБУ на Ваганьково, получал червонец. Егорыч продавал песок по рублю за ведро, имея процент прибыли, способный вызвать у любого Рокфеллера инфаркт миокарда. Какую-то часть доходов, естественно, изымал вездесущий комендант, но карьерный генерал внакладе не оставался. По слухам, он отгрохал в Мытищах такой грандиозный замок на песке, что его в пору было включать в туристские проспекты, как памятник русской архитектуры второй половины XX века.

Пару раз Егорыча пытались выжить конкуренты, но он стойко отбил все их атаки, наняв для этой цели Драконовых опричников. Это-то меня и встревожило, когда хитрый глаз Егорыча, навылет пробив нехитрую маскировку, загорелся узнавающим огоньком.

— Ты чего задами швендаешься? — ехидно поинтересовался он. — Набедокурил, что ли?

— Иван Егорыч, ты меня не видел, — не стал я вдаваться в пояснения, — не было меня, понял?

— Понял, знамо дело, только смотри, парень, тобой тут второй день интересуются!

— Кто? — разом пересохло у меня в горле, хотя иного глупо было ожидать.

— Хрен их ведает, то одни, то другие. Штатские, — Егорыч определял, видно, этим словом всех оперов без исключения.

Я поблагодарил деда за предупреждение и двинулся, обходя оживленные аллеи, в сторону колумбария.

По случаю субботы и отличной погоды народу на кладбище было полно. Возле могилы Сергея Есенина стояла толпа поклонников, внимая хорошо поставленному голосу какого-то двухметрового дяди, проникновенно читавшего отрывок из «Анны Снегиной». Гиганта сменил поэт-шизофреник Леша, регулярно набегавший сюда на несколько минут из пивной, чтобы порадовать публику чтением своих и есенинских строк.