– Иногда кажется, что у нас на двоих одна голова.

– Точно. Иногда мы договариваем друг за друга фразы, а иногда достаточно одного взгляда – просто взгляда! – и мы уже знаем, о чем думает другой.

– Какая прелесть, – сказал я. – Не припомню, чтобы Урсула позволила мне договорить фразу до конца хотя бы раз, правда, дорогая?

Урсула улыбнулась Карен и Колину:

– Ха-ха. Пэл считает, что удачно пошутил. Он на работе так же себя ведет?

Те хором выпалили «да», рассмеялись столь гармоничному согласию, ткнули друг друга пальцами в живот и развернулись к выходу.

– Что ж, – вздохнула Карен напоследок, – не будем вас задерживать. У вас, наверное, куча дел, у нас тоже. Увидимся на работе, Пэл. Рады были познакомиться, Ульрика.

– Урсула.

– Да-да.

Они вместе повезли тележку к стоянке. Я, хромая, принялся подбирать рассыпанные продукты.

– Прежде чем обзаводиться одной головой на двоих, поинтересовались бы сначала, хватит ли в ней мозгов хотя бы на одного, – пробурчал я.

– А мне они понравились. – Урсула забрала у меня пакет и направилась к машине, указав на Джонатана и Питера, которые все еще возились на полу: – Разберись со своими детьми.

Если почаще его оттягивать, глядишь, и отрастет

На следующее утро я первым делом позвонил проректору по хозчасти. Решил отловить его пораньше, пока тот не ушел на какую-нибудь встречу и не увяз в делах, поэтому в одну секунду десятого я уже набирал его номер. Секретарша сообщила, что начальника пока нет. Она доложила ему, что я звонил, но из-за чего разгорелся сыр-бор, по-прежнему не знала. Главный хозяйственник, оказывается, хотел встретиться со мной как можно скорее, и секретарша обещала перезвонить, как только он появится. Я поблагодарил, заверил ее, что в моем ежедневнике нет никаких неотложных дел и что я готов явиться по первому требованию.

Прошло всего каких-нибудь два часа, и телефон зазвонил; секретарша сообщила, что меня ждут. Я немедленно двинул в направлении кабинета ректорского зама. Планировка университета довольно прихотлива. Изначально комплекс строился не для центра высшего образования, рассчитанного на десятки тысяч студентов. До того, как стать университетом, он был политехническим институтом, до этого – колледжем, а еще раньше, чем черт не шутит, газетным киоском или табачной лавкой. Университет постоянно разрастался в погоне за современными требованиями и численностью студентов, новые корпуса лепились к старым, высота и проектировка зданий едва поспевали за духом времени. Закругленные фасады выпирали на тротуары, длинные переходы висели над оживленными улицами там, где университет перепрыгивал через дорогу. Имелись и передовые форты – сбежавшие и заблудившиеся в городе островки, спрятавшиеся среди торговых кварталов. Когда комплекс стал университетом, скупка недвижимости пошла с лихорадочной скоростью. Университет по всему городу скупал здания и превращал их в очаги образования. Всем было давно известно, что университет – самый крупный в городе источник рабочих мест, но когда он захватил полгорода, все почему-то удивились. Офис проректора по хозчасти, естественно, располагался не в одном из спиралевидных зданий-рукавов, но в самом центре города. Можно сказать, в двух шагах от учебного центра, но в другом здании – старинном.

Я решил не выходить на улицу и проделать весь путь до офиса хозяйственника по лабиринту многоуровневых переходов и коридоров. Университет – настолько огромный и хаотичный организм, что за пределами родного факультета и соседних корпусов человек безнадежно теряется. В гулком коридоре вам может попасться навстречу какое-нибудь светило гидропоники, заблудившееся и испуганное, словно дитя в лесу. Когда дело касается ориентировки на местности, мои органы чувств полностью отказывают. Я не раз плутал по университету и не находил в этом ничего зазорного. Но мне неприятно, когда люди понимают, что я заблудился, в такие минуты чувствуешь себя дурак дураком, каждый встречный может наблюдать, как ты мечешься с озадаченным, растерянным видом. С некоторых пор я стал носить с собой какие-нибудь бумаги. Когда идешь по коридору с бумагами, совсем другое дело: на лице глубокомысленная сосредоточенность – ни дать ни взять начальник либо, на крайний случай, тот, кто спешит к начальнику с бумагами на подпись. Люди воспринимают человека с бумагами всерьез. Во время путешествия по коридорам случился всего один казус. Я сбавил ход у кофейного автомата, где несколько человек стояли и дули в пластмассовые стаканчики, окинул взглядом пять выходов и, выбрав, на мой взгляд, наиболее оптимальный, решительно направился к нему. Двадцать секунд спустя я свернул за угол и оказался перед той же группой людей со стаканчиками. Они посмотрели на меня, но ничего не сказали. Я кивнул им, помахал бумагами в воздухе и с резвостью занятого человека нырнул в другой проход. Потратив примерно раз в шесть-семь больше времени, чем занял бы путь по улице, я, наконец, вошел в приемную проректора по хозчасти.

– Мы говорили по телефону. Мое имя Пэл Далтон. Пришел по вызову.

– Да, присаживайтесь. Сейчас доложу.

Сидел я ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы сказать в селектор: «К вам Пэл Далтон…» – и меня мигом пригласили в кабинет. Секретарша, закрыв за мной дверь, вернулась к своим делам.

По меркам УСВА, кабинет был огромным. Если не считать компьютера, в нем не было мебели, обычной для рабочего помещения, – никаких тебе стеллажей. На книжных полках действительно стояли книги, а не справочники, папки с инструкциями и прочая бесполезная служебная документация. Стены не залеплены мозаикой приказов, графиков и расписаний. По всему кабинету застекленные шкафы с памятными дощечками, вазами, статуэтками (я невольно обратил внимание на одну из них, изображавшую игрока в бильярд), резными поделками и прочими сувенирами и призами. В глубине кабинета высокое окно обрамляло вид на пышный центральный парк, безупречные лужайки которого даже в этот час были утыканы апатичными фигурами бродяг в куртках не по росту и с бутылками дешевого сидра в руках. Перед окном стоял тяжелый деревянный начальственный стол. За столом восседал сам проректор. Вид у него был такой, словно его накануне травили собаками.

– Ч-ч-черт! Голова трещит, будто ее всю ночь трахали, – пожаловался хозяйственник. Он сжимал голову ладонями с обеих сторон, словно боялся, что она развалится на куски.

Джордж Джонс занимал должность проректора по хозчасти чуть больше трех лет. Прежде он трудился в университете на юге, названия которого я не мог вспомнить (да и Джордж, видимо, тоже). Коренастый валлиец разменял полтинник, черные как смоль волосы еще не успели поредеть, плечи и шея по толщине превышали средние показатели. У Джорджа была стать если не спортсмена, то человека, наделенного в молодости бульдожьей силой, однако каждый прожитый год добавлял ему пару фунтов веса.

– Голова болит? – поинтересовался я, считая нужным сказать хоть что-нибудь.

– Не просто болит, раскалывается, сука. Вчера выпил с друзьями пивка, а сегодня с утра в висках долбежка, как в доме нефтяника, что вернулся с вахты к молодой жене.

– Может быть, мне в другой раз зайти?

– Нет уж, это мои трудности, тебя они не должны волновать. Поставили вместо TCP, говоришь? Пэлом зовут, так? Необычное имя, а?

– Разве? Кажется, э-э… никто прежде такого не говорил.

– Да какая разница, правда? Ну, назвали и назвали. Родители могли бы окрестить тебя Говенышем, и то не было бы разницы – люди свою жизнь под имена не подстраивают, верно? Садись ты, слышь? Я не директор школы, а ты не ученик. Ты TCP хорошо знал?

– Средне.

– Куда этот гад подевался, не в курсе?

– К сожалению, даже не представляю.

– Нет, каков гусь, а? Пардон, совсем забыл. Чай? Кофе?

– Спасибо, не нужно. Если только вы сами будете…

– Ч-ч-черт, мне и подумать страшно о каком-нибудь пойле. У меня оно вот где колышется, в машине по дороге на работу чуть наружу не поперло. Ты ведь вместе с TCP работал? Насколько хорошо тебе известно, какими делами занимался у нас TCP?