Современная военная пьеса прочно утверждалась на афише Театра имени Пушкина. К XXV годовщине Октября был поставлен «Фронт» А. Корнейчука. Пьеса эта, явившаяся событием не только в художественной, но и в общественно-политической жизни страны, шла в годы войны чуть не во всех крупных театрах. В ней с большой гражданской прямотой поднимались острые вопросы о методах руководства и военного командования. Догматической позиции командующего фронтом Ивана Горлова были противопоставлены творческая партийная мысль его брата Мирона Горлова и полководческий талант Огнева.

Черкасову в новом спектакле была поручена небольшая роль гвардии сержанта Остапенко. Она приглянулась актеру: ему нравились открытые простые люди, из чьих повседневных дел складывался подвиг народа. Он охотно и часто ездил с выступлениями к шахтерам Прокопьевска и Сталинска, к металлургам Кузнецка, к рыбакам и лесорубам. Чувство приобщения к самому главному делу, которым жила вся страна, было у Черкасова особенно сильным, когда он выступал перед ранеными солдатами в госпиталях, в частях гарнизона, перед вновь сформированными полками. Тем более он не мог упустить возможности побыть на сцене солдатом-фронтовиком, показать красоту и величие души одного из бесчисленных незаметных героев. Участвуя лишь в 4-й картине «Окоп у дороги», Черкасов создавал глубоко привлекательный образ бывалого гвардейца, который и настроение шуткой поднимет, и паникера образумит, а в бою жизни своей не пощадит, но врага остановит. Неиссякаемый оптимизм Остапенко, его стойкую веру в победу правого дела актер изображал как характерную особенность народного сознания. Именно от лица таких солдат, как Остапенко, и произносил Мирон Горлов (Ю. Толубеев) свою фразу, вызывавшую одобрение зала: «Народ любит и требует только знающих и умных руководителей».

Спектакль большого публицистического накала, «Фронт» пользовался исключительным успехом. На нем побывали тысячи бойцов и командиров. Отражая их мнение, газета Новосибирского военного округа «Красноармейская звезда» писала: «Быть на поле боя таким, как Остапенко, — с этой мыслью выходит красноармейский зритель из зала».

Жизнь, общественная работа и искусство оказались тогда у Черкасова не просто неразрывно связанными, а слитыми в единое целое. И стало обычным, что, вернувшись из неблизкой шефской поездки, чтобы сыграть в спектакле текущего репертуара, он тут же отправлялся — в лютую стужу и в летний зной — на каком-нибудь видавшем виды тихоходном газогенераторном грузовичке, заправлявшемся на манер самовара березовыми чурочками, «всего» за 200—300 или более километров. Его ждали рабочие леспромхозов в бараках, раненые фронтовики в госпиталях — и он не мог к ним не приехать.

Иногда Черкасову все же удавалось, и если уж очень везло, то вместе с Е. Мравинским, выбраться на денек с ружьями и удочками на приток Оби или на одно из многочисленных окрестных озер. Там были богатейшие утиные охоты, незабываемая рыбалка. Домой Черкасов возвращался в прекрасном настроении, каким бы усталым, голодным и озябшим ни был. Торжественно, явно ожидая удивления и шумных восторгов, выкладывал из солдатского вещмешка свои богатые трофеи. Они были далеко не лишними. Вместе с Черкасовыми жили мать Нины Николаевны, ее сестра с мужем и дочерью. За стол садилось семь человек.

Другой радостью и заботой стало у Черкасова с апреля 1942 года навещать свою мать и сестру. Они только что эвакуировались из осажденного Ленинграда на грузовике через Ладогу по «Дороге жизни», добрались до Сибири. Черкасову удалось положить их, истощенных и больных, в госпиталь, находившийся менее чем в сорока километрах от Новосибирска. Здесь, в небольшом городке Бердске, бывшей крепости-остроге, они пролежали полтора месяца. Черкасов всегда появлялся у них неожиданно. Кургузый халатик внакидку едва доходил до пояса, в руках — свертки и кульки с гостинцами. В маленькой палате он казался особенно большим, оживленным, веселым. А однажды приехал вместе с Я. Малютиным и устроил в госпитале концерт. Неунывающие бражники Варлаам и Мисаил развеселили даже тех страдальцев, которые и улыбаться разучились.

Немного окрепнув, Анна Адриановна поселилась в деревне под самым Новосибирском. Ей помнилось лето 1918 года в Медведкове, которое так помогло им пережить петроградскую голодуху. Сейчас тоже начиналось лето с его дарами, колхоз давал для жилья избу, участок под картошку, и Черкасов согласился с матерью, что ей стоит повременить с переездом в Новосибирск. Там были свои трудности.

У многих актеров, оказавшихся в тылу, жила неудержимая нравственная потребность обслуживать действующую армию, быть «певцом во стане русских воинов» и хоть частично разделить с ними тяготы и опасности войны. Это право за эвакуированными актерами было признано, и на авансцене советского театра, которая находилась у самой линии фронта и никогда не пустовала, появились коллективы из тыла. В августе 1942 года первая бригада артистов Театра имени Пушкина под руководством К. Скоробогатова вылетела на Северо-Западный фронт, где выступала с концертами целый месяц. В ноябре Черкасов возглавил другую бригаду (Н. Вейт-брехт, Л. Городецкий, Ф. Горохов, В. Клейнер, Г. Осипенко, Ю. Свирин), которая, прибыв в Москву, получила разрешение вылететь в Ленинград. В сопровождении истребителей военный самолет с артистами на бреющем полете пересек линию фронта и благополучно приземлился в Ленинграде.

Черкасов знал многое об условиях блокадной жизни города из рассказов матери, сестры и других очевидцев. Но разве можно было вообразить все те муки, которые выпали на долю ленинградцев, и то беспримерное мужество, которое они проявили! С болью в сердце смотрел Черкасов на закрашенный купол Исаакиевского собора, па зияющие глазницы полуразрушенных домов, а особенно — на изнуренных людей, которые в перерывах между артобстрелами куда-то медленно, с трудом брели в сумерках короткого дня по пустынным и холодным, но еще бесснежным улицам. Здесь в городе у Черкасовых в начале 1942 года погибли их старшая дочь и отец Нины Николаевны. По лаконичным строкам из воспоминаний Нины Николаевны можно судить о тяжелых личных переживаниях четы Черкасовых:

«Я летела в Ленинград с сердцем, как говорится, зажатым в кулак. Так я свое сердце и продержала в кулаке до возвращения в Москву».

За сорок дней черкасовская бригада дала более 30 концертов, побывав на линкоре «Октябрьская революция», на подводных лодках и других кораблях Балтийского флота, у летчиков и у рабочих Выборгской стороны. Встречи начинались рассказом Николая Черкасова о вкладе актеров Театра имени Пушкина в общее дело победы над врагом, об антифашистском митинге советской интеллигенции в Москве, на котором он успел побывать и выступить с речью. Затем разыгрывались веселые и сатирические сценки: «Рядовой Шульц» Н. Эрдмана, «Помни!» (по рассказу Чехова), отрывок из комедии «Слуга двух господ». Но основным номером в концерте была сцена из «Фронта». — «Окоп у дороги».

Приезд артистов с Большой земли воспринимался защитниками Ленинграда как счастливое предзнаменование, совпавшее к тому же с известиями об окружении армии Паулюса под Сталинградом и о советском наступлении на Центральном фронте. Бригаду Черкасова всюду встречали с огромным воодушевлением. Его самого матросы называли депутатом Балтики. И это было дважды верно.

В первые же дни приехавшие навестили своих товарищей в Театре имени Пушкина, которые по разным причинам не покинули Ленинграда. Каждый получил по большому пакету с продуктами — лучшего подарка тогда не существовало. Встреча была волнующей до слез. Выясняли, кто жив, кто и где погиб, — их оказалось немало.

«Ко мне влетел Н.К. Черкасов — жизнерадостный, огромный, в полушубке, в валенках, и бросился обнимать: „Жива! Жива!!!“ — так запомнился этот момент старейшей актрисе театра В. Мичуриной-Самойловой, которая была душой возникшего в блокадную пору „Театра у микрофона“ и выступала в радиоинсценировках со своими лучшими ролями классического репертуара, а также в произведениях военного времени.