Страшен и дик был в тот вечер Байкал. Клокочущий, ревущий, с пенящейся пастью, он, как зверь, кидался на скалы. Но Алла быстро спустилась вниз к ревущей полосе прибоя.

Шум, стон и вой оглушили ее. Волны окатили пеной. Ветер рвал с ног.

Вдруг она споткнулась обо что-то и упала. Она ощупала руками предмет, о который ударилась.

Лодка!

Несмотря на ужасное положение – жажда жизни у девушки не была еще загашена отчаянием. При виде лодки она вдруг вспыхнула наперекор всему. Алла ощупала лодку, привязанную к камню. Весла здесь!

Отвязать – дело одной минуты.

В эту бурю? Лодка? Безумная мысль! Но легче умирать в схватке боя, чем броситься в воду.

И с отчаянной торопливостью повернула лодку. Несомненно, спустить лодку в море в тот вечер мог только самоубийца или сумасшедший. Вид Байкала у самого мужественного парализовал бы волю.

Где взять слова, чтобы изобразить то, что произошло в следующую минуту? Лодка полетела куда-то в бездну, потом встала почти отвесно на корму и Алла замерла в ужасе.

Это продолжалось одно короткое мгновение. Одно мгновение, иначе сердце бы ее разорвалось. В следующее Алла увидела море с пляшущими огнями. Она была на вершине водяной горы. Потом опять устремилась в пропасть.

Чтобы не переживать таких минут, можно отдать несколько лет.

Приговоренному к казни ожидание ее страшней смерти. Алла испытала это. Каждую секунду она слышала приговоры. И ждала исполнения. Теперь ей казалось, что самоубийство было бы лучше, но передумывать было поздно. В эту минуту она увидела чудовищный вал, надвигающийся из тьмы. С ревом и оглушительным шумом он приближался к скалам.

Это была дикая первобытная стихия, катившаяся на нее. Уцелевшие после кораблекрушения, носящиеся в океане на шлюпках, при виде таких призраков часто сходят с ума и умирают, или же не выдерживают и сами бросаются в волны.

Но разум Аллы с момента выстрела в Урбужана уступил место инстинкту, и потому она не кинулась в пенистые гребни.

Увидев вал, девушка замерла. Холодом и пеной дохнуло на нее. Легко, как щепочку, ураган подхватил ее вместе с лодкой. Потом произошло что-то невообразимое. Водяной столб рухнул, ее ударило всем телом с такой силой, что огненные круги пошли перед глазами, и она потеряла сознание.

Вернемся ненадолго к преследователям. То, что Алла, прячась среди скал, приняла за крик радости врагов, было воплем их ярости. Преследователи видели беглянку, но ни один из них не попробовал переправиться через реку. Между тем им стоило перебраться на тот берег, и Алла была бы в их руках.

С отчаянными ругательствами они перебегали со скалы на скалу и всячески удерживали рвавшихся по следу Аллы собак.

Стрелять по беглянке было запрещено. Ее нужно было взять живой.

Урбужан приказал четырем слугам подняться на самую высокую скалу и следить за девушкой. Других поставил вниз к морю, где шла узкая полоса «карги», с которой начиналась тропка по краю мыса и брод через реку на случай, если Алла вздумает спрятаться в лес на этой стороне реки.

Что же за непонятная причина остановила их?

Буряты, в особенности ольхонские, во многом сохранившие нравы первобытной жизни, страшно суеверны. Река, которую они не решились перейти, составляла границу, за которой начиналась священная территория.

Падь Хир-Хушун, куда забежала Алла, считалась у бурят настолько страшной, что они не осмеливались туда заходить.

Там живут страшные боги – два брата Азре и Альме, которые топят суда, швыряют скот и людей с берега в море. Это они посылают сарму. Буряты не смели гонять в падь стада, а если зверь утаскивал туда скот, его не преследовали.

Эта священная падь находилась между улусами Покойники и Онгуренским. Селения сообщались между собой по особой тропе, проложенной по мысу, старательно обходя падь; в самую же падь никто не рисковал заходить. Если же в одном из улусов умрет бурят, то в течение лунного месяца сообщение между улусами совсем прерывалось. Запрещалось даже оплывать священную падь по воде в лодке. По мысу дорога разрешалась только мужчинам. Что касается женщин, то сухопутная дорога по тропе около пади им вообще всегда была запрещена. Они могли ездить из улуса в улус только водой. Поэтому свадебные путешествия в этих селениях происходили на лодках.

Алла, сама того не подозревая, забежала в место, бывшее для бурят тем же, что для дикарей «табу». Сюда ни один из них не решился бы проникнуть. Но она, к несчастью, не знала этого.

То, что они не могли ее схватить, не значило еще, что «табу» распространилось на нее и она пользуется неприкосновенностью. Она в их представлении была величайшая преступница, осквернившая священное место, но схватить ее они не могли.

Впрочем, ограждая девушку от рук Урбужана, падь не спасла бы ее ни от голода-холода, ни от диких зверей. Она была безоружна.

Урбужан, пораженный потерей пленной и осквернением священной пади, советовался, – как быть. В его отряде имелись не только шаманисты, почитавшие падь, но и ламаиты. Но старые верования жили и в них, и потому единогласно решено было посоветоваться с шаманом. В ожидании шамана преследователи стояли растерянные.

Шумел лес. Байкал заглушал его своим ревом.

В это время прибежал один из людей, поставленных на скалах. Он сообщил, что девушка нашла какую-то лодку и кинулась в Байкал.

Буряты замерли. Грозные боги лишили девушку рассудка!

Отряд вместе с Урбужаном, преодолевая порывы бури, спустился к морю. Стоявшие там на карауле показали Урбужану выброшенные на скалы обломки лодки с прицепившейся к уключине белой кофточкой.

Священный трепет перед грозными оногонами, мстящими за поругание пади, заставил бурят с бормотанием молитв торопливо удалиться.

Байкал гневно ревел им вслед, кидаясь на скалы.

IV. Священная падь оногонов

Нехоженное человеком место. Горы уходят в небо. По ним косматый лес. Лес завороженный. Мох под ногами – более метра ростом, страшно ступить! Сорвешь – под ним, хоть лето, – лед не тает. Папоротник – с человека. Пенья обросли бурым мхом, стоят, как медведи. Белки над головой по веткам так и скачут. Ничуть не боятся. Вон птица смотрит с высохшего сука. Деревья огромные. Глядеть на них – заломя голову, а стволище – несколько человек не обхватят, и по всему висят пряди седого мха, словно седые космы ведьмы. За деревьями черным-черно. Старые ели стоят, как шатры, протянули ветви, точно сухие старческие длинные руки, чтобы не пустить вглубь.

Страшный лес! Какое-то особое сумеречное освещение!

А тихо, как в гробу. Ни звука!

Притаилось все, оробело. Грибы растут – лучше бы уж не было – жуть! Шляпы – по метру.

Если папоротник с человека, грибы по метру, деревья – не охватишь, то уж если зверь в этой тьме сидит...

...Зашла сюда Алла ночью, опомнившись от удара волн, выбросивших ее на берег. Добравшись до леса, упала в изнеможении, крепко проспала всю ночь и поднялась, когда солнце было уже высоко.

Чувствует себя Алла, как в страшной сказке, шагает по чудовищным мхам, сердце вот-вот выскочит, и знает – нет ей защиты, кроме как она сама.

Из лесу бежать? Назад?

Люди – те страшней зверя. Идти вглубь? Тайга тянется на сотни километров, леса не хожены, необозримы. Неужели должна погибнуть? Она чувствует, что плакать нельзя, а слезы так и льются. Надо с силами собраться, решить, а не идти так, зря. Думает: если идти – так идти к югу, дальше от тех людей. Но как узнать, где юг? По деревьям. У них кора на южной стороне должна быть толще. Но ее трясет всю, где тут определять юг! Алла и сама не подозревала о другой опасности, подстерегавшей ее. Заблудившись в таком лесу, человек через несколько дней дичает. Как говорят сибиряки-охотники, его «обносит». Он делается полубезумным. Он уже никогда не выйдет к людям. И найти его трудней, чем самого хищного зверя. Если его вздумают искать, он, заслышав голоса, прячется от них. Если схватят, бьется, кусается, царапается до смерти. Он в таком нервном состоянии, что ему говорят, а он не понимает человеческой речи. Он вырывается у людей, вновь несется в чащу, лезет на дерево, на скалы.