Я открываю дверь, и меня окутывает едкое облако духов. Не знаю, как это позволяют законы физики, но в машине у Клавдии всегда ароматы почище, чем в парфюмерном магазине. Я начинаю кашлять и стараюсь дышать через нос, пока завожу мотор и врубаю кондиционер на полную мощность. Ночь душная, и струя холодного воздуха хоть как-то разгоняет приторно пахнущие пары. Включается радио и начинает орать какой-то дабстеп. Прежде чем я успеваю убавить звук, окрестности оглашает громогласная басовая партия.

Я не выключаю радио полностью, потому что мне надо как-то отвлечься от мрачных мыслей. Улицы пустуют, и на трех светофорах подряд при моем появлении зажигается зеленый. Рассчитывая время спросонья, я не учла, что сейчас ночь. Я почти не превышаю скорости, но и так, похоже, еду вдвое быстрее обычного. Это хорошо.

Я заезжаю на пустую парковку перед молочным киоском, и на секунду мне становится страшно, потому что фонари не горят и Клавдии нигде не видно. Ни у двери, ни у столиков. Наконец я вылезаю из машины и обхожу здание кругом - сестра сидит на бордюре около окошка выдачи.

Услышав мои шаги, она оборачивается, лунный свет освещает ее заплаканное лицо.

— Так… — начинаю я.

— Ничего не говори, — просит она. — Просто поехали отсюда.

Мы садимся в машину, но я не спешу заводить мотор. В сумерках я пытаюсь разглядеть, напилась Клавдия, накурилась, или, может быть, ей нужно к врачу. У нее расширены зрачки, но на улице темно, так что, думаю, мои выглядят не лучше. И у нее, вроде, все в порядке с координацией. Но, может быть, сестра не из тех, кто под градусом начинает шататься и буйствовать.

— Хватит пытаться заглянуть мне в глаза! — требует Клавдия, закрывая лицо ладонью. — Я ничего не курила.

Я перегибаюсь через сиденье и начинаю копаться сзади, пока не нахожу бутылку с водой. Она полупустая и уже нагрелась, но лучше, чем ничего. Я отвинчиваю крышку и протягиваю бутылку Клавдии:

— Пей!

Я жду, что сестра начнет сопротивляться, но она берет бутылку, осушает ее одним глотком и выпускает изо рта со звуком, похожим то ли на икоту, то ли на плач. Мне неприятно видеть ее в таком состоянии, и я завожу машину, надеясь, что с радио нам будет не так неловко.

Я выезжаю на улицу, но пропускаю поворот домой. Может быть, Клавдия замечает это, а может, она слишком напилась. Так или иначе, она ничего не говорит, только кладет кроссовки на бардачок и прислоняет голову к окну. Мы едем мимо коттеджного поселка, застроенного усадьбами из пятидесятых годов. Мне нравится ездить этой дорогой. Я еду тихой ночью по одинаковым, ровным улицам и почти верю, что в мире нет ни войны, ни плагиата, ни идиотов из сети. Никаких анонимных ненавистников, никакой silverspunnnx23. Вообще никакого интернета.

— Я не обязана ничего тебе рассказывать, — произносит Клавдия.

Вообще-то, я и не собиралась клещами вытаскивать из нее правду, и молчу я тоже не поэтому. Я просто вела машину, и меня все устраивало. Но на это надо чем-то ответить, так что я парирую:

— Я не обязана была приезжать.

Сестра снова принимается плакать. Громко. Я торможу на красный свет, хотя кроме нас рядом нет ни одной машины. Интересно, будет ли считаться нарушением закона, если я сейчас поеду на красный? Если никто не слышит падения дерева в лесу, есть ли звук? Прежде чем я успеваю погрузиться в размышление о тайнах вселенной, зажигается зеленый, и мы едем дальше. Клавдия все еще плачет.

Наконец она произносит:

— Мы с Д-дженной и Элли поругались. Я сказала Дженне, что она вы-выпила с-слишком много, чтобы садиться за руль, но она меня не слушала, так что я попросила ее остановиться и высадить меня. Н-но я не думала, что она правда это сделает. Я думала, она притормозит, и мы просто посидим, пока не протрезвеем. Но она уехала, стерва. Обе они с-стервы.

Повисает молчание, и я задаюсь вопросом, вспомнит ли Клавдия что-нибудь наутро и стоит ли начинать этот разговор. Видимо, это написано у меня на лице.

— Я не настолько напилась, — произносит Клавдия и опускает стекло.

— Клавдия, да прекрати же ты! Там слишком душно.

Она высовывает голову наружу. Я гадаю, не стошнит ли ее сейчас, но через полминуты она прячет голову обратно и закрывает окно.

Мне становится стыдно за мою последнюю фразу, так что я добавляю:

— По крайней мере, ты поступила правильно. Друзья не позволяют друг другу садиться за руль пьяными, ну или как-то так.

Клавдия давится коротким истерическим смешком:

— Ага, типичная я. Веду себя правильно, даже когда пускаюсь во все тяжкие.

Я смеюсь вместе с ней, потому что она сказала то, что было у меня на уме: даже когда она пытается уйти в отрыв, она поневоле берет на себя ответственность за все подряд.

Некоторое время мы молчим, потом сестра просит:

— Хватит!

— Что хватит?

— Психоанализ свой выключи.

— Я ничего не говорю.

— Ты думаешь.

— Боже, прости меня за мои мысли...

— Ты понятия не имеешь, что творится у меня в жизни!

— Значит, не имею.

— Я не пытаюсь успеть почувствовать себя плохой. Дело совсем не в этом.

— Хорошо, не в этом.

Тишина.

— Ты все еще это делаешь.

Я жму на тормоз. Мы снова на перекрестке, и горит зеленый свет, но я все равно паркуюсь. Наплевать. Кроме нас, здесь никого нет.

— Успокойся уже, — быстро и нервно прошу я. — Я имею полное право размышлять, почему ты так себя ведешь. Ты прекрасно понимаешь, что ещё с начала лета мы всей семьей думаем об этом.

— Ты вообще о чем?

— Ой, да ладно тебе. Ты с нами не ужинаешь и ведешь себя с родителями, как последняя…

— Но я…

— Именно этим ты и занимаешься. Слушай, я понимаю, что у тебя последнее лето и что ты пытаешься насладиться каждым моментом, но плевать на нас всех было необязательно.

— Боже, ты сама себя слышишь? Вот оно! Вот поэтому я и слетела с катушек. Шаг вправо, шаг влево - и вы уже мной разочарованы.

— Я не говорила…

— Забей. Ты просто не понимаешь.

— Так объясни мне!

Клавдия качает головой:

— Ты не знаешь, что это такое. У тебя на все зеленый свет. Ты можешь бегать с камерой, сколько влезет. А я старшая сестра и мне надо оправдывать надежды.

Секунду я обдумываю услышанное:

— Но… тебе же нравится оправдывать надежды!

— Да, пожалуй, обычно нравится. Но иногда у меня не выходит. Иногда этого мало. И мама с папой…

— Что мама с папой? Они никогда не говорят…

— Им и не надо! — перебивает меня Клавдия. — Им даже не нужно ничего такого говорить. Все и так ясно.

Клавдия роняет голову на согнутые колени. Над нашими головами снова зажигается зеленый, потом желтый, потом красный. Мне хочется разозлиться на Клавдию, но у меня не получается. Похоже, я слишком ошеломлена услышанным.

Сестра поворачивается ко мне и спрашивает:

— Знаешь, что сделал папа, когда я сказала, что интересуюсь машиностроением? Таш, он расплакался. Он, блин, взял и разревелся. И сказал, что дедушка бы мной гордился и что я продолжу семейное дело!

— Но что… что тут такого?

— Давление! — визжит Клавдия. — Кому нужна такая ответственность?

— Он не хотел…

— Да, само собой. Но надавил на меня. И будет продолжать давить, даже когда я уеду в Вандербильт. На мне всегда будет лежать груз моей фамилии. Я буду осознавать это каждый раз, когда пишу тест или рассказываю презентацию. Типа бабушка с дедушкой специально приехали из-за «железного занавеса», чтобы я провалила экзамен по термодинамике, да?

— Клавдия, ты выдумываешь. Никто так не подумает!

— Но…

— Хватит уже! — перебиваю я. — Слушай, знаешь, что? Ты даже не понимаешь, насколько тебе повезло. Ты жалуешься, как тебе будет трудно в крутом, дорогущем университете, куда меня даже не примут!

Не знаю, чего я добиваюсь, чтобы она наорала на меня? Чтобы сказала какую-нибудь гадость? Но вместо этого она шепчет:

— Да, прости, я не должна была так говорить.

Но мне не нужны ее извинения. У меня ушло несколько недель, чтобы похоронить мечту, но, кажется, мне удалось. Сама удивляясь своему спокойствию, я отмахиваюсь: