Михаил Королюк

Квинт Лициний 3

Пролог

Вторник 28 февраля 1978, день

Ленинград, Измайловский пр., исполком Ленинского района.

- Во мне горит двадцатый век!

И бьет набатом память павших,

Нас защищая - пеплом ставших...

Чистый девичий голос звенел, наполняя зал. Взлетела вверх рука, распахнулась над головой ладошкой, и тонкие подрагивающие пальцы собрали взгляды зала. Сквозь щелку кулисы мне был виден Женькин профиль с пятном горящего на скуле румянца. Одинокая хрупкая фигурка в черно-белой школьной форме, каплей алой крови на груди - значок, и жесткий свет в лицо...

Все верно, так и задумывалось: никаких полутонов - победа или смерть.

Женя шла сразу за моим вступлением, задавая общий тон нашей программы. С трудом, не сразу, но мне удалось научить девушку входить в состояние контролируемой ярости - помогли старые фотографии из ее семейного альбома, да глуховатый рассказ седой как лунь прабабки о шевелящейся над расстрельным рвом земле. На репетициях, перед выходом, взгляд Жени теперь проваливался на глубину, ранее ей недоступную, и что-то она там видела такое, отчего на сцену ступала уже незнакомкой. Жар, что стеной вставал в ней в такие моменты, мог обескуражить невольного наблюдателя.

Первый ряд в полутемном зале занимало жюри - представители райкома и районо. За ними - уже выступившие агитбригады других школ, родители, педагоги. Рядком наши: подавшийся вперед военрук, застывшая лицом Тыблоко, брюнетка-"завуч" и Мэри с по-детски приоткрытым ртом. Где-то, не вижу где, Томина мама, отпросившаяся по такому случаю с работы и, сюрпризом при ней - Варька з Шепетовки.

Все слушают и, кажется, слышат.

"Это хорошо", - я перевел дух и провел вспотевшими ладонями по штанинам, - "это обнадеживает".

Мы шли последними. Мне показалось это хорошим знаком: когда жюри будет принимать решение, разбуженные эмоции будут еще свежи.

Было ли это подыгрышем?

"Несущественно", - решил я. Все равно наша программа настолько резко выламывалась из бравурного ряда ей предшествующих, что очередность выступления была уже неважна.

"Или пан, или пропал", - беззвучно прошептал я и повернулся к Паштету.

- Готов?

Тот облизнул побелевшие губы и решительно кивнул.

- Пошел, - я слегка подтолкнул его в спину, выпуская на сцену.

Ему навстречу шагнула разгоряченная Женька. Руки у нее мелко тряслись. Ее тут же уволокли вглубь, к столу с водой.

- Поршень прогресса толкают горящие души! Слушай! - уверенно заскандировал Пашка.

Я замер, пробуя на слух.

Нет фальши. Справляется. Молодцы мы - и он, и я.

У кулисы, нервно переминаясь с ноги на ногу, выстроилась следующая тройка - в настоящей полевой форме РККА, арендованной из развалов театрального реквизита. Потертые мосинки, что оттягивали девичьи плечи, привез откуда-то военрук - сразу после того, как побывал на нашей первой большой репетиции.

- Девочки! - я по очереди заглянул им в зрачки, - вдохнули. Выдохнули. Расслабили горло. Все будет хорошо. Три. Два. Один. Пошли!

- Вставай, страна огромная... - соло Алены, поначалу негромкое, начало свое восхождение в крещендо. Корни моих волос пропахало колючей дрожью. Мелкая суета, царившая по эту сторону занавеса, замерла сама собой; молчание зала стало оглушительным.

"Поразительно", - успел удивиться я, - "как много смысловых пластов впрессовано всего в три слова! Слышишь - и тебе на плечи опускается глыба той войны, а ты от этого распрямляешься".

- Пусть ярость благородная... - к голосу солистки, опять ставшим негромким, присоединилось еще два. Да, эти послабее тянут. Зато хором. Вместе.

Я приник к щелке. Моя Томка стояла с ближнего края: кирзачи, скатка через плечо... И кокетливо сдвинутая набок пилотка!

Опять! Опять ведь успела тайком от меня ее сдвинуть!

Да, на Томе мои педагогические таланты отчего-то сбоили - она желала выглядеть в военной форме привлекательно, и баста! Все мои пассажи про художественный образ, необходимый в этой сцене, проскальзывали мимо ее прекрасных ушек. В итоге с ней я как режиссер-постановщик оказался наименее убедителен. Зато, словно в порядке компенсации, из Кузи и Мелкой можно было лепить как из пластилина, что душе угодно.

Голоски, правда, у них были хоть и чистые, но слабенькие, поэтому номера ставили под "фанеру". Вытягивали на артистизме. У Мелкой в роли вьетконговки сразу, словно тут и был, прорезался необходимый светлый трагизм. А из Кузи вышла ну совершенно неотразимая кубинская партизанка: в гимнастерке из светло-оливковой ткани (три верхних пуговички которой были постоянно расстегнуты), в галифе и надвинутом на глаза мягком кепи... В общем, шел отыгрыш "нашей дрянной девчонки с автоматом". Песня, пусть и отличная, было не главной изюминкой в ее выступлении: парням до чертиков нравилось смотреть на то, как она поет. Они могли делать это снова и снова.

Да что там парням! Даже мне как-то подумалось, что присоединиться к одному с ней партизанскому отряду могло бы оказаться неплохой идеей...

Недлинная наша программа тем временем уверенно катила к финалу. Вернулся Сёма и принялся приставать ко всем с "а как я?!" Выскользнула со сцены Мелкая и подошла ко мне все с тем же молчаливым вопросом в глазах.

Я одобрительно кивнул, покосился на тонкие щиколотки, что выглядывали из-под завернутых шаровар, и искренне похвалил:

- Даже очень интересно получилось!

Прислушался к Кузе - пора. Одернул замурзанную телогрейку, прижал ко лбу ребро ладони, проверяя посадку пилотки, оглянулся. На меня смотрели, ожидая.

Я подмигнул:

- Пошли, покажем, как Городницкого надо петь.

Держась за руки, мы шагнули на сцену. Потом сидели в зале, ерзая в мучительном ожидании. Я удивлялся про себя:

"Ладно, понятно, зачем это надо мне. Но ребятам-то это все отольется максимум строчкой в выпускной характеристике!"

Видимо, я все же переволновался - отключился, уйдя в себя, и решение жюри прослушал. Очнулся неожиданно - меня вдруг начали восторженно бить по плечам. Довольно разулыбалась обернувшаяся Тыблоко, радостно замахала руками Мэри, а особо храбрые подруги сподобились приобнять меня с двух сторон.

Но не это занимало меня в тот момент. Огонь, как выяснилось, я разжечь могу. Но готов ли, если понадобится, швырнуть этих детей в топку Истории? Это был совсем другой вопрос, и я собирался подумать об этом когда-нибудь потом. Или, если сильно повезет, не думать вовсе.

Глава 1

Четверг 2 марта 1978, день

Ленинград, Красноармейская улица

"Четверг. Завтра, значит, пятница..." - моя левая рука напряженно подрагивала. Тарелка горохового супа, наполненная щедрой Карповной до самых краев, угрожающе кренилась то в одну, то в другую сторону. Я пробирался к свободному столику, не сводя с бунтующей посудины укоризненного взгляда. Бефстроганов с макаронами в правой руке вели себя не в пример флегматичней.

Да, меня опять слегка затряхивало. Ведь за пятницей наступит та самая суббота. А потом - то самое воскресенье. Два дня - две давно запланированных операции. Кучно пошло... И не развести никак.

Со вздохом невольного облегчения я сгрузил свой обед на стол и оглянулся. За мной, забавно прикусив уголок губы, торопилась со своими тарелками Мелкая.

Тоже была та еще операция, пусть и в масштабах школьной столовой... Добрый ангел раздатки, тайком подкармливающая балбесов, что спускают обеденные деньги на сигареты, смотрела на меня, пока я излагал свою просьбу, мудрыми глазами черепахи Тортиллы.

- Да знаю я твою девочку, - Карповна согласно прикрыла набрякшие веки, - правильная.