10 апреля – первый день рождения Беллы Ахмадулиной, отмечаемый без нее. После ее ухода. Поэту, которому  с небес диктовали задачу , исполнилось бы 74. Год назад, примерно в это же время мы условились с Беллой Ахатовной сделать книгу бесед. Из-за проблем с глазами Ахмадулина давно не писала, а рассказать – о, рассказать было о чем! Она была полна энтузиазма, в замечательной форме. В нетерпении по телефону принималась говорить о том, что предназначалось для книги. Потом заболела… Теперь представляется особенно драгоценным все, что связано с именем Ахмадулиной. В Лизе Кулиевой не сразу бросается в глаза недерзкое сходство с мамой. Но – какой-то поворот головы, вдруг та же модуляция голоса, смех – и на мгновение перед тобой словно Белла, не повторенная (кто бы посмел на это посягнуть!), но передавшая младшей дочери то, что сама называла  метой нашего единства . Сегодня Елизавета Кулиева в эксклюзивном интервью  НГ  рассказывает, какой была их с сестрой Анной мама в жизни.
 

 
 
– Несколько лет назад в интервью журналу, который мы издавали, Белла Ахатовна назвала свою любовь к вам кроткой и добавила, что, кроме этого чувства, больше ни в чем вам не содействует. Насколько это много – кроткая любовь Беллы Ахмадулиной?
 
– Попытаюсь объяснить, что такое, по моим ощущениям, кроткая любовь в мамином понимании. В детстве сама она пострадала от удушающей любви, которая свойственна многим родителям. Это такой переизбыток чувств, подавляющий чрезмерной опекой. Бабушка была очень энергичным, волевым человеком. Вероятно, ее желание проникнуть во все закоулки существования дочери пугало маму, особенно если учесть необычность ее натуры, тонкость психики, потребность побыть наедине со своими мыслями.
 
Маме не хватало личного пространства, она ощущала повышенную заботу как зло. Поэтому всегда боялась наседать на нас со своей любовью, старалась дать детям больше воздуха. В ее случае кроткая любовь подразумевала очень сильные чувства, но при минимуме явного пригляда. Мама совершенно осознанно, четко формулируя для себя, предоставила нам немалую свободу.
 

 
– И вслух говорила это?
 
– Напрямую – нет. Никогда не сетовала: в детстве меня запрессовали… Но по ее поведению, привычкам, по тому, как ценила собственное уединение, уважала наше, вообще любого человека, это можно было понять.
 
А  содействовала – не содействовала  – отдельная тема. Мы с Аней, сестрой, росли в специфической атмосфере. Дача в поселке писателей, литераторский дом у метро  Аэропорт … Повсюду нас окружали хнычущие, избалованные, несамостоятельные  писательские детишки . Я уже в детстве со взрослым сарказмом их так называла, подцепив выражение от мамы. Вот это – неприятие всякого блата, связей, использования известности родителей – она не раз артикулировала. Ей казалось стыдным  поступать  детей в институт, как-то пристраивать. Нельзя, нельзя, нельзя. Мама была абсолютно права. Мы сами решали, кем будем, сами разбирались со своими институтами. Сейчас я даже горжусь, что никогда не цеплялась за мамино имя.
 
– Мысль о  присмотре небес  за собой не раз возникала в стихах Беллы Ахмадулиной. Как вы думаете, сейчас она сама с небес хранит вас? Оберегает от разных напастей  двух девочек, замаранных малиной ?
 
– Мы с сестрой обе верующие, хотя по-разному. Аня склонна к православию, мне ближе индуизм. Я скорее поверю в реинкарнацию, чем в то, что мама смотрит на нас с небес. Нет, я не представляю, что она сидит где-то на облаке. По-моему, после смерти человек перестает быть собой, но остается его энергетика. Все, наверное, остается, перетекая в какое-то иное качество.
 
– Что для вас означает физическое отсутствие мамы – вне зависимости от того, что она великий поэт? Или все так сплетено, что даже для вас одно от другого не отделимо?
 
– Прошло всего несколько месяцев, как мамы не стало, и сейчас мы просто ощущаем на месте сердца зияющую дыру. Мне кажется, минует еще полгода-год и я пойму: мама во всем, что в мире, вокруг. Почувствую ее перетекание в меня, в Аньку, в каждую окружающую вещь… Так будет. Пока же ее физическое отсутствие – провал, огромная пустота. А то, что мама – большой поэт, так мы с детства хорошо научились отделять одно от другого. Я и Аня чувствуем себя не детьми великого поэта, а детьми своей мамы. И при этом знаем, что она – великий поэт. Для нас это совершенно не сплетено. Да и глупо было бы жить, постоянно держа в голове, что ты типа… наследный принц.
 
Я была маленькой (лет шести или семи), когда после поэтического вечера в громадном зале ко мне подбежала незнакомая женщина с выпученными глазами и прокричала:  Ты знаешь, что твоя мама великая?!  Я не поняла, чего она от меня хочет, но инстинктивно уловила тут некую тайну, даже драматизм. Впервые люди косвенно донесли до моего сознания: мама принадлежит не только нам с Аней. Безусловно, я видела: она стоит на сцене, произносит красивые, непонятные слова, слышала восхищенные аплодисменты, однако не умела сопрячь все это с откуда-то выскочившей чужой тетей. Не умела и все-таки испугалась: что-то способно украсть у нас маму.
 
Своеобразным подтверждением служит история, которую на днях мне напомнила Аня Фейгина, дочь художника Моисея Фейгина. Она нам как близкая родственница – в детстве часто оставляли с ней. Примерно в тот же промежуток времени я спросила Аню:  А ты известная?  Она решила, что меня успела испортить громкая ахмадулинская слава. Ответила:  Вот ты меня знаешь? А Анечка? А Белла?  Я кивала.  Ну, значит, известная . То есть она восприняла мое любопытство как неправильное, обидное. Но теперь понимаю, что я имела в виду другое. Видимо, обеспокоилась, заподозрив: вдруг и Аня Фейгина известная? Тогда ее тоже могут украсть?
 
Ваш вопрос, если вникнуть, одновременно концептуальный и очень личный. Мы как раз ночью с сестрой обсуждали что-то подобное. Не знаю, как у детей других знаменитостей; у нас, определенно, на первом месте – мама. В день похорон некоторые люди, подходя ко мне, произносили:  Лизочка, соболезнуем. Ушел гениальный поэт . При чем здесь поэт? Я маму потеряла. Белла Ахмадулина останется в русской литературе. А мамы уже не будет.
 

 
– Свои последние месяцы Белла Ахатовна провела с вами в Переделкине на старой писательской даче. Вы узнали о ней что-то, чего не знали прежде? Сделали маленькие запоздалые открытия о ее характере, натуре, вообще-то не поддающейся разгадке?
 
– Каких-то особых открытий, пожалуй, не было. Все-таки мы с мамой знакомы 37 лет. (Смеется.) В начале лета мама себя неважно почувствовала. После больницы мы решили, что лучше всего ей будет на даче. Целый день мама проводила с Катей, женщиной, помогавшей в доме. Ежедневно из Москвы приезжали дядя Боря (Борис Мессерер. –  НГ ) и Аня. Мы с Володей, моим мужем, возвращались с работы часов в девять. Мама терпеливо ждала вечера. Момента, когда все соберутся на веранде за столом. В ушах звучит ее голос, то, как она церемонно произносит:  Мы будем ужинать? ,  Что у нас на ужин?  На самом деле ели мы с Володей мясо, какой-нибудь салат, пили вино… А мама смотрела на нас и в лучшем случае потягивала пионерский кисель. У нее была диета.
 
Разумеется, ритуал соблюдался в незатянувшийся счастливый период, когда, казалось, ее здоровье идет на поправку. Мама шутила, дурачилась за столом, нежно предлагала:  Давайте дразнить Володю . Вы ведь знаете, она в значительной степени была артистом, считала, что человек – это театр для других, и теперь – два часа до отбоя в 23.00 – вдохновенно выступала со сцены, наслаждалась тем, что опять в центре внимания. Она жила в художественном мире, культурный контекст был ее реальностью, средой обитания, а мы, сидящие за столом, являлись больше людьми иной, современной стилистики. Непередаваемые мамины монологи в столь насыщенном, концентрированном виде были почти передозировкой. Даже я, о многом слышавшая прежде, была изумлена этими тоннами информации.
 
Последний, о ком она рассказывала за два дня до смерти, был Кирилл Ласкари, известный питерский хореограф. Я мельком обронила, что накануне виделась с его сыном, тоже Кирой. Мы дружим. Мама вдруг ожила, стала вспоминать, как Кира был маленьким, как она с дядей Борей гостила у Ласкари в Ленинграде. Этот город постоянно фигурировал в маминых разговорах. У них в Питере – уйма друзей. В одного – врача-отоларинголога Алика Левина – мы все были прямо влюблены. Такой элегантный господин с трубкой. Мама называла его  доктор ухо-горло-ноги , потому что Алик обожал мюзик-холл, и его жена Наташа в нем танцевала. А больница имени Ленина, где Алик работал, смешно именовалась  больницей имени Левина .
 
Вы спрашивали про открытия, которые я для себя сделала. Не знаю, как назвать эту черту… Непосредственность? Товарищеская отзывчивость? Жизнелюбие? Вроде все это для меня не являлось новостью. Но я была почти растеряна, услышав, как мама, уже совсем слабая, разговаривала по телефону с Азариком (Азарий Плисецкий – брат Майи Плисецкой и двоюродный брат Бориса Мессерера. –  НГ ). Азарик работает в школе-студии Бежара в Лозанне. Во время маминой болезни он с Михаилом Барышниковым совершал турне по Южной Америке и буквально через день звонил. Мама очень любила Азарика, его бодрые звонки с подробными отчетами о поездке просто продлевали ей жизнь. Незадолго до маминой смерти Азарик позвонил, стал описывать: он сейчас в белых штанах, сидит под пальмой, солнце бьет в глаза, они пьют кофе… И мама, которой плохо, развеселилась, радовалась, словно сама наслаждается этой экзотикой… Приехав на похороны, Азарий заметил:  Белла разрешала нам делать вид, будто она не знает…  Очевидно, так и было.
 
Как-то Азарик сказал маме, что Барышников передает ей привет и слова восхищения. Она так забавно отреагировала:  Удивительно, я думала, он меня не помнит . Как это ни покажется странным, на каком-то этапе она действительно стала чувствовать себя немножко забытой. Из-за проблем со зрением не писала: не умела сочинять  в уме  – творческий процесс был накрепко связан с рукой, авторучкой. Мама не жаловалась, но из обрывков фраз нельзя было не понять, что грустит по публичности, от которой прежде уставала. И серьезно размышляет о своем значении в литературе.
 
Еще об открытиях. Или не открытиях? Маму побаивались за ее проницательность. Считалось, что она, подобно рентгену, видит людей насквозь. У мамы существовало определение:  доброкачественный человек .  Недоброкачественных  она раскусывала, как ясновидящая. Я всегда удивлялась, что зоркость, чутье в ней непостижимым образом сочетаются с простодушием. Не подозревала только его масштабов. В последние месяцы, когда мы тесно соприкасались, мамина обезоруживающая доверчивость меня на каждом шагу прямо-таки сражала.
 
Обычно все зависело от ее отношения к человеку. Если она была к нему расположена, то доверяла восторженно, безгранично. Если же возникало негативное отношение (причем часто необъективное, необъяснимое), тогда – абсолютнейшая неприязнь. Она не грубила – хотя и резкость позволяла себе, сталкиваясь с негодяями. Но мама делала отчужденное, мрачное лицо, как бы выражающее: мне с вами так скучно. Слово  скучно  было определяющим в ее отношении к немалой части человечества. Это не значит, что она кого-то презирала. Просто не находила точек соприкосновения…
 

 
– Вряд ли вы робели перед мамиными знаменитыми друзьями, рядом с которыми росли. Но сама Белла Ахатовна, застенчиво (или надменно) предпочитающая  отстраненное обожание  великих – Пастернака, Ахматовой, возможно, считала, что детям полагается сидеть тихонько и впитывать. Мама поощряла ваше присутствие при разговорах завсегдатаев дома?
 
– Специально нас с Анькой не приглашали: давайте побудьте со взрослыми. Но и никаких  тихонько  с маминой стороны не звучало. В комнате, где мы разговариваем, устраивались огромнейшие собрания. Аксенов, Войнович, Вознесенский, Рейн, Окуджава… Дым стоял коромыслом. Мама иногда отгоняла его рукой: плохо для детей… Нас не принуждали слушать, сидеть. Когда кто-то обращал на нас внимание, хотел развлечь, поиграть, мама была довольна. Когда нам с Анькой надоедало, мы вставали и уходили гулять…
 
В Переделкино, как правило, приезжали по выходным и на каникулы. А жили на Черняховского. С няней, к которой относились, как к бабушке. Мама большую часть времени проводила у дяди Бори на Поварской. Ясно, мы скучали, хотелось чаще быть вместе, но так получилось. Контакт все-таки оставался постоянным. Мы подолгу застревали в знаменитой мастерской. При нас там собирались участники  Метрополя . Конечно, толком мы мало что понимали, но замечали удовольствие взрослых от работы, их подъем. Наблюдали и то, что произошло вслед за выходом журнала. Точнее, даже не наблюдали – почувствовали на себе. Люди, которые мне нравились, и их дети, с которыми была не разлей вода, исчезли, испарились. Войновича выкинули из страны, Аксенова вынудили не вернуться. Для меня происходившее стало настоящей детской травмой. Я очень дружила с Олей Войнович и Ваней – внуком Майи Аксеновой. Не забуду ощущение ужасной потерянности. Никак не вмещалось в голове: почему их нет, почему больше не приедут, почему я их никогда не увижу, почему нельзя общаться, звонить?
 
Каким образом нам все объясняли? Не представляю. Я чувствовала, что у мамы появился за нас с Анькой страх. Ведь уехавшим, как потом узнали, угрожали, их шантажировали: побойтесь за детей… Мама старательно ограждала нас от прямолинейных формулировок. Не хотела втягивать в ранний конфликт с социумом. Никогда не слышала от нее, например, что пионеры – г...но. Но мы отчего-то не сомневались: именно так считает. В начале 80-х предупреждающе звучало ее:  Не надо, не надо при детях . Видимо, опасалась за детскую психику, боялась раздвоенности: каково это, когда в школе об СССР говорят одно, а в реальной жизни происходит другое – из страны выталкивают замечательных людей?
 
– Белла Ахатовна следила за тем, как вы учитесь? Чем занимаетесь?
 
– Она даже изредка (смеется) подписывала мой дневник. Я его предпочитала не демонстрировать, потому что училась плохо. Зато сестра – хорошо. Мне ее в школе ставили в пример, и это страшно злило. Я росла жутко расхристанной, прогуливала занятия, не делала уроки, к школе относилась безобразно. Но мама меня не только не ругала – можно сказать, сознательно попустительствовала. Сколько раз я приезжала в выходные на дачу и оставалась до вторника. Мама писала классному руководителю записки, что я заболела. Ей хотелось, чтобы мы подольше побыли с ней, погуляли. Она нисколько не сомневалась, что такой невинной ложью нас не испортишь.
 
Единственный, кто в семье мог напустить строгость, – это дядя Боря. В детстве он был для нас авторитетом. Под его воздействием я посещала художественную школу, он со мной занимался, мотался на экзамены. Но я слишком ленива, чтобы монотонно работать, день за днем пачкаться в глине, краске. Меня тянуло то писать, то рисовать. Сейчас тот хороший период в моей жизни, когда могу одновременно заниматься и тем и другим. Я – арт-директор в старейшем русском рекламном агентстве  Бегемот , руковожу творческим процессом: вместе с копирайтерами и дизайнерами мы придумываем рекламу. А Анька после школы поступила в полиграфический институт – на художественное отделение. Так что мы обе отчасти пошли по стопам отчима. Дядя Боря перманентно пытался сделать нас дисциплинированными, лет с трех (спасибо ему) заставлял есть с ножом и вилкой. Он как раз внушал, чтобы мы не встревали в разговоры гостей, не перебивали взрослых, короче – вели себя вменяемо.
 
Как-то летом родители уехали в Ленинград. Мне было девять, сестре – четырнадцать. Нас оставили с Анель Алексеевной, мамой дяди Бори. Случилось бурное столкновение двух реальностей: отчаянно вольготной и другой – когда детей кормят по расписанию и вовремя укладывают спать. Анель Алексеевна, образцовая мать и чрезвычайно организованный человек, забила тревогу из-за того, что мы не пришли домой в девять часов. Мы не могли понять, в чем проблема. Мама очень рано объяснила нам, что нельзя совать пальцы в розетку, перебегать дорогу перед машиной и электричкой. Мы все уяснили. К чему лишний контроль? В знак протеста высыпали пачку соли в суп, который Анель Алексеевна сварила. Сейчас сознаю, что мы были жестокими детьми: Анель о нас заботилась, старалась изо всех сил. Последствий проступок не имел, хотя мама, вероятно, узнала.
 
Ее позиция, что нельзя мучить детей, что любое принуждение негуманно, оставалась незыблемой. В преддверии холодов мы зашли с мамой в комиссионку у метро  Аэропорт  в поисках дефицитных сапог. Высокая степень свободы привела к комичной ситуации. Я выбрала себе сапоги огромного размера. Они были изумительно красивыми. Но так велики! Мама, одевавшаяся неизменно элегантно, попыталась отговорить меня от дикой покупки, однако я настаивала, и она сдалась, не стала дожимать. (Смеется.)
 
Мама предоставляла нам свободу не в силу своей безалаберности или занятости – намеренно. Нам с ней крупно повезло, больше всех на свете. Она была хорошим воспитателем, направляя нас, может, и не совсем традиционными способами, но я не хотела бы оказаться на месте человека, которого воспитывали традиционно. Да, мама не интересовалась моими оценками, не помогала с уроками. Не настаивала: обязательно надо прочесть то-то и то-то… Но она дала правильное отношение к литературе. Я начала писать стихи, едва узнав буквы – в школу еще не пошла. С четвертого класса стала заниматься в литературной студии, побеждала в детских конкурсах. Происходило все как будто помимо мамы. Но кто бы сомневался: явно под ее влиянием. Мне кажется, родившись, я уже знала: литература – это здорово. В воздухе носились имена: Цветаева, Пушкин, Ахматова… Лет в десять заторопилась: надо срочно читать Гоголя, безумно интересно.
 
Кстати, о Гоголе. Когда мы с моей однокурсницей по Литинституту и близкой подругой Таней Семилякиной подрядились сочинять повести для девочек в издательстве  Росмэн  и взяли псевдоним Сестры Воробей, меня долго терзало: в голове вертелось – Елизавета Воробей, Елизавета Воробей… Откуда это имя? Зашла к маме, спросила ее. Мгновенная реакция!  Не Елизавета, а Елизаветъ. Ты забыла, как Собакевич хотел всучить Чичикову Елизаветъ Воробей, выдавая крепостную за мужчину?  А ведь мама перечитывала Гоголя за много лет до меня. У нее была мощная память. Не зря же свои стихи читала наизусть километрами.
 
А то, что можно не учить математику, практически – разрешено, тоже витало в воздухе. Непедагогично? Безответственно? Но, с другой стороны, что я от этого потеряла? Сама мама не единожды сетовала, что не может мелочь сосчитать в магазине, разобраться со сдачей. Но я-то знаю, ее мысли были заняты другим, она не хотела вникать в ерунду, сосредотачиваться на копейках. Мама была рациональным человеком, с математическим, как ни парадоксально, складом ума. Интеллект вполне позволял ей заняться высшей математикой.
 
При кажущейся отстраненности она была очень-очень разумна и позитивна. Некоторые знакомые предполагали, что ей будет не по душе мое решение поступать в Литинститут, из которого ее исключили за отказ вписаться в травлю Пастернака. Но мама всегда иронизировала над людьми, испытывающими на себе власть прошлого. Утверждала, что глупо жить воспоминаниями, когда можно жить сегодняшним днем. Сводить счеты с Литературным институтом, где когда-то была удушающая атмосфера или, как она говорила,  коммунистическая дурь ? Зачем?
 
– В общем, воспитательный процесс, пущенный или не пущенный на самотек, имел место. Чему еще вы научились у мамы?
 
– Я страдаю патологической аккуратностью – определенно в маму. И Анька не терпит бардака. Мама любила порядок. Идеальный порядок. На столе никогда не было завалов, вороха бумаг. Лишь лампа или свеча, ручка и стопка страниц, исписанных с одной стороны. Мама сочиняла на листах А4. Это было непременное требование к жизни. В конце 80-х, когда не только хорошая бумага – трусы и мыло пропали, друзья заказали для мамы у переплетчика большую толстую книгу в твердой обложке с пустыми страницами. В итоге ей стал пользоваться кто угодно, но не она. Сначала я сочинила свою первую сказку и нарисовала иллюстрации. Затем в тетради появилось несколько наших общих с мамой смешных стихотворений. В одну осеннюю ночь на даче мы с ней придумали историю про Пугливое Пугало. Мама рассказала ее Евгению Попову. Он решил сказку продолжить и записал в книгу. Родилась традиция: в книгу начали писать все, кто приходил в дом, – Андрей Битов, Виктор Ерофеев, еще кто-то…
 
Вот я размышляю: что нас трех объединяет? Мы все разные – мама, Аня, я. Однако есть семейная черта, она не... бац, генетически передана, мама нас так воспитала, что мы не способны на подлость. И я, и сестра не умеем плести интриги, кляузничать. На работе мне проще прямо врезать, чем действовать втихаря… Не было, чтобы мама, допустим, сказала:  Садитесь, девочки, я объясню вам, что такое хорошо и что такое плохо . Никогда – в назидательной форме, никогда – нотации, но все, что она произносила, было про это: человек обязан быть честным, великодушным; жадность, трусость, тщеславие отвратительны. Под  доброкачественностью  подразумевались открытость, неспособность на предательство, умение сострадать. То есть она нас конкретно воспитывала. В том числе упоминая о ситуациях и собственных поступках, когда проявляла эти черты.
 
Что еще мы точно взяли от мамы, так это хорошее отношение к собакам. Давным-давно зимой на даче она ежедневно или через день варила огромную лохань, кидая туда все, что имелось под рукой: кости, хлеб, крупу. Гигантский чан водружался на санки, она их тащила, а мы, маленькие, с мисками плелись следом в мороз с улицы Довженко на улицу Ленина, где обретались бездомные собаки. Аня восприняла невербализованный мамин наказ как призыв к действию: иди и спасай! У нее свои две собаки, при этом каких-то чужих везет в ветлечебницу, пристраивает по знакомым. Я тоже жалею животных, но сейчас у меня только кошка. Во время маминой болезни ее прозвали (маму это потешало)  маменькина кошка  за то, что ластилась, подлизывалась к ней и чуть что бегала жаловаться.
 
Испытывая слабость, мама не отпускала от себя старого игрушечного мишку. Сколько себя знаю, он существовал. Ребенком мама с ним играла, даже взяла в эвакуацию и привезла назад. Когда мы появились, мишка достался нам. Увидев его на даче, мама обрадовалась, стала ощупывать. Он вполне сохранный, только внутри все шуршит. Мама то и дело ласково гладила стеклянные пуговки и своим непередаваемым голосом произносила:  Ох, как я помню эти глазки!
 
– Вам доводилось видеть, как Белла Ахатовна пишет?
 
– Мама не писала, находясь в одной комнате с нами. Это было бы неестественно. Но один-единственный раз так вышло. Мы вдвоем больше месяца отдыхали в Ольгине под Ленинградом. В мотеле не оказалось других номеров, нам дали двухместный. Тогда-то я видела: мама садилась вечером за стол и всю ночь работала. Я засыпала – она пишет, просыпалась – тоже пишет… Однако я меньше всего заморачивалась тем, что являюсь свидетелем таинства. Мне было 11, при мотеле держали конюшню, и лошади – это все, что в то лето меня интересовало.
 
– Белла Ахатовна отличалась беззаботностью в финансовых вопросах, сорила гонорарами, когда они появлялись. Конечно, в периоды безденежья ее выручал  дивный выбор всевышних щедрот: ямб, хорей, амфибрахий, анапест и дактиль . Но хватало ли этого набора на прозаический суп?
 
– У мамы, правда, бывали плохие времена: ей мешали работать, не давали печататься. Она сталкивалась с большими финансовыми трудностями. Однако нам с сестрой скорее надеть было нечего – мы быстро росли. Холодильник же никогда не пустовал. Тут мама как-то исхитрялась обеспечить нам сытое детство… А в целом бытовую неприспособленность она в себе даже культивировала. Такое требование к ней предъявлял талант. При первой возможности мама освобождала себя от решения материальных проблем, расчищая территорию для интенсивной внутренней жизни. Отказывалась от обременительной  опции .
 
– На Востоке есть пословица:  Даже черная ворона говорит вороненку:  Беленький ты мой . У вас в семье – наоборот. Сознавая свою непохожесть, Белла Ахатовна ассоциировала себя с белой вороной и горевала, что дети – в нее.  Непоправима и невероятна/ в их лицах мета нашего единства . Вы тоже думаете, что в маму  другие , и это трудно, с этим приходится жить?
 
– Тот факт, что в детстве я отчаянно пыталась доказать: ничем не отличаюсь от ровесников, есть – отчасти – утвердительный ответ. Довольно долго власть относилась к маме чуть ли не как к врагу народа. Нас в это не посвящали, но мы не были слепыми. Улавливали мамину странность, отстраненность, неприспособленность, знали, что она с определенной долей трагизма проецирует это на нас. Такая почва не могла быть неблагодатной для комплексов. Тупость: из-за них я даже стеснялась оглушительной маминой славы, громкой фамилии. Вопрос  А правда, что твоя мама Белла Ахмадулина?  меня напрягал. Маме принадлежат строчки:  Не поддается счету тот, кто – один . Она посвятила их Павлу Антокольскому, но это, безусловно, и о себе. Однако бесценность единичности понимаешь взрослея. Подростком же так хочется быть как все. Пойдя в школу, я завидовала другим детям: они такие простые, клевые, не захотят со мной дружить. Но они все захотели. Наше несходство, видимо, замечали только мы.
 
Все это в прошлом. Если человек вовремя не избавляется от детской (завышенной или заниженной) самооценки, он не может повзрослеть. Мы же взрослели быстро. Общеизвестно: все гении – дети. А раз ваша мама – ребенок, вы становитесь его родителями, которые не имеют права быть  другими . Они должны прочно стоять на ногах. Наверное, когда-то мы тоже были неприспособленными, пропускали лезущих без очереди, не могли за себя постоять. Но жизнь предъявила к нам свои требования, и сейчас, я думаю, мы не теряемся перед вызовами. Мы земные. При этом – умные, клевые, возможно, талантливые… Но мы не мама. У нас нет такого ошеломляющего дара, как у нее. Она человек абсолютно другого порядка. Гений. И было бы нелепым, не обладая маминым даром, быть  другими .
 

 
– Знаменитое  Всё более я пред людьми безгрешна,/ всё более я пред детьми виновна , написанное, когда вы были совсем маленькими, Белла Ахатовна как-то объясняла вам, повзрослевшим?
 
– Мама в разной форме давала нам понять, что ощущает себя виноватой. Она то горестно, то шутливо вздыхала:  Бедные, бедные дети!  (Смеется.) Это случалось и когда мы стали большими, самостоятельными… Где-то глубоко в ней жила установка, что материнство важнее всего на свете. А так как дар ненасытно требовал ее безраздельно, велел не отвлекаться, она корила себя за то, что обделяет нас вниманием.
 
Я не считаю мамино чувство вины оправданным. К ней нельзя подходить с общепринятыми мерками, как если бы была учительницей или бухгалтером. Насколько могла, мама вникала в нашу жизнь, следила за успехами. Ее восхищало, что я тяжело и много работаю. Когда, не выдержав марафона в издательстве  Росмэн , я сошла с дистанции, она стала робко надеяться, что займусь серьезной поэзией. Спрашивала:  Но ты пишешь? Пишешь?  Тут надо еще понимать подтекст. Писать – для мамы было высшим благом, все равно что для гурмана вкусно поесть, выпить отличного вина. Ее  ты пишешь?  равнозначно беспокойству обычной матери:  Ты сыта? Ты поела?  Однако и здесь мама не проявляла  опеки жгучей . Кротко – возвращаясь к началу разговора – надеялась, что у меня такая же потребность писать, как у нее. Но я сейчас почти не пишу стихов. Все разбираюсь в себе. (Смеется.) Принялась за прозу.
 
Была ли между нами доверительность, какая нередко возникает между мамой и девочками? Нет. Мы с Анькой ограждали ее от ненужных подробностей, не грузили своими проблемами. Безусловно, пока мама была относительно здоровой, мы не являли собой слишком уж трепетных, заботливых детей. Но мы всегда ее берегли. Так в семье было принято. Впрочем, мама видела насквозь... В разгар последнего экономического кризиса рекламная индустрия здорово пострадала. Для работающих в ней наступил непростой период. И тут мамин звонок:  У тебя нет денег, я знаю . –  Что ты? Есть. У меня все замечательно . –  Не надо обманывать. Приезжай и возьми . Как она учуяла? Явно же не ориентировалась в том, что рекламный бизнес едва не накрылся медным тазом…
 
– Почему-то кажется, что сколько бы ни было разных нюансов в вашей жизни, одно стихотворение  Ожидание елки  с его покоряюще-нежным рефреном  сестра и сестра ,  дочери Елизавета и Анна  способно затопить любовью все невольные лакуны, возникавшие в отношениях с мамой. И вы не перестаете это ощущать. Верно?
 
– Да. И пусть все завидуют, что мама написала нам такое стихотворение. Это не только стихотворение – миг торжества. Мама признавалась нам в любви по-своему. Подтрунивая над американцами с их неизменным в фильмах:  Я тебя люблю . –  И я тебя люблю . Произносила:  Не хочу выглядеть глупо, как они, но все-таки я вас очень люблю .
 
Она умела устраивать праздники. На Новый год мы приезжали на дачу. В большую комнату вносили великолепную ель, ставили в углу. Это было обязательное событие – до тех пор, пока под окном не посадили маленькую елочку. Ее маме подарил рабочий Женя, который в наше отсутствие следил за домом, газовым котлом. Сначала мама с земли надевала на елку наконечник, позже становилась на табуретку, мы забирались на стулья. Через форточку протягивался провод с лампочками. У нас всегда были валенки, много пар. Мы в них влезали и, проваливаясь в сугробы, тянули к елке провод. Старались вовсю. Хотя какие мы были специалисты по электричеству. Учитывая, что мы – дети, а мама – поэт.
 
В последнее время она не встречала с нами Новый год. Стала все реже бывать в Переделкине. Мы без мамы наряжали елку. Видите, какая вымахала? Шары можно повесить только на нижние ветки. В этом году впервые после долгого перерыва поставили елку в комнате. В память о маме. У нас на участке росли две ели, мешая друг другу. Одна была ущемлена. Меня осенило: все равно погибать, так пусть умрет красиво. Мы ее аккуратно спилили, занесли в дом, украсили игрушками, цветными лампочками. У меня было такое чувство, что мама где-то рядом. Потому что, кроме нее, мне никто в жизни не наряжал живую елку.
 
Авторы: Марина Завада, Юрий Куликов

Художник Борис Мессерер и поэт Белла Ахмадулина впервые за многие годы супружества стали соавторами. Во время  Декабрьских вечеров  в Музее имени Пушкина показали их альбом  Таруса  – 27 акварелей и 42 стихотворения об идиллическом городке русских интеллигентов. Уже много лет знаменитая семья снимает в Тарусе дачу, и вскоре Борис Мессерер собирается поставить там памятник Марине Цветаевой. На выставке работ своего мужа Белла Ахмадулина рассказала нашему корреспонденту о том, как за эти годы изменилась жизнь провинции и ее собственная жизнь.
 

 
– Белла Ахатовна, говорят, что для вас Таруса – как Михайловское для Пушкина. Одобряете такое сравнение?
 
– Ну, если нескромно посягнуть на такое сравнение, то можно это сказать. Потому что слова Пушкина  На свете счастья нет, но есть покой и воля  – это как раз то ощущение. Я в первый раз появилась в Тарусе в начале 80-х годов. Мне теперь смешно и скучно об этом говорить, но я тогда была под запретом для печати. И 80-й год был очень печален для меня и для всех моих друзей. Были и смерти, и вынужденные отъезды близких людей. Например, с Васей Аксеновым у нас была разлука на семь лет. А мы тогда думали – навсегда. Он и сейчас мой ближайший товарищ. Но тогда было непонятно, как я пережила этот год. И вот в начале 81-го года я уехала в Тарусу как член семьи. Мне очень нравилась эта роль – быть просто женой художника. Там был очень скромный Дом творчества, которого сейчас нет. Подчеркиваю, что скромный, потому что те, кто ищет более шикарных и вольготных условий, – они там не жили. Это была милость Художественного фонда, который предоставлял художникам по два месяца в разное время года для рисования на природе. И там я оглянулась: снег блестит, конь белый. Мальчик его звали. И как-то жизнь во мне зашевелилась. Хотя там было много печального: разрушенные церкви – руины без креста. Сейчас они восстановлены. Церкви действуют, службы идут, прихожан достаточно. Так что вид, может быть, сейчас более утешительный. Но вот запомнился тот ранящий и трогательный вид: бедная степь, печальные, одинокие старушки. Как я писала,  ...склад неимущества – храм без креста. Знаю я, знаю, как это зовется . То есть возникло чувство родины и народного бедствия… Все это было очень печально, но и утешительно, потому что я скоро подружилась с художниками. Они рисуют – я пишу. Они показывают – я читаю. Какое-то идиллическое существование, несмотря на все невзгоды вокруг. Однажды рано утром я вышла на холод над Окой и вдруг увидела, что день такой ободряющий, такой утешительный, как будто его писал Рафаэль. И стихотворение мое называется  День-Рафаэль .
 
– Вы столько лет отдыхаете в Тарусе, вас там, наверное, знают все местные?
 
– Да, и они меня, и я их всех знаю. Мне всегда нравились так называемые простые люди. И деревенские, и городские. У меня, например, есть проза о вологодской деревне – памяти одной старой-старой крестьянки. Перед выступлениями врачи иногда хотят меня чуть-чуть подправить. Эти врачи и санитарки пока что-то там подготавливают, все время беседуют, поэтому я все про них знаю. Например, что они приезжают из города Кимры, потому что там совсем нет работы. Я о них написала, это напечатали. И они теперь всем показывают текст. Мол, они  воспеты, воспеты! . У одной из них есть кошка, которую от рождения зовут Феня, она очень любит сидеть на табуретке, и хозяйка зовет ее Табуреткина. И даже эта кошка  воспета ! Они очень это любят. Делятся со мной всем, рассказывают о себе очень запросто. И я их люблю. У меня много таких персонажей.
 
– За эти годы для  простых людей  из провинции жизнь изменилась?
 
– Конечно, жизнь стала полегче. Появились совсем другие дома. Теперь в Тарусе есть магазины, рынок. Когда я первый раз туда попала, этого ничего не было. Отрадой тарусских жителей была пивная, которая называлась  Метро  – тоже мною воспетая:  Пивная есть у нас. Ее зовут  Метро . Понятно, не за шик – за то, что подземелье . Это был центр тарусской жизни, и мне были отнюдь не чужды те люди, которые там проводили время. Музей Цветаевой в Тарусе в последнее время как-то улучшил свое положение. А ведь там подлинный дом, который был построен для Ивана Владимировича Цветаева. Маленький такой – там и его кабинет, и комнаты для двух девочек Муси и Аси – Марины Ивановны и Анастасии Ивановны.
 
– У вас когда-то была чудесная  Сказка о дожде  – о том, что дружба иногда оборачивается лицемерием. Хозяева дома выгнали героиню за порог, потому что она принесла с собой потоки дождя. У вас часто были такие разочарования?
 
– Разочарования? Нет. Я просто всегда общалась только с дружественными людьми. Там, наверное, и какие-то другие живут. Но они и не искали со мной знакомства. Зачем я им нужна? Но знаете, самое смешное, что  Сказку о дожде , как и некоторые другие мои вещи, в Москве не печатали. А в Грузии печатали. За это им попадало. Про  Сказку о дожде  им заявили, что это пародия на встречу Хрущева с интеллигенцией, с художниками.
 
– А вы такой смысл не собирались вкладывать?
 
– Нет, конечно! Это просто условный образ пошляков:  О пошлость, ты не подлость, ты лишь уют ума . И был в этой сказке образ дождя, страшно трогательный для меня до сих пор. Эта беззащитность – и человеческая, и звериная, и природы – она так ранит, так терзает.
 
– Борис Пастернак когда-то сказал:  Нас мало. Нас, может быть, трое . Андрей Вознесенский, обращаясь к вам, перефразировал его:  Нас много. Нас, может быть, четверо . Сейчас вы чувствуете, что  вас много , что вокруг вас много друзей?
 
– Я вообще очень высоко ценю чувство дружбы и очень им дорожу. Но меняется время, меняются люди. Даже география нас разделяет. Раньше было абсолютное братство. Но потерян Булат Окуджава. И любовь, печаль всегда со мной – как будто он где-то здесь. А Булата нет со мной… Мы с друзьями по-прежнему собираемся, только круг несколько изменился. Дружу с Евгением Поповым, с Васей Аксеновым, с Владимиром Войновичем. Вот это мои самые близкие товарищи. Еще очень дружу, конечно, с Андреем Битовым. Он мой ближайший друг. Но по поводу того, что  нас много … У меня есть посвящение Андрею, которое кончается так:  Беда лишь в том, что всяк из нас один: и я, и Битов. Кстати, Битов, где ты?  И вот сегодня где он? А я знаю где. Он мне позвонил и сказал, что не может вылететь из Еревана из-за какой-то дурной погоды. И еще я всегда восхищаюсь его изумительным умом, его талантом, необыкновенной проницательностью в его любви к Пушкину.
 
– Общий интерес к Пушкину вас, наверное, особенно объединяет с Битовым?
 
– О, да… Знаете, я вот читаю на вечерах кусок из  Поэмы о Пушкине  и должна все время объяснять, почему никакой поэмы не было. Дело в том, что Пушкин в одесской ссылке увлекся Каролиной Собаньской. Известны были черновики его писем к ней, писанных по-французски. А потом сотрудники музея Пушкина нашли одно письмо самой Собаньской. Но не к Пушкину. Она то ли не обратила на него внимания, то ли не отвечала ему взаимностью. Так что письмо было к начальнику Третьего отделения Бенкендорфу… Я подумала: вот сначала прочитаю письма Пушкина и попробую  перевести  на свой поэтический язык (там много зачеркнутых слов), а потом так же  переведу  письмо Каролины Собаньской к Бенкендорфу. Но дело в том, что, хотя в том письме ничего такого особенного нет, все равно тень на нее могла упасть. А я как-то не имею права ее порочить. Потому что ее и так упрекали в польских связях – она оправдывалась, называла Бенкендорфу чьи-то имена. Но имена эти могли быть известны. Словом, не мне их всех винить, не мне их судить. И я не стала больше думать об этом письме. Поэтому поэмы не получилось, а получилось два совсем маленьких отрывка из несуществующего сочинения.
 

 
Сайт: Новые Извест

 
Поэтесса, писательница и переводчица
 

 
Поэтесса Белла Ахмадулина вошла в русскую литературу на рубеже 1950-1960-х годов, когда возник беспримерный массовый интерес к поэзии, причем не столько к печатному, сколько к озвученному поэтическому слову. Во многом этот  поэтический бум  был связан с творчеством нового поколения поэтов - так называемых  шестидесятников . Одним из наиболее ярких представителей этого поколения стала Белла Ахмадулина, сыгравшая наряду с Андреем Вознесенским, Евгением Евтушенко, Робертом Рождественским и Булатом Окуджавой огромную роль в возрождении общественного самосознания в стране в период  оттепели . Начало литературного пути Беллы Ахмадулиной пришлось на время, когда были живы и активно работали Борис Пастернак, Анна Ахматова и Владимир Набоков - корифеи русской литературы XX века. В эти же годы внимание общества было приковано к трагической судьбе и творческому наследию Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой. Именно Ахмадулиной выпала нелегкая миссия подхватить поэтическую эстафету из рук великих предшественников, восстановить, казалось бы, навечно распавшуюся связь времен, не дать прерваться цепочке славных традиций отечественной словесности. И если сейчас можно смело говорить о существовании самого понятия  изящная словесность , то это во многом является заслугой Беллы Ахмадулиной перед русской литературой.
 

 
 
Белла Ахмадулина родилась 10 апреля 1937 года в Москве, на Варварке.
 
Семья Беллы принадлежала к советской элите. Ее отец Ахат Валеевич был крупным таможенным начальником, а мать Надежда Макаровна - майором КГБ и переводчиком. Сочетание кровей девочка получила экзотическое: по линии матери в роду были обосновавшиеся в России итальянцы, а по отцовской линии — татары. Родители целыми днями были заняты на работе, и воспитывала будущую поэтессу, в основном, бабушка. Она обожала животных, и вдвоем с внучкой они подбирали бездомных собак и кошек. Позже, Белла будет заниматься этим всю жизнь, передав любовь к животным двум своим дочерям — Ане и Лизе.  Я полностью солидарна с Анастасией Ивановной Цветаевой, которая говорила:  Слово  собака  пишу большими буквами , — сказала как-то она.
 
О своем детстве Белла Ахмадулина рассказывала:  Осталась где-то жалкая, убогая фотография: две унылые женщины - это мать моя, моя тетка, - а вот в руках у них то, что они только что обрели, то, что появилось на свет в апреле 1937 года. Знает ли это мало сформированное несчастное личико, что же предстоит, что же дальше будет? Всего лишь апрель тридцать седьмого года, но вот этому крошечному существу, этому свертку, который они держат, прижимают к себе, как будто что-то известно, что творится вокруг. И довольно долгое время в раннем, самом раннем начале детства меня осеняло какое-то чувство, что я знаю, несмотря на полное отсутствие возраста, что я знаю что-то, что и не надо знать и невозможно знать, и, в общем, что выжить - невозможно… Сначала расцвели тюльпаны, и вдруг это угрюмое дитя, неприветливое, несимпатичное нисколько, увидело цветущие тюльпаны и сказало:  Я такого никогда не видала . То есть совершенно отчетливо такую четкую фразу. Все удивились, что мрачный и какой-то, может быть, и немудрый ребенок вдруг высказался… В утешение мне, в каком-то троллейбусе мы едем, мне купили, кто-то продавал, несколько красных маков. То есть только я успела плениться ими и страшно поразиться, и быть так раненной этой алой их красотой, этим невероятным цветом этих растений, как ветер их сдул. Так начинались все неудачи, как эти маки пропавшие… Мать звала отца Аркадий, а он, когда я в кровати начала прыгать, учил меня говорить:  Я татайка, я татайка … Мое имя Изабелла, почему? Моя мать в тридцатых годах была помешана на Испании. Она бабушку просила найти для новорожденной испанское имя. Но в Испании все-таки Изабель. Бабушка даже думала, что королеву называют Изабелла, а по-настоящему королеву называют Изабель. Но я рано спохватилась и сократила все это до Белла. Только Твардовский называл меня Изабелла Ахатовна. Я вот очень смущаюсь, когда меня называют Белла Ахматовна, я говорю:  Простите, я - Ахатовна, мой отец - Ахат … .
 
Война застала маленькую Беллу в подмосковном садике в Краскове. Ее отец практически сразу же был призван на фронт, а мама была постоянно на работе. Ахмадулина рассказывала:  В детстве ребенок претерпевает столько всего, а еще начало войны, боже мой. Как меня еще спасли из этого сада в Краскове. Немцы подошли вплотную к Москве. Отец уже ушел на войну, а люди думали, что все скоро кончится, что это ерунда какая-то. Мне было четыре года, у меня был мишка. Эти воспитательницы в Краскове обирали всех. Родители пришлют какие-то гостинцы, они отбирали. У них были свои дети. Один раз хотели отобрать моего медведя, но тут я так вцепилась, что они испугались. Так можно было пропасть, потому что над Москвой полыхало зарево, горела Москва. Они своих детей хватали, утешали, а вся остальная мелюзга плакала, толпилась, но, к счастью, мать меня успела забрать. Ну и начались дальнейшие скитания. Все это пригождается человеку .
 
В эвакуацию маленькую Беллу и ее бабушку отправили слишком поздно, когда немцы вплотную подошли к Москве, Белла тяжело болела корью. Ей пришлось проделать тяжелый путь из Москвы в Самару, из Самары в Уфу и, наконец, из Уфы в Казань, где родился ее отец и жила вторая бабушка. Ахмадулиной запомнилась эта дорога бесконечной чередой станций, лиц и вагонов:  Отец был на войне, и никакой издали помощи он оказывать никому не мог. И вот мы появились, совершенно чужие. Особенно меня напугала эта вторая бабушка. Она ходила в таком каком-то цветастом длинном наряде, голова замотана, страшно мрачная, хоть ей и объяснили, что это ее внучка, Ахата дочка, но это ей не понравилось. Ей и вообще, давно, может быть, не нравилось, что он в Москве, а сейчас он не виноват был, он на войне. И конечно, ее ужасно раздражало, что я не говорила по-татарски. Она несколько раз даже хотела мне заехать, но тут моя бабушка, конечно, такого не могла позволить. Заехать, чтоб я говорила, как надо, как нормальные люди говорят. И нам отвели угол, совершенный какой-то угол, и эта бабушка всегда была угрюма. Чего легче малому ребенку, чем заговорить на другом языке, но из-за того, что я видела эту враждебность, враждебность, совершенно неповинную, потому что, действительно, они все говорили по-татарски, а я ничего по-татарски не говорила. И еще, мало того, опять начались наши с моей бабушкой чтения. Это про Вия, про страшную месть. И, кроме того, мы были им просто страшно в тягость, потом люди даже удивлялись:  А что, в Казани такой голод был? . Да, такой голод. Вот я не знаю, почему, то ли какие-то карточки потеряли, то ли у нас их не было, что ли, не знаю. Или бабушка была совершенно не приспособлена к этому ко всему… . Голод подкосил и без того хрупкое здоровье девочки. Белла тяжело заболела и спас ее только приезд матери в 1944 году. Закончилась эвакуация и вернулась московская жизнь. В 1944 году Белла пошла в первый класс. Она рассказывала:  Я один раз сходила в школу, а потом так и пренебрегала образованием. В школу я не ходила три года, и ничего поделать со мной нельзя было. Почему-то школа меня ужаснула, и, не знаю, я привыкла уже к одиночеству, к этой болезни, к этой молящейся женщине, которую я и сейчас отчетливейше помню. Учительница, так и помню, Анна Петровна Казаченко, приходила и у родителей просила какие-то продукты, чтобы ее поддержать. Но ничего у меня все равно не получалось, и вся жизнь складывалась только из хождения вдоль Китайской стены, вдоль набережной, и - никогда не ходить в школу. И так я почти не ходила… Но тут вдруг стало как-то меняться положение, это, видимо, кто-то вник в ребенка, в его ранние такие страдания, в неумение ни с кем поделиться никакой бедой. Вдруг появилась после войны раненая учительница, наверное, испытавшая все военные горести. Она уставилась на меня каким-то внимательным взглядом, видимо, увидела что-то такое в человеке, что было ей не чуждо, а как бы смутно и условно родимо, потому что она была горестная, еще и с какой-то раной, как-то перевязанной, открытой, и тут вот такой ребенок. Вдруг она сказала:
 
- Ну, как тебя зовут?
 
И потом:
 
- Давайте, эта девочка будет у нас дежурная. Она, наверное, очень хорошо и тряпку умеет держать.
 
Этого я совсем никогда не умела и до сих пор не умею. Но вот так она меня полюбила именно из-за военных, как я считаю, страданий. И как-то она просила меня, чтобы я руководила этой доской, вытирала тряпкой. А я так много читала к тому времени, что, конечно, я уже очень хорошо писала, и если я в  собаке  ставила ударение где-то не там, то это не значило, что я не умею, потому что я непрестанно читала, сначала с бабушкой, потом одна. Это непрестанное чтение Пушкина, но в основном как-то Гоголя, было все время. Книги в доме были, и я читала, и вдруг все заметили, что я пишу без всяких ошибок и очень резво, и стала даже учить других, чтобы они писали. Вот такая израненная послевоенная одинокая печальная женщина, Надежда Алексеевна Федосеева, вдруг она какое-то крыло надо мной, как будто я ей, не знаю, кого-то я ей напоминала, или раненых, если она была санитаркой, или, я не знаю, как-то вот она меня возлюбила. Ну, и все ко мне как-то примерились. Я, действительно, вытирала эту доску… .
 

 
Первые стихи Белла Ахмадулина начала писать еще в школе, занимаясь в литературном кружке Дома пионеров Красногвардейского района на Покровском бульваре. Уже в 1955 году ее произведения были опубликованы в журнале  Октябрь . Некоторые критики называли ее стихи  неактуальными , говорящими о вещах банальных и пошлых. Тем не менее, молодая поэтесса сразу завоевала у читателей большую популярность. Вот как о юной поэтессе вспоминал Евгений Евтушенко:  В 1955-м году я наткнулся в журнале  Октябрь  на трогательные, по-детски целомудренные строчки:  Голову уронив на рычаг, Крепко спит телефонная трубка . А стоило прочитать рядом:  По-украински март называется  березень  – и, с наслаждением отфыркиваясь, выныривала чуть ли не с лилией в мокрых волосах пара к березню: бережно. Я сладостно вздрогнул: такие рифмы на дороге не валялись. Тут же позвонил в  Октябрь  Жене Винокурову и спросил:  Кто эта Ахмадулина? . Он сказал, что она десятиклассница, ходит к нему в литобъединение при ЗИЛе и собирается поступать в Литинститут. Я немедленно заявился в это литобъединение, где впервые увидел ее и услышал ее самозабвенное чтение стихов. Не случайно она назвала свою первую книгу  Струна  – в ее голосе вибрировал звук донельзя натянутой струны, становилось даже боязно, не оборвется ли. Белла тогда была чуть полненькая, но непередаваемо грациозная, не ходившая, а буквально летавшая, едва касаясь земли, с дивно просвечивающими сквозь атласную кожу пульсирующими жилочками, где скакала смешанная кровь татаро-монгольских кочевников и итальянских революционеров из рода Стопани, в чью честь был назван московский переулок. Хотя ее пухленькое личико было кругленьким, как сибирская шанежка, она не была похожа ни на одно земное существо. Ее раскосые не то что азиатские, а некие инопланетные глаза глядели как будто не на самих людей, а сквозь них на нечто никому не видимое. Голос волшебно переливался и околдовывал не только при чтении стихов, но и в простеньком бытовом разговоре, придавая кружевную высокопарность даже прозаическим пустякам. Белла поражала, как случайно залетевшая к нам райская птица, хотя носила дешевенький бежевый костюмчик с фабрики  Большевичка , комсомольский значок на груди, обыкновенные босоножки и венком уложенную деревенскую косу, про которую уязвленные соперницы говорили, что она приплетная. На самом деле равных соперниц, во всяком случае - молодых, у нее не было ни в поэзии, ни в красоте. В ее ощущении собственной необыкновенности не таилось ничего пренебрежительного к другим, она была добра и предупредительна, но за это ее простить было еще труднее. Она завораживала. В ее поведении даже искусственность становилась естественной. Она была воплощением артистизма в каждом жесте и движении – так выглядел лишь Борис Пастернак. Только он гудел, а Белла звенела… .
 

 
Семья хотела, что бы Белла поступала на журфак МГУ, потому что когда-то ее отец работал в многотиражке, но Белла провалилась на вступительных экзаменах, не зная ответа на вопрос о газете  Правда , которую никогда в руках не держала и не читала. Но все же по совету матери Белла пошла работать в газету  Метростроивец , в которой она и стала печатать не только первые статьи, но и свои стихи. В 1956 году Белла поступила в Литературный институт. Она рассказывала:  В институте вначале, на первом курсе, сплотилось несколько людей, которые считались более способными, а были некоторые очень симпатичные, но себя не проявившие. Старались принимать в институт не по силе грамотности или умению стихотворства, а так. Там были какие-то бывшие моряки, ну, и был замечательный, с которым мы очень дружили, который стал известным тоже, шахтер Коля Анциферов. Так что старались, чтобы это были не те, которые учились у Надежды Львовны Побединой, то есть, про Победину никто там не думал, а просто не те, которые много книжек прочитали. И там была замечательная, совершенно замечательная, которую до сих пор я нежно люблю, Галя Арбузова, падчерица Паустовского. Вот она замечательная была и по уму, и по доброте, чудесный человек, такая она и теперь есть. Хоть много лет прошло, но ее я всегда вспоминаю с любовью. Ну, и, конечно, какое-то влияние Паустовского через нее проходило, и влияние, и поддержка…Мой такой недолгий успех продолжался, пока Борис Леонидович Пастернак не получил Нобелевскую премию. В институте разразился скандал, да не только в институте, в институте только в малой степени. Всем объявили: этот писатель - предатель. Некоторые с легкостью подписывали обвинения, некоторые просто не понимали, о чем речь. Да, взрослые писатели, некоторые именитые писатели подписывали фальшивые проклятия Пастернаку. А мне просто сказали, что вот надо, совали эту бумагу… Хорошо, если уже в раннем возрасте человек понимает, что ты один раз ошибешься и потом всю жизнь, всю жизнь…Но мне и в голову не приходило ошибаться, я не могла этого сделать, это было бы так же странно, как, я не знаю, обидеть мою собаку или какое-то злодеяние…Исключали меня за Пастернака, а делали вид, что за марксизм-ленинизм. Я, естественно, не поспевала по этому предмету. У нас была преподавательница по диамату, а у нее был диабет, и я однажды перепутала диамат и диабет. Это диалектический материализм — диамат. Ну, мне тогда защитывалось это как цинизм. Да нет, я не знала, я не хотела обидеть.  Каким-то диабетом вы называете учение… .
 

 
В 1959 году Беллу Ахмадулину исключили из Литературного института. В тот трудный год Белле помог главный редактор  Литературной газеты  С.С.Смирнов, предложивший ей стать внештатным корреспондентом  Литературной газеты Сибирь  в Иркутске. Ахмадулина рассказывала:  Я видела много горя, много человеческого горя. Тем не менее, я продолжала трудиться. Про домну у меня было стихотворение, про сталеваров. Они после своей смены выходили измученные, хотели пить пиво, есть, а в магазинах ничего не было, никакой еды. А вот водки — пожалуйста. Ну, разумеется, я этим не интересовалась. Они ко мне хорошо относились, понимали, что это какое-то московское явление. Ну что же, я в комбинезоне, в каске, что смехотворно. Но это я еще начала в газете  Метростроевец , там, может быть, были какие-то поблажки . В Сибири Беллой был написан рассказ  На сибирских дорогах , в котором она описала свои впечатления от поездки. Рассказ был напечатан в  Литературной газете  вместе с серией стихотворений об удивительном Крае и его людях. Смирнов помог восстановиться Белле Ахмадулиной в институте, остро поставив вопрос в Союзе Писателей о поддержке молодых талантов. Восстановили Беллу на четвертый курс, тот самый с которого исключили. В 1960 году Белла Ахмадулина окончила Литературный институт с красным дипломом. Вскоре после окончания института она выпустила свой первый сборник  Струна . Тогда, оценивая ее дебют, поэт Павел Антокольский написал в посвященном ей стихотворении:  Здравствуй, Чудо по имени Белла! . Тогда же к Белле Ахмадулиной пришла первая известность вместе с первыми поэтическими выступлениями в Политехническом музее, Лужниках, Московском университете (вместе с Вознесенским, Евтушенко и Рождественским), собиравшими огромную аудиторию.
 

 
С Андреем Вознесенским.
 
Искренняя, проникновенная интонация, артистизм самого облика поэтессы определяли своеобразие ее исполнительской манеры. Позднее, в 1970-е годы, Ахмадулина говорила об обманчивой легкости этих выступлений:  По грани роковой, по острию каната .
 

 
Первый сборник стихов Ахмадулиной  Струна , вышедший в 1962 году, был отмечен поисками собственных тем. Позднее вышли в свет ее сборники  Уроки музыки  (1969),  Стихи  (1975; с предисловием П.Г.Антокольского),  Свеча ,  Метель  (оба - в 1977-м году), подборки стихов Ахмадулиной постоянно публиковались в периодике. Ее собственный поэтический стиль сформировался к середине 1960-х годов. Впервые в современной советской поэзии Ахмадулина заговорила высоким поэтическим слогом.
 
Не плачьте обо мне - я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
 
Не плачьте обо мне - я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей, поникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет Божью Матерь,
убогим богомазом проживу.
 
Не плачьте обо мне - я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечёткой
мои стихи, моей рыжея чёлкой,
как дура будет знать. Я проживу.
 
Не плачьте обо мне - я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой моею и пресветлой
уж как-нибудь, а всё ж я проживу.
 
Возвышенная лексика, метафоричность, изысканная стилизация  старинного  слога, музыкальность и интонационная свобода стиха делали ее поэзию легко узнаваемой. Сама стилистика ее речи являлась бегством от современности, срединности, обыденности, способом создания идеального микрокосмоса, который Ахмадулина наделяла своими ценностями и смыслами. Лирическую фабулу многих ее стихов составляло не лишенное магического оттенка общение с  душой  предмета или пейзажа (свечи, портрета, дождя, сада), призванное дать им имя, пробудить их, вывести из небытия. Ахмадулина таким образом давала свое зрение окружающему миру.
 
Всего-то - чтоб была свеча,
свеча простая, восковая,
и старомодность вековая
так станет в памяти свежа.
 
И поспешит твое перо
к той грамоте витиеватой,
разумной и замысловатой,
и ляжет на душу добро.
 
Уже ты мыслишь о друзьях
все чаще, способом старинным,
и сталактитом стеаринным
займешься с нежностью в глазах.
 
И Пушкин ласково глядит,
и ночь прошла, и гаснут свечи,
и нежный вкус родимой речи
так чисто губы холодит.
 
Во многих стихах, особенно с условоно-фантастической образностью (поэма  Моя родословная ,  Приключение в антикварном магазине ,  Дачный роман ) она играла со временем и пространством, воскрешала атмосферу 19 столетия, где находила рыцарство и благородство, великодушие и аристократизм, способность к безоглядному чувству и состраданию - черты, составлявшие этический идеал ее поэзии, в которой она говорила:  Способ совести избран уже, и теперь от меня не зависит . Желание обрести духовную родословную обнаруживалось в стихах, обращенных к Пушкину, Лермонтову, Цветаевой и Ахматовой ( Тоска по Лермонтову ,  Уроки музыки ,  Я завидую ей — молодой  и других произведениях); в их судьбе она находит свою меру любви, добра,  сиротства  и трагической оплаченности творческого дара. Эту меру Ахмадулина предъявляла к современности - и в этом (не только в слове и слоге) состоял ее особый характер наследования традиции 19 века. Эстетическая доминанта творчества Ахмадулиной - стремление воспеть,  воздать благодаренье   любой малости ; ее лирика была переполнена признаниями в любви - прохожему, читателю, но прежде всего друзьям, которых она была готова простить, спасти и защитить от неправого суда.  Дружество  — основополагающая ценность ее мира (стихотворения  Мои товарищи ,  Зимняя замкнутость ,  Наскучило уже, да и некстати,  Ремесло наши души свело ). Воспевая чистоту дружеских помыслов, Ахмадулина не лишала эту тему драматических обертонов: дружество не спасало от одиночества, неполноты понимания, от обоюдной безысходности:
 
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
 
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
 
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
 
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
 
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
 
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
 
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
 
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
 
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
 
Либеральная критика была одновременно благосклонна и снисходительна к творчеству Ахмадулиной, недоброжелательная и официозная — упрекала в манерности, выспренности, камерности. Ахмадулина всегда избегала, в отличие от других  шестидесятников , общественно-значимые социальные темы. Лирика Ахмадулиной не воспроизводила историю душевных страданий, а лишь указывала на них:  В той тоске, на какую способен ,  Однажды, покачнувшись на краю ,  Случилось так... . О трагической подоснове бытия она предпочитала говорить в иносказательной форме ( Не плачьте обо мне! Я проживу...  -  Заклинание ), но чаще в стихах о поэзии, самом процессе творчества, занимающих в ее творениях очень большое место. Творчество для Ахмадулиной - и  казнь ,  пытка , и единственное спасение, исход  земной муки  (стихотворения  Слово ,  Ночь ,  Описание ночи ,  Так дурно жить); вера в слово (и верность ему), в нерасторжимость  словесности и совести  у Ахмадулиной столь сильна, что настигающая немота равносильна для нее небытию, утрате высокой оправданности собственного существования.
 

 
Ахмадулина готова расплачиваться за поэтическое избранничество  мукой превосходства , страдание виделось ей искуплением душевного несовершенства,  обострением  личности, но в стихотворениях  Плохая весна ,  Это я  она преодолевает эти искусы.
 
О боль, ты - мудрость. Суть решений
перед тобою так мелка,
и осеняет темный гений
глаз захворавшего зверька.
 
В твоих губительных пределах
был разум мой высок и скуп,
но трав целебных поределых
вкус мятный уж не сходит с губ.
 
Чтоб облегчить последний выдох,
я, с точностью того зверька,
принюхавшись, нашла свой выход
в печальном стебельке цветка.
 
О, всех простить - вот облегченье!
О, всех простить, всем передать
и нежную, как облученье,
вкусить всем телом благодать.
 
Прощаю вас, пустые скверы!
При вас лишь, в бедности моей,
я плакала от смутной веры
над капюшонами детей.
 
Прощаю вас, чужие руки!
Пусть вы протянуты к тому,
что лишь моей любви и муки
предмет, не нужный никому.
 
Прощаю вас, глаза собачьи!
Вы были мне укор и суд.
Все мои горестные плачи
досель эти глаза несут.
 
Прощаю недруга и друга!
Целую наспех все уста!
Во мне, как в мертвом теле круга,
законченность и пустота.
 
И взрывы щедрые, и легкость,
как в белых дребезгах перин,
и уж не тягостен мой локоть
чувствительной черте перил.
 
Лишь воздух под моею кожей.
Жду одного: на склоне дня,
охваченный болезнью схожей,
пусть кто-нибудь простит меня.
 
Традиционную тему противостояния поэта и толпы Ахмадулина решала без привычного обличения непосвященных (стихотворенье  Озноб , поэма  Сказка о дожде ): московская богема в конфликте с поэтом представала не неизбывно враждебной, а генетически чуждой. В сборниках  Тайна , изданном в 1983 году, и  Сад , изданном в 1987 году, и отмеченном в 1989 году Государственной премией, поэтический герметизм, описание уединенных прогулок,  ночных измышлений , встреч и расставаний с заветными пейзажами, хранителями тайны, смысл которой не расшифровывался, сочетался с социально-тематическим расширением поэтического пространства: появлялись обитатели пригородных предместий, больниц, неустроенные дети, боль за которых Ахмадулина претворяет в  соучастье любви .
 

 
Белла Ахмадулина с Надеждой Яковлевной Мандельштам.
 
Интересна и другая грань таланта Беллы Ахмадулиной – это ее участие в двух кинокартинах. В 1964 году она снялась в роли журналистки в фильме Василия Шукшина  Живёт такой парень , где играла практически саму себя в период работы в  Литературной газете . Лента получила  Золотого льва  на кинофестивале в Венеции. А в 1970 году Ахмадулина появилась на экранах в фильме  Спорт, спорт, спорт .
 

 
Леонид Куравлев и Белла Ахмадулина в фильме Василия Шукшина "Живет такой парень".
 
В 1970-е годы Белла Ахмадулина посетила Грузию, и с тех пор эта земля заняла в её творчестве заметное место. Ахмадулина переводила Н.Бараташвили, Г.Табидзе, И.Абашидзе и других грузинских авторов. В 1979 году Ахмадулина участвовала в создании неподцензурного литературного альманаха  Метрополь . Ахмадулина не раз высказывалась в поддержку преследуемых властями советских диссидентов Андрея Сахарова, Льва Копелева, Георгия Владимова и Владимира Войновича. Ее заявления в их защиту публиковались в  Нью-Йорк таймс , неоднократно передавались по  Радио Свобода  и  Голосу Америки . Она участвовала во многих мировых поэтических фестивалях, в том числе в Международном празднике поэзии в Куала-Лумпуре в 1988 году.
 

 
В 1993 году Белла Ахмадулина подписала  Письмо сорока двух , опубликованное в газете  Известия  5 октября 1993 года. Это было публичное обращение группы известных литераторов к гражданам, правительству и президенту России Борису Ельцину по поводу событий осени 1993 года, в ходе которых произошёл силовой разгон Верховного Совета России с обстрелом здания парламента из танков и гибелью по официальным данным 148 человек.  Нет ни желания, ни необходимости подробно комментировать то, что случилось в Москве 3 октября. Произошло то, что не могло не произойти из-за наших с вами беспечности и глупости, — фашисты взялись за оружие, пытаясь захватить власть. Слава Богу, армия и правоохранительные органы оказались с народом, не раскололись, не позволили перерасти кровавой авантюре в гибельную гражданскую войну, ну а если бы вдруг?... Нам некого было бы винить, кроме самих себя. Мы  жалостливо  умоляли после августовского путча не  мстить , не  наказывать , не  запрещать , не  закрывать , не  заниматься поисками ведьм . Нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми. Добрыми… К кому? К убийцам? Терпимыми… К чему? К фашизму? … История ещё раз предоставила нам шанс сделать широкий шаг к демократии и цивилизованности. Не упустим же такой шанс ещё раз, как это было уже не однажды!  - выдержка из письма. Авторы призывали президента России запретить  все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений , ужесточить законодательство, ввести и широко использовать жёсткие санкции  за пропаганду фашизма, шовинизма, расовой ненависти , закрыть ряд газет и журналов, в частности газеты  День ,  Советская Россия ,  Литературная Россия ,  Правда , а также телепрограмму  600 секунд , приостановить деятельность Советов, а также признать нелегитимными не только Съезд народных депутатов РФ и Верховный Совет РФ, но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд). Писатели потребовали запретить и  разогнать  все незаконные военизированные и вооружённые формирования, действующие на территории страны.  Письмо сорока двух  вызвало раскол в среде представителей творческой интеллигенции, продолжающийся по сегодняшний день. А Белла Ахмадулина не потерялась в этом бурном времени, только слегка дистанцировалась, уйдя в работу. Она писала воспоминания о поэтах-современниках и эссе об Александре Пушкине и Михаиле Лермнотове.
 

 
С Борисом Ельциным.
 
Белла Ахмадулина всегда была объектом любви и восхищения. О своей прошлой личной жизни поэтесса распространяться не любила  Любовь и есть отсутствие былого , – написала она как-то в одном из стихотворений. Однако ее бывшие мужья, на всю жизнь сохранившие восхищение Беллой, сами рассказали о былых отношениях в своих дневниках и воспоминаниях. Первым мужем Ахмадулиной стал Евгений Евтушенко. С ним она познакомилась еще в Литинтституте.
 

 
С Евгением Евтушенко.
 
Мы часто ссорились, но быстро и мирились. Мы любили и друг друга, и стихи друг друга. Взявшись за руки, мы часами бродили по Москве, и я забегал вперед и заглядывал в ее бахчисарайские глаза, потому что сбоку была видна только одна щека, только один глаз, а мне не хотелось потерять ни кусочка любимого и потому самого прекрасного в мире лица. Прохожие оглядывались, ибо мы были похожи на то, что им самим не удалось...  – вспоминал позже поэт. Этот брак продлился три года.
 
Вторым мужем Ахмадулиной стал писатель Юрий Нагибин.  Я так гордился, так восхищался ею, когда в битком набитом номере она читала свои стихи нежно-напряженным, ломким голосом и любимое лицо ее горело. Я не отважился сесть, так и простоял у стены, чуть не падая от странной слабости в ногах, и мне счастливо было, что я ничто для всех собравшихся, что я - для нее одной , - писал Нагибин.
 

 
С Юрием Нагибиным.
 
В то время Ахмадулина, по воспоминаниям поэтессы Риммы Казаковой, была особенно экстравагантна: в обязательной вуалетке, с мушкой на щеке  Она была красавица, богиня, ангел , - говорит Казакова об Ахмадулиной. Ахмадулина и Нагибин прожили вместе восемь лет… Их расставание поэтесса отметила строками:  Прощай! Но сколько книг, дерев нам вверили свою сохранность, чтоб нашего прощанья гнев поверг их в смерть и бездыханность. Прощай! Мы, стало быть, — из них, кто губит души книг и леса. Претерпим гибель нас двоих без жалости и интереса . Недолгим был ее гражданский брак с сыном балкарского классика Кайсына Кулиева - Эльдаром Кулиевым, подарившим ей в 1973 году старшую дочь Елизавету.
 

 
С дочерью Лизой в Переделкине. 1973 год.
 
В 1974 году Белла Ахмадулина познакомилась с художником, скульптором и театральным художником Борисом Мессерером. Они прожили вместе более тридцати лет. Познакомились, выгуливая своих собачек, и это была любовь с первого взгляда.  Весна 74-го года. Двор дома кинематографистов на улице Черняховского, около метро  Аэропорт . Я гуляю с собакой Рикки, тибетским терьером. Она принадлежит красавице-киноактрисе Эльзе Леждей, любимой мною женщине, с которой я живу в этом доме. Во дворе появляется Белла Ахмадулина с коричневым пуделем. Его зовут Фома. Белла живет через один подъезд от меня, в бывшей квартире Александра Галича. Белла в домашнем виде. В туфлях на низких каблуках. Темный свитер. Прическа случайная. От вида ее крошечной стройной фигурки начинает щемить сердце. Мы разговариваем. Ни о чем. Белла слушает рассеянно. Говорим о собаках… Вскоре она уходит. И вдруг я со всей ниоткуда возникшей ясностью понимаю, что если бы эта женщина захотела, то я, ни минуты не раздумывая, ушел бы с ней навсегда. Куда угодно… В первые дни нашего совпадения с Беллой мы отрезали себя от окружающего мира, погрузились в нирвану и, как сказано Высоцким, легли на дно, как подводная лодка, и позывных не подавали… Мы ни с кем не общались, никто не знал, где мы находимся. На пятый день добровольного заточения Беллы в мастерской я, вернувшись из города, увидел на столе большой лист ватмана, исписанный стихами. Белла сидела рядом. Я прочитал стихи и был поражен - это были очень хорошие стихи, и они были посвящены мне. До этого я не читал стихов Беллы - так уж получилось. После знакомства с ней мне, конечно, захотелось прочитать, но я не стал этого делать, потому что не хотел сглазить наши нарождавшиеся отношения…  - рассказывает Борис Мессерер в книге  Промельк Беллы .
 

 
С Борисом Мессерером.
 
Мессерера сразу же поразило, как легко Ахмадулина раздаривает свои произведения. И он занялся сбором этих разрозненных стихотворений — написанных порой на салфетках, на тетрадных листках. В итоге поисков Мессерера был издан целый четырехтомник. Он стал ее своеобразным ангелом-хранителем. Борис взял на себя задачу опекать и покровительствовать и справляется с этой задачей уже многие годы.  Я рассеянный человек, - говорила о себе поэтесса. – Житейские затруднения для меня совершенно непреодолимы . И если во время выступления она забывала строчку, муж тотчас же подсказывал. В одном из своих стихотворений она сказала о нем:  О, поводырь моей повадки робкой . В этом удивительно нежном трогательном союзе двух великих людей появилась на свет вторая дочь Беллы Ахмадулиной - Анна.
 
В последние годы своей жизни Белла Ахмадулина жила вместе с мужем в Переделкино. По словам писателя Владимира Войновича, Ахмадулина в последние годы жизни страдала от тяжелой болезни:  Она очень мало писала в последнее время, так как почти ничего не видела, практически жила на ощупь. Но, несмотря на очень тяжелый недуг, никогда не жаловалась, всегда была приветлива . В конце октября 2010 года она была госпитализирована в больницу имени Боткина, где хирурги приняли решение об операции. По прогнозам медиков, все прошло хорошо, состояние Беллы Ахатовны улучшилось. Несколько дней Ахмадулина пролежала в реанимации, затем в обычном отделении. Поэтессу выписали из клиники, но, к сожалению, ее организм не выдержал и через четыре дня после выписки из больницы Белла Ахмадулина умерла.
 
Прощание с Беллой Ахмадулиной состоялось 3 декабря 2010 года. На отпевании в храме святых Косьмы и Дамиана присутствовали только ее родные и близкие. Прощание с ней вообще было на редкость тихим. За час до официального прощания – в 11 часов - в Центральном Доме литераторов начали собираться те, кого Ахмадулина называла  своими досточтимыми читателями . В зале и фойе – сотни людей. Они будто боялись лишних слов.  Я мальчишкой лет в 17 бегал на ее концерты, как бегают в русскую народную сказку: очищаться из котла в котел. Вываривался в ее стихах и выходил такой красивый, полный жизнью, верящий в будущее , - рассказывал писатель Виктор Ерофеев.  Она для меня внешне и внутренне воплощение поэзии, женской причем. Женственной и мужественной – такое сочетание , - говорил писатель Михаил Жванецкий. Ее друзья вспоминали, как Белла Ахмадулина умела дружить, как умела любить, как совмещала несовместимое.  Белла оставалась благоухающей душой до самого конца, поэтому она собирает такую толпу в любой мороз. Люди чувствуют, что это человек, который обладал нравственным камертоном и никогда не делал ни одного фальшивого поступка , - уверена вдова писателя Солженицына Наталья Солженицына.  Белла не любила, когда говорили:  Поэт в России больше, чем поэт . Она говорила:  Как будто не свое дело делаешь . Она была просто поэтом. Может быть, самым высоким и чистым за последнее время , - говорил журналист Юрий Рост. Ее стихи не были политизированы и социальны. До сих пор непонятно, как такая  чистая поэзия  из сложных словосочетаний и образов собирала пятитысячные трибуны стадионов. Может, это была потребность в чем-то непонятно-прекрасном? И Белла, словно случайно уцелевшая жемчужина Серебряного века, гипнотизировала пространство?
 
Она родилась через сто лет после Пушкина и ушла после столетия ухода Толстого , - сказал об Ахмадулиной писатель Андрей Битов. В зале Дома литераторов во время прощания с Ахмадулиной присутствовали в основном шестидесятники.  С уходом Беллы стоит вопрос – остается ли в стране интеллигенция. Или она исчезнет, и ее заменят интеллектуалы, работающие на рынок , - отметил министр культуры России Александр Авдеев.
 
Белла Ахмадулина был похоронена на Новодевичьем кладбище. На похоронах присутствовали лишь самые близкие ей люди. Было холодно и безмолвно, не было пафоса и торжественных речей. В записях остался ее голос. В книгах – стихи. Сама Прекрасная дама ушла…
 

 
В 1997 году о Белле Ахмадуллиной была подготовлена телевизионная передача из цикла  Жизнь замечательных людей .
 
 
 
 
 
Текст подготовила Татьяна Халина
 
Использованные материалы:
 
Б.Мессерер,  Промельк Беллы   Знамя ,2011
Биография на сайте www.c-cafe.ru
Биография на сайте www.taini-zvezd.ru
Т.Драка,  Белла Ахмадулина – поиски собственного стиля ,  Логос  Львов, 2007
 
 

 
 
10 апреля 1937 года – 29 ноября 2010 года
 
Похожие статьи и материалы:
 
Ахмадулина Белла (Цикл передач  Жизнь замечательных людей  )
Ахмадулина Белла Ахатовна (Поэзия)

 
6 августа 1915 года, произошло то, что вошло в мировую историю под названием  атака мертвецов . 60 русских солдат обратили в бегство 7-тысячное немецкое войско.
 
На западных рубежах Российской Империи было всего три крепости, одну из которых, Осовецкую, в шутку называли  игрушечной  - настолько скромно она смотрелась даже на фоне своих соседей – Брест-Литовской и Новогеоргиевской.
 
В случае перехода германской армии в наступление командование просило Осовецкую крепость продержаться 48 часов. Крепость держалась полгода.
 
В сентябре 1914 года немецкая армия с марша попыталась взять крепость (40 батальонов ландвера против одного российского пехотного полка) и понесла такие потери (только убитыми и ранеными — 6000 человек), что спешно откатилась на исходные позиции.
 
Оправившись и подготовившись, в январе 1915 года немцы начали осаду крепости уже по всем правилам. Для этого были доставлены знаменитые  Большие Берты  — осадные орудия 420-мм калибра, 800-килограммовые снаряды которой проламывали двухметровые стальные и бетонные перекрытия. Воронка от такого взрыва была 5 метров глубиной и 15 в диаметре. Под Осовец привезли четыре  Большие Берты  и 64 других мощных осадных орудия - всего 17 батарей.
 
Перед штурмом к коменданту Осовца генералу Бржозовскому прибыл германский парламентер. Лощеный кайзеровский офицер заявил, что на этот раз крепость не устоит перед штурмом, и предложил капитулировать. Тогда генерал Бржозовский предложил немцу добровольно остаться в крепости на время штурма и дать расписку, что германец согласен, что его повесят, если крепость устоит.
 

 
Генерал Бржозовский
 
Самый жуткий обстрел был в начале осады. 25 февраля немцы открыли огонь по крепости, доведя его до ураганного. Так продолжалось 7 дней. По крепости было выпущено около 250 тысяч только тяжелых снарядов! А всего за время осады - до 400 тысяч.
 
Страшен был вид крепости - она была окутана дымом, сквозь который то в одном, то в другом месте вырывались огромные огненные языки от взрыва снарядов; столбы земли, воды и целые деревья летели вверх; земля дрожала, и казалось ни один человек не выйдет целым из этого урагана огня и железа , - вспоминал один из оставшихся в живых.
 
Артиллерийская дуэль двух (всего двух!) морских пушек системы Канэ против 17 батарей осадной артиллерии немцев закончилась с позорным счетом 8:1 в пользу русских. Немцы снова спешно свернулись.
 

 
Защитник крепости рядом с неразорвавшимся снарядом.
 
У Осовца не было летописцев, имена его героев неизвестны: и тех, кто из двух 150-мм орудий Канэ прямыми попаданиями уничтожил немецкие 420-мм  Большие Берты  и того, чей пулемет прижал к земле ворвавшихся на русские позиции пехотинцев 14-й дивизии ландвера? Под артиллерийским огнем погибла вся его рота, а он каким-то чудом выжил и оглушенный взрывами, чуть живой выпускал ленту за лентой - до тех пор, пока германцы не забросали его гранатами. Они совершили подвиг и остались безвестными.
 
6 августа 1915 года стало для защитников Осовца черным днем: немцы применили отравляющие газы. В 4 утра на русские позиции потек темно-зеленый туман смеси хлора с бромом. Противогазов у защитников крепости не было.  Все живое на открытом воздухе на плацдарме крепости было отравлено насмерть, – вспоминал участник обороны. – Вся зелень в крепости и в ближайшем районе по пути движения газов была уничтожена, листья на деревьях пожелтели, свернулись и опали, трава почернела и легла на землю, лепестки цветов облетели .
 

 
14 батальонов ландвера (не менее 7 тысяч человек) двинулись вслед за волной газов. Они шли не в атаку. На зачистку. Будучи уверенными в том, что живых не встретят. То, что произошло дальше, прекрасно описал публицист Владимир Воронов:  Когда германские цепи приблизились к окопам, из густо-зеленого хлорного тумана на них обрушилась… контратакующая русская пехота. Зрелище было ужасающим: бойцы шли в штыковую с лицами, обмотанными тряпками, сотрясаясь от жуткого кашля, буквально выплевывая куски легких на окровавленные гимнастерки. Это были остатки 13-й роты 226-го пехотного Землянского полка - чуть больше 60 человек. Но они ввергли противника в такой ужас, что германские пехотинцы, не приняв боя, ринулись назад, затаптывая друг друга и повисая на собственных проволочных заграждениях. И по ним с окутанных хлорными клубами русских батарей стала бить, казалось, уже погибшая артиллерия. Несколько десятков полуживых русских бойцов обратили в бегство три германских пехотных полка! Ничего подобного мировое военное искусство не знало. Это сражение войдет в историю как  атака мертвецов .
 

 
Немецкие солдаты были потрясены и деморализованы. Части участвовавшие в том штурме пришлось полностью переформировывать.
 
Вот лежишь ты, раздираемый изнутри на куски, - реконструировал события уже наш современник, - и чувствуешь только страшные боль и обиду. По правую руку от тебя одни мертвые, и по левую руку от тебя одни мертвые. Все мертвые. И ты мертвый. Остался ты, наверное, один, и жить тебе, может, осталось пять минут, в муках и кровавой рвоте. И тут обожженными глазами ты видишь за зеленым туманом 7 тысяч немцев. Сами идут к тебе! Остановит ли тебя пуля или три, если ты все еще можешь идти? У тебя есть целых пять минут, чтобы отплатить за свою смерть и за смерть всех своих товарищей, чтобы убить много, много немцев, целых 7 тысяч. И тебе надо торопиться, чтобы убить их побольше .
 
Когда немцы убежали, русские защитники умерли…
 

 
Крепость немецкие войска больше не штурмовали...