Ивлин Во "Мерзкая плоть".
 
– Ну-ка, Рыжик, положа руку на сердце, что бы вы дали за Нину?
– О господи, вот странный вопрос, да что угодно, разумеется. Я бы ради этой девушки ничего на свете не пожалел.
– Ну, так я ее вам продам.
– Бог с вами, послушайте, нет, черт возьми, я хочу сказать…
– Продам вам мою долю в ней за сто фунтов.
– Вы уверяете, что любите Нину, а сами так о ней говорите. Да это, черт возьми, непристойно. И кроме того, сто фунтов – очень большая сумма. Я хочу сказать, женитьба вообще связана с большими расходами. А я еще выписал из Ирландии двух лошадок для поло. То, другое, вы знаете, во сколько мне это все обойдется?
– Сто фунтов на бочку, и я отказываюсь от Нины в вашу пользу. Я считаю, что это еще дешево.
– Пятьдесят.
– Сто.
– Семьдесят пять.
– Сто.
– Больше семидесяти пяти не дам, хоть ты тресни.
– Давайте семьдесят восемь фунтов, шестнадцать шиллингов и два пенса. Дешевле уступить не могу.

Каждый убежден, что другие ошибаются, когда судят о нем, и что он не ошибается, когда судит о других.
 
Если б мы знали других, как знаем себя, тогда даже самые предосудительные поступки показались бы нам достойными снисхождения.
 
В беседах друг с другом женщины охотно имитируют дух товарищеской солидарности и той доверительной откровенности, какой они не позволяют себе с мужчинами. Но за этой видимостью дружбы – сколько бдительного недоверия, и как оно, признаться, оправданно!
 
Неверно, будто мы любим женщину за то, что она говорит; мы любим то, что она говорит, потому что любим ее.
 
– На что ему вечный человек? Он родился в страшное время, когда все рушится; он мучается тоской своей эпохи.
– Тоска не новость. Рене, Вертер, Адольф страдали  болезнью века . Кафка, Брукнер описали  болезнь юности . Всякий раз, когда после бурного периода революций и войн наступает относительное спокойствие и внешнее процветание,  дитя века  скучает. Не находя применения своим силам, молодежь разбивает витрины, поджигает автомобили…
 
То, что зовется обаянием, представляет собой смесь естественности и кокетства, которая нас тревожит и одновременно успокаивает. Обаяние – непринужденность чувств, так же как грация – непринужденность движений.
 
Беседа счастливых супругов проста, безыскусна и приятна; так блюда, приготовленные из обычных продуктов, порою нравятся нам больше самых изысканных кушаний.
 
Супругам нужен большой запас снисходительности, чтобы выдерживать друг друга на людях. Каждый подмечает в другом деланность и притворство, усматривает в историях, которые рассказывает другой, в чувствах, которые тот выражает, желание нравиться, боязнь кого-то задеть. Родное, близкое тебе существо вдруг оказывается непохожим на себя. Нетерпеливая страсть от этой перемены раздражается и требует объяснений. Истинная любовь такое несовпадение образов тоже, разумеется, видит, но все понимает, снисходительно улыбается и любит еще больше.
 
Мужчине и женщине, которые любят друг друга и долго не виделись, после разлуки бывает трудно войти в колею своих прежних бесед. Требуется определенная температура, чтобы произошла необходимая реакция чувств, и возобновившийся разговор должен за считанные минуты пройти все предыдущие стадии любви – так эмбрион за несколько суток повторяет историю развития жизни на Земле.
 
Зачастую в беседе мужчины и женщины шутливая легкость тона нужна лишь для того, чтобы прикрыть нетерпеливость желания. Сознавая силу, которая их толкает друг к другу, и опасность, которая им угрожает, они словно пытаются защитить свой покой деланным безразличием разговора. Тогда каждое слово – намек, каждая фраза – разведка, каждый комплимент – ласка. Тогда речи и чувства текут двумя параллельными потоками, один над другим, и верхний поток, где струятся слова, – это лишь знаки, лишь символы потока глубинного, где мечутся смутные образы.
 
При зарождении любви влюбленные говорят о будущем, при ее закате – о прошлом.
 
Желание рождается из неожиданного соприкосновения двух тел, доверительность – из неожиданного соприкосновения двух восприимчивых натур; и так же, как первого недостаточно, чтобы возникла любовь, так недостаточно и второго, чтобы возникла задушевность.
 
Пересказывать друзьям злые слова, которые говорят о них другие… Зависть, прикидывающаяся мнимым доброжелательством.
 
У каждого есть в душе болевые точки, порой даже неведомые ему самому. Всякий, кто ненароком заденет одну из них, превращается в его злейшего врага.
Нередко эти болезненные области бывают связаны с какими-то другими центрами. Нас удивляет, почему вдруг в такое волнение привела человека совершенно невинная фраза; это произошло, наверное, потому, что скрытыми от нас путями она добралась до одного из больных участков этой души.
 
Цинизм опасен прежде всего потому, что он возводит злобу в добродетель.
 
Искренность заключается не столько в том, чтобы говорить все, что ты думаешь, сколько в том, чтобы никогда не говорить того, чего ты не думаешь в ту минуту, когда говоришь.
 
В искренности нужно соблюдать меру – даже с самыми близкими людьми. Говорить все – это значит превращать в окончательный приговор то, что могло быть всего лишь минутным капризом. Это значит из-за пережаренного куска мяса, из-за мигрени или из-за грозы рисковать дружбой.
 
К нам довольно поздно приходит умение признаваться в том, что мы не знаем чего-то, или в том, что мы не прочли каких-то книг. А стоит только пойти на это, и с души свалится камень!
 
Беседа завязалась совсем не так, как хотелось обоим. Но они уже не в силах ее остановить. Цепляясь одна за другую, с грохотом летят мимо них фразы. И словно оплошавшие стрелочники, оба глядят, как поезд их слов катится по неверному пути, к неминуемой катастрофе.
 
Первая беседа всегда только разведка. Прежде чем пуститься в путь по дорогам нового для тебя ума, нужно ознакомиться с планом местности.
 
Голос должен быть тем спокойнее, чем непреклонней решимость; доброжелательная улыбка смягчает твердость позиций.
 
Люди боятся молчания в той же мере, что и одиночества: и в том, и в другом им чудится призрак небытия.
 
Анекдот хорош лишь тогда, когда он иллюстрирует только что прозвучавшую в разговоре мысль. Анекдот, рассказанный непонятно по какому поводу, оскорбителен.
 
Авторитет в разговоре на стороне того, кто обладает или неторопливой, значительной манерой высказывать свои мысли, или спокойной властностью, то есть на стороне того, кто уверен в том, что его слушают. Слова одно за другим отделяются от него и всей своей тяжестью падают на слушателей. Человек же, веса не имеющий, выглядит так, будто он все время пытается удержать собственные слова и вернуть их обратно; он стесняется своей фразы еще до того, как успел ее завершить.
 
Наедине с собой звездным летним вечером загляните себе в душу. Расставьте все по своим местам. Подумайте о тех, кто считает себя великими, о преуспевших и о сверхпреуспевших в жизни, о тех, кто сгибается под тяжестью реликвий и медалей. Вспомните, что под этой сверкающей мишурой, под этими крахмальными манишками всего лишь тела, такие же, как у вас. Да что я говорю? Вовсе не такие. Ведь вы молоды, ваше тело стройно и мускулисто. А они старики; у них толстые животы и вялые мускулы; у них двойной подбородок и дряблая, морщинистая кожа.
Это не мешает иным из них обладать большим умом. Уважайте их возраст и заслуги, но не считайте, что они сделаны из другого, лучшего теста. По большей части они несчастны, недовольны жизнью и жалеют об утраченной юности. Как они ни умны, почти все они, опьяненные собственным напыщенным красноречием, одурманенные системами и отвлеченными понятиями, забыли о подлинной жизни, а это очень опасно. Если бы они не жили в призрачном мире, созданном их помутившимся разумом, если бы они окунулись в нелегкую повседневную жизнь бедных людей, они сплотились бы, чтобы перестроить мир. Но они полны честолюбия и обид, они разжигают никому не нужные конфликты. Сколько горя приносят они человечеству! Если бы они как следует представляли себе, как юноши бьются в агонии на залитых водой рисовых полях, задыхаются в болотах, они сделали бы все, чтобы предотвратить бессмысленные войны. Но их ослабшие глаза не видят, их уши не слышат. Сколько человеческой крови проливают эти люди!
Всмотритесь – подлинная жизнь рядом с вами. Она в цветах на лужайке; в ящерице, которая греется на солнышке у вас на балконе; в детях, которые с нежностью смотрят на мать; в целующихся влюбленных; во всех этих домишках, где люди пытаются работать, любить, веселиться. Нет ничего важнее этих скромных судеб. Их сумма и составляет человечество. Но людей так легко обмануть. Несколько туманных слов могут довести их до убийств, вражды, ненависти.
 
Андре Моруа - "Открытое письмо молодому человеку о науке жить. Искусство беседы."

Секс, как он однажды про себя отметил, в некотором роде сродни кулинарии. Люди им увлекаются, периодически покупают книги с замысловатыми рецептами и интересными картинками, иногда, особо проголодавшись, устраивают в своем воображении настоящие банкеты, но в конце дня с удовольствием соглашаются на обычную яичницу с чипсами. А если к этому еще добавить половинку помидора, то ужин считается совсем уж роскошным
 



 

Доказательства — это скучно. Доказательства — это утомительно. Доказательства — это совершенно неуместно. Люди охотнее проглотят ложь, чем возьмутся за труд отыскивать правду, особенно если это не совпадает с их личными целями.
Джо Аберкромби "Последний довод королей"

Сразу прошу прощения - цитата длинная...Но до чего же я люблю Лукьяненко с его ненавязчивым юмором.
    - Здесь и впрямь был Кремль. На башнях вместо звезд или орлов были водружены золотистые треугольники. Честное слово, я бы обрадовался хоть арабски полумесяцам, хоть иудейским шестиконечным звездам - это было бы понятно. А треугольники? Масонская пирамида? Ага, только перевернута основанием вверх. Символ троицы? Да уж, с тем же резоном можно решить, что это призыв сообразить на троих...))))
С.Лукьяненко.Чистовик

Из этого-то и состоит прошлое. Из поганых моментов, которые сделали нас теми, кто мы есть.
 
Да и в любом случае, человек готов простить прекрасной женщине все виды недостатков, которые в уродливых мужиках покажутся ему абсолютно нестерпимыми.
 
У людей могут быть всякого рода укоренившиеся убеждения о мироздании в целом, которые оказываются крайне неудобными, когда требуется приложить их к своей собственной жизни. Немногие допустят, чтоб нравственность стала помехой их выгоде. Или даже удобству. Человек искренне во что-то верящий, невзирая на сопряжённые убытки — редкий и опасный тип.
"Лучше подавать холодным" Джо Аберкромби

Народ, радеющий о благе Народа, всегда ждет разочарование. Очень скоро выяснится, что Народу вовсе не свойственно испытывать признательность к своим благодетелям, равно как не свойственны ему дальновидность и послушание. Зато Народу присущи глупость и нежелание что-либо менять, а любые проявления разума его пугают. Таким образом, дети революции всегда сталкиваются со старой, как мир, проблемой: сменив правительство, они обнаруживают, что менять надо было не только правительство (это-то само собой), но и народ.
 
Никогда не доверяй революциям. Революция всего лишь замыкает круг. Поэтому их и называют революциями. Люди умирают, и никаких перемен.
 
Просто знаю, как бывает. Смотрю, куда текут деньги. Ветрун — безумец, и это очень плохо для бизнеса. Его закадычные друзья — преступники, и это тоже плохо для бизнеса. Новому патрицию потребуются новые друзья, дальновидные люди, желающие стать частью прекрасного будущего. И это хорошо для бизнеса. Все как всегда. Встречи в залах. Немного дипломатии, незначительные взаимные уступки, взаимопонимание. Так и происходят настоящие революции. А вся эта возня на улицах не более чем пена…
 

...если люди собираются вместе, чтобы поговорить о свободе, равенстве и братстве, ничем хорошим это не кончится.
 
Один из самых жестоких уроков в жизни молодой Сэм получил, когда понял, что люди, которые якобы отвечают за все, на самом деле ни за что не отвечают. Что те, кто стоит у власти, этой самой власти совсем не заслуживают. И что люди куда чаще планируют, чем думают.
 
Может, преподать этому идиоту несколько уроков по основам политики? Кто же не мечтал о таком шансе… „Ах, если бы я уже тогда знал то, что знаю сейчас…“ Но с возрастом понимаешь, что ты-нынешний и ты-молодой — два совершенно разных человека. Тогда ты был простодушным идиотом. Ты был тем, кем и должен был быть, чтобы совершить восхождение по тернистой тропе к себе-нынешнему. И простодушный идиотизм — один из участков этой тропы.Уж лучше иная мечта: „Ах если бы я никогда не узнал того, что знаю сейчас…“ По крайней мере, спал бы крепче .
 

Он всюду видел шпионов и заговоры, поэтому создал специальную службу по их искоренению. Но в искоренении заговоров и шпионов во все времена и повсюду есть одна главная беда: даже если поначалу никаких заговоров и шпионов нет и в помине, стоит начать их искоренять, и вот уже в заговорах и заговорщиках нет недостатка.
 
— Давай взглянем на происходящее с другой стороны, младший констебль, — предложил он, когда они повернули за угол. — Ты отпустил бы убийцу за тысячу долларов?
— Никак нет, сэр!
— Но за тысячу ты смог бы купить своей матери красивый дом в хорошем районе.
— Перестаньте, сержант. Я не из таковых.
— Ты стал таким, когда взял тот доллар. Все остальное — просто вопрос цены.
 
Капканс — вот кто нас спасет, — мрачно подумал он. — Да, я в это верил. Многие верили. Только потому, что он иногда проносился по городу в открытой повозке, останавливался, подзывал к себе людей и разговаривал с ними, причем разговоры чаще всего были типа: „Так ты плотник? Чудесно! И чем ты занимаешься на своей работе?“ Только потому, что он публично заявлял: мол, налоги несколько завышены. Только потому, что он махал рукой .
 
Лучше прикрыть глаза на традиции, чем зажмуриться навсегда.
 
Их семьи уже много лет сердечно ненавидели друг друга. Что за историческое событие положило начало вражде, лорд Альберт точно не знал. Но это определенно было нечто значительное, потому что только идиоты могут веками ненавидеть друг друга из-за какого-то пустяка.
 
Что-то в душе молодого человека подсказывало, что если уж гладить кота во время плетения интриг, то кот должен быть длинношерстным и белым. А престарелый помоечный кот, подверженный нерегулярным приступам метеоризма, для этого никак не годится.
 

Заподозрив использование волшебства, наблюдатель был бы по-своему прав. Ведь в девяти случаях из десяти волшебство — это всего лишь знание некоего факта, неизвестного остальным.
 

Насколько я знаю, Хэвлок, ты с треском завалил экзамен по скрытному перемещению...
— Так почему же ты его завалил?
— Экзаменатор решил, что я пытался его обмануть.
— Он ошибся?
— Нет, конечно. Я думал, в этом весь смысл.
— Он говорит, ты не посещал его занятия.
— О, посещал. Весьма прилежно.
— Он говорит, что ни разу тебя не видел.
Хэвлок улыбнулся.
— И что из этого следует, Мадам?...
— О, это был чрезвычайно редкий экземпляр, мне стоило большого труда его найти. Книга по искусству маскировки.
— И тот увалень сжег ее!
— Да. Большая удача. Я боялся, что он попытается ее прочесть. — Хэвлок едва заметно улыбнулся. — Правда, ему пришлось бы просить кого-нибудь растолковать слишком длинные слова.
— Ценная книга?
— Бесценная. Особенно после того, как сгорела.
— Понятно. В ней содержались полезные сведения, например насчет темно-зеленого цвета. Не хочешь поделиться ими?
— Я мог бы. — Хэвлок снова улыбнулся. — Но потом мне пришлось бы найти того, кто заплатит за ваше убийство.
 
Терри Пратчетт "Ночная стража"

правило первое: не останавливайся, даже когда тебе страшно.
когда мир ежесекундно проверяет тебя на прочность.
когда хочешь отступить, сдаться, когда гораздо проще позволить себе не быть,
чем побороться за возможность.
 
правило второе: позволяй себе принимать нежность. не пытайся заслужить.
если в самом тебе нежности мало - найди ее в других.
верь, что люди проявляются от избытка, а не от дефицита.
 
правило третье: создавай внутренние опоры. внешние могут разрушиться.
плечо может оказаться слабым, крепость - ненадежной,
но когда ты сам себе и плечо, и крепость, ты сможешь все.
 
правило четвертое: создавай мысли глубокими, а слова - простыми.
не прячься за наслоениями, но снимай шелуху.
ищи сердцевину в себе и в других - даже когда больно,
даже когда ты сам себе сопротивляешься - борись. оно того стоит.
 
правило пятое: будь честным. если ты слаб - говори, что ты слаб.
если силен - не говори, но делай.
бери ответственность за себя только на себя,
и позволь другим видеть свой собственный мир
и сражаться на своей собственной войне.
 
правило шестое: создавай правила для себя.
сделай то, во что ты веришь, четким и прозрачным настолько,
чтобы ты не сомневался в себе,
но без сомнений отбросил те установки, которые уже изжиты.
 
правило седьмое: будь металлом.
меняйся, когда ты горяч, и меняй, когда ты тверд.
 
правило восьмое: люби.
мир, людей, себя, его, ее, свое дело и свою собаку.
 
без любви никакие правила не имеют смысла.
 
Автор — Keep Silence

Я не верю в правду победителей. Я не верю в правду побежденных. И те и другие равно лгут. И тем и другим свойственно преувеличивать свои добродетели и отказывать в них своим врагам, даже если они и стремятся описывать все по возможности бесстрастно и справедливо.
Я не верю в то, что древние обиды, причина которых уже забылась, могут заставлять людей браться за меч сейчас.
Я не верю в то, что человека можно назвать врагом лишь потому, что он поклоняется не тому же, что и ты.
Я верю в просто истину. Я ищу ее. Наверное, я никогда ее не найду, но в этом смысл моей жизни — если не искать истину, то зачем жить? Каждый ищет в жизни свою истину, кто совсем маленькую, кто великую. Я тоже ищу — свою. Не знаю — может, другим дано будет ее отыскать, но я надеюсь хотя бы приблизиться к ней. Потом придут другие.
Я верю в то, что человек должен быть судим не по тому, путем какого божества он следует, а по деяниям его. Твори добро во имя своего бога — в это я верю.
В какого бога верю я? Это дело мое и Единого. Перед Ним я и буду отвечать, когда придет мой час.
 
Наталья Некрасова  Черная книга Арды. Исповедь Стража

Честность – замечательное понятие, майор Андерсон. Жаль, что оно не имеет никакого отношения к войне.
 
Эндер приучил себя воспринимать ненависть как извращенную форму восхищения.
 
когда носишь маску, она рано или поздно прирастает к лицу
 
Он верил, но зерно сомнения было посеяно в его душе, осталось там и проросло, изменив все. Оно заставило Эндера оценивать намерения людей, а не их слова. Оно сделало его мудрее.
 
только сила, только возможность причинять боль имеют значение. Только власть убийцы. Ибо тот, кто не может убивать, становится добычей тех, кто может.
 
Политиканы боятся тебя, но им не удастся запачкать твою репутацию. Это произойдет только лет через тридцать, когда тобой займутся историки.
 
Нет лучшего учителя, чем враг. Никто, кроме врага, не раскроет тебе его намерений. Никто, кроме врага, не научит, как уничтожать и покорять. Только враг покажет, где ты слаб. Только враг научит, где он силен. И единственное правило в этой игре таково: делай с врагом все, что сможешь, чтобы он не причинил тебе вреда. Отныне я – твой враг. И твой учитель.
 
– Так или иначе я буду убийцей.
– А чем еще ты можешь быть? Человечество развивало свои мозги не затем, чтобы прохлаждаться у озера. Первое, чему мы научились, – убивать. И хорошо, что научились, а то бы нас не было, а землей владели бы тигры.
 
Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, невозможно узнать кого-то, вникнуть в его желания и веру, не полюбив, как он любит себя. И в этот самый миг любви…
– Ты побеждаешь. – Сейчас она не боялась его проницательности.
– Нет, ты не поняла. Я уничтожаю врага. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестает существовать.
 
Наш настоящий враг – это учителя. Именно они заставляют нас драться, ненавидеть друг друга. Чертова игра стала для нас всем. Побеждай, побеждай, побеждай. Только победы ничего не дают. Мы загоняем себя в гроб, сходим с ума, пытаясь разбить своих товарищей, и все время эти старые сволочи наблюдают за нами, изучают, отыскивают слабые места и решают: достаточно ли мы хороши. Достаточно хороши для чего? Мне было шесть лет, когда меня привезли сюда. Что я мог тогда знать? Они решили, что я гожусь для их проклятой программы, но никто никогда не спрашивал, годится ли программа для меня.... Я знаю, ты пробыл здесь год и теперь считаешь, что все эти парни нормальны. Ты не прав, они ненормальны. Мы все ненормальны. Я смотрел в библиотеке, вывернул наизнанку мой компьютер, читал старые книги, ты ведь знаешь, они не дают нам новых, но я получил четкое представление о детях. Так вот, мы не дети. Ребенок может поиграть и забыть об этом. Дети не состоят в армиях, они не бывают командирами, им не приходится править сорока другими ребятами – этот груз слишком тяжел, чтобы нести его и слегка не спятить.
 
– Питер, у меня почему-то возникло ощущение, что ты думаешь обо всем этом как о золотом шансе для некоего Питера Виггина.
– Для нас обоих, Вэл.
– Питер, тебе всего двенадцать лет. А мне – десять. У них есть специальное слово для людей нашего возраста. Они называют нас детьми. И обращаются с нами, как с мышами.
– Но мы с тобой умеем думать лучше, чем обычные дети, не так ли, Вэл? Мы разговариваем совсем не как дети. И, самое главное, мы пишем не как дети.
– Наша дискуссия началась с угрозы убить меня. Питер, по-моему, мы отклонились от темы.
 
– Иногда все это кажется мне полным бредом. Четырнадцатилетний мальчик и его младшая сестра сговорились захватить власть над миром. – Она попыталась рассмеяться, но ей не было смешно. – Какие же мы, к черту, дети? Мы не дети. Никто из нас.
Орсон Скотт Кард "Игра Эндера"