Начну с мелкого факта. В апреле сего года получил по почте литературно-художественный журнал Дон, в котором был опубликован один из моих рассказов – Сайгачья охота . Когда в феврале пришло электронное письмо от главного редактора Виктора Петрова с просьбой дать согласие на публикацию этого рассказа, удовлетворению моему не было предела.

После вскрытия обертки бандероли, мной овладели совсем другие чувства, среди которых преобладали сокрушенность и уныние. Скромная книжка размером меньше половины листа формата А4 вмещала в себя сразу три номера, с первого по третий. Сероватая, тонкая, почти газетная бумага, без фотографий и иллюстраций; столь сиротский вид наводил на мысль о некоем упадке. Но это не главное; толстые столичные литературные журналы даже в период своего расцвета тоже не блистали изысками дизайна и полиграфии. Для читателя основным являлось – содержание.

Больше всего добил тираж… целых 300 экземпляров! Это был явный симптом того, что Дон переживает не лучшие свои дни, если не сказать – доживает свои последние дни. Неужели в Ростовской области с населением более четырех миллионов человек, где в одном Ростове-на-Дону число жителей еще в прошлом веке перевалило за миллион, а 68% граждан живет в городах, нашлось всего 300 подписчиков, интересующихся литературным процессом в своем регионе? Наверняка, людей, причисляющих себя к культурной интеллигентной прослойке, гораздо больше. Похоже, они причисляют себя к ней совершенно безосновательно.

А ведь журнал имеет славную историю. Основанный в 1925 году, он получил новую жизнь в 1957 году, когда вышел 1-й номер обновленного Дона с рассказом Михаила Шолохова Судьба человека . Вся вторая часть Поднятой целины, прежде чем быть выпущенной отдельной книгой, была сначала опубликована на страницах журнала. Среди постоянных авторов значились Константин Паустовский, Расул Гамзатов, Виталий Закруткин (ныне литератор спорный, но в советское время – признанный), наш знаменитый Давид Кугультинов. На пике своей популярности в 1988 году тираж журнала Дон достигал 107 тысяч экземпляров.

У известных всей нашей стране толстых литературных журналов тираж в 3-4 тысячи сейчас считается запредельным, а ведь в период читательского бума, пришедшегося на годы перестройки, он переваливал за сотни тысяч экземпляров.

Сам по себе феномен подобных изданий в СССР и в постсоветской России уникален, и хотя это не исключительно российская традиция (в некоторых странах выпускаются в том или ином виде подобные журналы), но такого многоцветья не было и не будет уже нигде и никогда.

Эти журналы имели собственную аудиторию читателей, продолжали некую российскую историческую литературную преемственность, оперативно знакомили подписчиков с новинками или публиковали старое, неизданное. А самое главное: в этих журналах печаталась настоящая, серьезная художественная литература; не всегда, разумеется, но откровенного ширпотреба там было мало.

Вот несколько примеров:

Новый мир, 1962 год, 25 тысяч экземпляров, повесть Александра Солженицына Один день Ивана Денисовича (в 1963 году Роман-газета напечатала повесть тиражом 700 тысяч экземпляров);

Москва, 1966 год, 150 тысяч экземпляров, роман Михаила Булгакова Мастер и Маргарита ;

Наш современник, 1979 год, роман Валентина Пикуля У последней черты (название Нечистая сила );

Дружба народов, 1987 год, роман Анатолия Рыбакова Дети Арбата (за время публикации романа тираж журнала вырос со 150 тысяч экземпляров до 1 миллиона 200 тысяч);

Знамя, 1987 год, роман Василия Гроссмана Жизнь и судьба ;

Новый мир, 1987 год, роман Даниила Гранина Зубр ;

Знамя, 1988 год, повесть Михаила Булгакова Собачье сердце ;

Юность, 1990 год, роман Василия Аксенова Остров Крым .

И вдруг враз все исчезло. Конечно, это преувеличение – что сразу. Процесс растянулся на два десятилетия, но результат обнаружился как-то неожиданно.

В национальных республиках (Татарстан, Башкортостан, Дагестан и некоторых других), где руководство действительно заботится о сохранении родного языка и своей литературы, тиражи региональных журналов держатся на пристойном уровне – 4-4, 5 тысяч. Там, видимо, понимают, что народ без своей письменной культуры - нем.

Возникает вопрос: что случилось такого, что мы из действительно самой читающей страны в мире превратились в зауряд-потребителей массового чтива, на уровне нормального европейского государства?

Может быть, достойные писатели перевелись?

Безусловно, такие прозаики, как Булгаков или Солженицын, не рождаются каждый день. Но, просматривая издающиеся сейчас изредка сборники и антологии современных авторов, работающих скромно в глубинке, на замшелой периферии, вдали от бойкой гламурной и креативной столичной мысли, убеждаешься в том, что это не так. Встречаются, хотя и не так часто, как хотелось, люди, пишущие нетривиально, честно, самобытно, интересно, мыслящие неординарно и масштабно. Но страна никогда не узнает их имен, двери крупных издательств для них наглухо закрыты по одной простой причине: они из провинции.

Требуется кропотливая селекция по выявлению новых дарований не столичного происхождения, но издательский рынок этим заниматься не станет, ему нужна прибыль здесь и сейчас. Так что, шансов на приток свежих, живых, молодых, здоровых сил, как ни печально, абсолютно никаких. А, так называемый, московский стандарт – он и есть стандарт, набивший оскомину своей вычурностью и псевдоисключительностью, давно уже сомнительной. Прежде литература во многом привлекала именно своим разновкусием, непохожестью одного автора на другого, широкой российской географией.

Был позорный период в литературной жизни страны, когда либеральная постсоветская Москва вольно (невольно - исключается) подвергала обструкции в виде замалчивания, часто по идеологическим мотивам, многих замечательных русских российских писателей, живущих и пишущих за пределами первопрестольной. Так один из юбилеев Валентина Распутина был отмечен лишь в некоторых центральных газетах очень скромными информационными заметками, и это в лучшем случае. А рок-публицист и издатель русского Плейбоя Артемий Троицкий, освещая рок-фестифаль в Вологде, отозвался пренебрежительно о Василии Белова, охарактеризовав его как местного писателя .

Некоторые литпигмеи пошли еще дальше. Так неугомонный Эдуард Лимонов в книжке Священные монстры, написанной во время сидения в Лефортово, назвал Александра Пушкина поэтом для настольных календарей, а Льва Толстого – графоманом . Видимо, тюремная атмосфера специфически действует на революционные умы, поскольку в той же книжке, в эссе о Гитлере Лимонов писал, что если бы будущий фюрер не увлекся политикой, то Европа получила недурного художника (приглянулись акварели Адольфа сидельцу Лимонову).

Россия начала активно читать в XIX веке с появлением разночинцев, людей вышедших из низших податных сословий, получивших образование, но не имеющих право заниматься государевой службой, зарабатывающих на жизнь умственным трудом. До этого столь интеллектуальное времяпровождение, как чтение книг, могли себе позволить только представители знати и дворянства, в том числе - офицерский корпус и высшее духовенство, но это была тончайшая пленка по сравнению с основной массой населения, черным народом. Разночинцы также выпустили из своей среды множество пишущих: прозаиков, поэтов, критиков, вообще, - представителей искусства, что придало русской литературе устойчивый демократичный характер, основу которого заложили великие предшественники.

В столицу и в Москву хлынули из провинции в громадном количестве способные и не очень будущие творцы, поскольку основные издательства находились в этих двух крупных городах России. В результате этой в целом благотворной миграции в русской литературе появился явственный одесский душок, который к настоящему времени не только не выветрился, а лишь усилился, если не стал доминирующим. Перемешавшись с московским и питерским, он стал основным ароматом русской литературной кухни, бесспорным эталоном, что само по себе ни плохо, ни хорошо, если бы ни один нюанс. Это нюанс заключается в том, что без данного гастрономического изыска вся остальная русская литература вроде бы как и не совсем русской оказалась, да и не литературой вовсе: так, нечто второсортное, периферийное. Вот такой парадокс.

По настоящему массового читателя страна приобрела после культурной революции, проведенной большевиками, начиная с 20-х годов прошлого века и вплоть до начала Великой Отечественной войны. Не следует думать, что только ликвидация неграмотности большей части населения была их целью; основной заботой являлось создание своей рабоче-крестьянской интеллигенции, без которой был немыслим ни экономический, ни культурный подъем. Прежнюю интеллигенцию безжалостно уничтожили в ходе революции и гражданской войны, другая ее часть эмигрировала из страны, а оставшаяся не внушала особого доверия у новой власти, была ненадежна и подозрительна. Требовались учителя, врачи, инженеры, агрономы, научные работники из бывших эксплуатируемых классов, военспецы, а особенно бойцы идеологического фронта (пресса, культура), безукоризненно проводящие линию партии большевиков, без монархической или буржуазной отрыжки. Ведь, по лозунгу Владимира Маяковского, к штыку приравняли перо, а литературе отводилась главная роль – агитатора и пропагандиста!

Термин – (новый) социалистический реализм принадлежит не Максиму Горькому, как некоторые полагают, а Анатолию Луначарскому, который уже после революции 1905 года ввел в обиход понятие – пролетарский реализм, а в начале 30-х годов теоретически обосновал идейное и художественное содержание метода – социалистический реализм.

В то время в художественном творчестве (в литературе – большей частью в поэзии) царствовал авангард; многочисленные символисты, футуристы, акмеисты, имажинисты, декаденты и прочие. Несмотря на такое кажущееся разнообразие, их отличительной особенностью было демонстративное противопоставление традиционной литературе, поиск новых форм и образов, уход от реальности в собственный мир, так что деление на измы и манифесты носили довольно условный характер.

Самое интересное, что эта среда дала целую плеяду выдающихся талантливых поэтов (прозаиков меньше), что позволило назвать ту пору серебряным веком русской поэзии: Андрей Белый (Бугаев), Валерий Брюсов, Константин Бальмонт, Максимилиан Волошин, Николай Гумилев, Игорь Северянин (Лотарев), Федор Сологуб (Тетерников), Велемир Хлебников. Даже ранние Александр Блок и Владимир Маяковский отдали дань один символизму, другой – футуризму.

РАПП, организация пролетарских писателей, критиковала авангардистов, а с приходом к власти большевиков проводила целенаправленные агрессивные кампании против некоторых значительных литераторов, не поддерживающих советскую власть, и многим из них покалечила творческие судьбы. Но сами РАППовцы, состоящие в основном из начинающих писателей, не явили миру ни одной яркой фигуры, оставившей сколько-нибудь заметный след в отечественной художественной литературе.

В начале 30-х годов руки Иосифа Сталина добрались, наконец, и до культуры, поскольку прополка идеологического вредного чертополоха стала острой необходимостью.

На 1-м Всесоюзном съезде советских писателей, состоявшемся в 1934 году, был создан Союз писателей СССР, который возглавил вернувшийся из эмиграции Максим Горький. Творческая организация была построена по образу и подобию большевистской партии: председатель правления СП – генсек; правление – политбюро ЦК; секретариат – ЦК, Литфонд – распределитель материальных благ (дачи, санатории, дома отдыха, материальная помощь нуждающимся). В отдельном ведомстве находилось ЛИТО* (подобие партконтроля), орган, ведающий цензурой. Такая же структура сохранялась в республиканских (союзных и автономных), краевых и областных подразделениях Союза писателей.

А единым художественным методом утвержден социалистический реализм, основными принципами которого являлись народность и идейность, требующими от художника правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии. Причем правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания в духе социализма (из Устава СП СССР, принятом на 1-ом съезде).

Так советская литература разделилась на официальную – членов СП СССР, инженеров человеческих душ, как их назвал Сталин, желательно партийных или, безусловно проводящих линию компартии, и неофициальную, представители которой не имели доступа к издательствам, да и вообще литераторами не считались.

Несмотря на жесткие идеологические путы и железные клещи цензуры, в рамках социалистического реализма успешно работали такие писатели, как Максим Горький, Константин Симонов, Михаил Шолохов, Мариэтта Шагинян и некоторые другие, а Шолохов был удостоен Нобелевской премии за вклад в мировую литературу романа Тихий Дон - единственный случай присуждения этой премии отечественному литератору, не связанный в той или иной степени с политическими мотивами (другие лауреаты в разные годы - Иван Бунин, Борис Пастернак, Александр Солженицын, Иосиф Бродский).

После смерти Сталина в 1953 году и с началом хрущевской оттепели деятели искусства почувствовали относительное уменьшение цензурного гнета, чем и не преминули воспользоваться. Именно на этот отрезок времени и приходится читательский бум в стране. С прилавков книжных магазинов сметалось все, где хоть намеком звучало поползновение на устои, или где просто честно и талантливо описывалась жизнь. В городах стали проводить книжные лотереи, где при удаче можно было выиграть, помимо секретарской литературы, свежее и новое, чего нельзя было себе вообразить буквально десяток лет назад. Появились многочисленные переводы западных авторов.

Книга стала модной, престижной и… дефицитной, хотя тиражи, по сравнению с нынешними смехотворными были поистине колоссальными. Нигде в мире поэзию не издавали в таких количествах: Беллу Ахмадуллину, Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского и некоторых других. Их публичные выступления собирали толпы ценителей, некий прообраз современных рок-концертов.

Талантливые писатели реально перестали пользоваться методом социалистического реализма, или искусно прикрывались им, словно ширмой. А идеологией оставалось, то, что составляло суть классической русской литературы, - идеология гуманизма, сострадание к простому человеку.

Будучи многонациональной, советская литература не на словах, а на деле осталась таковой. Существовало неписанное, а, может, и официальное правило, что в каждой национальной республике должен быть свой живой классик , - символ равноправия и нерушимой дружбы народов СССР. А поскольку на олимпийском пьедестале жизненное пространство было весьма ограничено по размерам, и занято небожителями преимущественно из Москвы и Ленинграда, да еще несколькими региональными маститыми мэтрами, то свободного места как раз и оставалось только для представителей союзных и автономных республик. Поэтому можно было спокойно пожертвовать, скажем, Пензой или каким-то Урюпинском, никому не нужными и неинтересными; общая гармония от этого не страдала.

Советская власть изрядно избаловала литературную общественность материальными подачками, премиями, а главное – гарантированными гонорарами за книги, многие из которых никем не читались, и дальше складов и полок книжных магазинов никуда не попадали. Читатель же искал свой жанр и своего автора, волновавшего сердце и утолявшего духовный голод.

До сих пор можно услышать от аксакалов, как хорошо было раньше, когда существовал государственный заказ, за который государство само же и платило (в зависимости от тиража и значимости литератора). Многим это позволяло жить безбедно, а то и широко; главное – попасть в идеологически-пропагандистскую струю и не допустить непростительную промашку.

Деньги в многочисленные издательства, в региональные – в том числе, выделял и распределял Госкомиздат, позднее переименованный в Министерство печати. В отделениях Союза писателей составлялся план книг к изданию, за которые попавшие в план писатели получали аванс, если произведение еще в работе, если оно было уже готово – гонорар.

С распадом СССР рухнула и отлаженная идеологическая машина под названием советская литература. Все издательства акционировались, перестали получать государственные денежки, им было предложено самим их зарабатывать. Мелкие, расположенные в провинции, оказались в самом тяжелом и незавидном положении. Они вынуждены были существовать только за счет заказов, количество которых упало в зависимости от степени материального благополучия региона.

Писателям и поэтам пришлось издавать книги за свои собственные деньги или на средства спонсоров, а это, признаемся, не самый оптимальный способ, чтобы книга появилась на свет. Сразу резко уменьшилось число желающих осчастливить человечество своими шедеврами, а тиражи упали до микроскопических. Провинциальная художественная литература резко ушла в тень, и тень эта уменьшалась, как это бывает, когда в яркий день солнце перемещается к зениту.

С крупными издательствами, находящимися преимущественно в Москве, следует разбираться в каждом случае индивидуально; выяснять их юридический адрес, контрольный пакет акций, который может принадлежать иностранным акционерам. Лишь в этом случае можно заявлять – российское ли это издательство - не только по вывеске, но и по сути. А то некоторые наши граждане наивно удивляются, каким образом в стране появляются откровенно антироссийские и антирусские книги?

Общение с московскими литераторами позволило установить следующее положение вещей: при всех отличиях издательскую политику разных издательств объединяет одно. Существует тонкий слой писателей, которые, заключив с издательством договор, пишут свои произведения, получают обусловленный гонорар, а распространением книг занимается само издательство. То есть, это нормальная форма отношений: автор – издательство – договор – выпущенная книга. По каким критериям образуется этот тонкий слой, никто вразумительного ответа дать мне не мог.

Основная масса желающих быть опубликованными, также как и на периферии, оплачивают заказ или это делают некие лица, заинтересованные в выпуске книги. Ни для кого не секрет, что при некоторых больших издательствах существует штат авторов, которые методом бригадного подряда штампуют выгодные в коммерческом отношении, любимые сейчас народом произведения - чтиво: дешевые детективы, любовные романы, ужастики - фэнтэзи, которые к благородному жанру фантастики имеют такое же отношение, как грубый дерматин к тонкому сафьяну.

В дореволюционные времена, если, к примеру, Александр Короленко или Леонид Андреев сподабливались написать очередную повесть или рассказ, то они, применительно к нынешней Элисте, не обивали уныло пороги министерства культуры или Дома печати, клянча на книгу деньги, которых все равно не дадут, или не бродили в поисках спонсоров, а направлялись прямиком к издателю Ивану Дмитриевичу Сытину, и тот самочинно решал: выпускать книгу, каким тиражом и сколько платить автору. И крайне редко ошибался, отказывая достойному автору.

Ивану Сытину следует уделить несколько строк, потому что такого издателя в России больше никогда не будет, к превеликому сожалению. Малограмотный крестьянский сын, приехавший в Москву во второй половине XIX века, он за два десятилетия превратился в магната, владельца крупнейшей в России издательской империи, не уступавшей по степени успеха американцам Джозефу Пулитцеру и Уильяму Херсту.

Начав с лубочных изданий – книжек для народа, календарей, сонников, популяризации русской классики, особенно сказок Гоголя, Сытин постепенно перешел к изданию книг для всех : преданий и былин, энциклопедий, произведений лучших русских и зарубежных писателей. Ни один из значительных отечественных писателей того времени не был обделен вниманием Ивана Дмитриевича; кроме предпринимательского дара, он обладал тонким чутьем к художественному слову и был настоящим патриотом-просветителем.

Остановившись на деятельности Ивана Дмитриевича Сытина, я хотел лишь подчеркнуть, что если бы современные владельцы крупных издательств в России, кроме заботы о прибыли и политическом заказе, уделяли малую толику просветительству и популяризации лучшего, то отечественная художественная литература для думающих читателей не находилась бы в таком, мягко говоря, взвешенном состоянии.

Что касается современной калмыцкой художественной литературы, то по мнению специалистов, ситуация складывается крайне плачевная, поскольку носителей родного языка, как читающих, так и пишущих, становится все меньше и меньше. Кроме того, наличие языка - еще не гарантия появления большой литературы. Если круг проблем произведений не выходит за рамки местечковых, почти краеведческих, не касается общечеловеческих вопросов, то широкого читателя такая литература вряд ли обретет. Но это тема для отдельного разговора, более приемлемая не для русскоязычного автора.

А наш современный российский читатель, насытившись в 90-е годы откровениями запрещенных книг: белоэмигрантской, послевоенной эмигрантской, диссидентской литературой, пасквилями предателей и перебежчиков, сомнительными мемуарами популярных личностей, по сочному выражению Владимира Бушина, умом зело скорбных, всяческими разоблачениями всех и вся, - похоже, оказался перекормлен тяжелой гастрономией и его потянуло на легкие блюда.

Как-то раз, возвращаясь с работы, увидел у соседнего подъезда груду выброшенных на землю книг; соседи переезжали в другую квартиру и освобождались от ненужного хлама, вывалив его прямо на улицу. Среди хлама я обнаружил полное собрание сочинений Владимира Маяковского, томики Федора Достоевского, других авторов, которых не запомнил. Все в хорошем состоянии, видимо сгребли прямо с книжных полок. Маяковский и Достоевский у меня самого имеются в личной библиотеке, а то не погнушался бы, подобрал, отерев пыль. Но неприятный осадок на душе остался; для меня это равносильно тому, когда хлеб выбрасывают на помойку.

Не вызывает сомнений, что поколение книжных людей, выросших и воспитанных на книге (возьмем условно возраст от 40-ка лет и выше), будет читать серьезную художественную литературу до конца своих дней. Тревогу вызывает молодежь.
Многочисленные эксперименты в сфере образования: уменьшение часов для русского языка и литературы, удаление из списка книг, обязательных к внеклассовому прочтению, введение ЕГЭ (способ дебилизации населения) - привели к тому, что значительная часть молодых людей практически перестали читать. В отношении единого государственного экзамена доцент МГУ, не пожелавшая называть свою фамилию, сказала четко и определенно: ЕГЭ уничтожил наше образование на корню. Это бессовестный обман в национальном масштабе . Когда в разговоре с одним известным московским публицистом, я высказал мысль, что все это делается преднамеренно, то он упрекнул меня в том, что я нахожусь в плену конспирологических теорий (грубо говоря, что-то вроде жидо-масонских заговоров). Я возразил ему тогда, что в нашем мире ничто не происходит само собой, самотеком; спонтанно даже прыщ на носу не вскакивает.

В 2009 году Наталья Разумова в своем интернетовском Живом Журнале выложила информацию, которая заставляет задуматься о многом: это был результат диктанта студентов 1-го курса факультета журналистики МГУ, группы газетного отделения, то есть, именно тех, кто будет писать статьи, репортажи, очерки и другую информацию для нас с вами. Позорно провалили диктант 82% процента (из них 15 человек – стобалльников ЕГЭ).

Наиболее типичные ошибки: нез наю (не знаю), генирал (генерал), через-чюр (чересчур), рыца (рыться), поциэнт (пациент), врочи (врачи), оррестовать (арестовать).

Даже если этих людей к концу 5-го курса обучат элементарной грамоте, то они никогда не напишут так самобытно, как это делали их предшественники – Игорь Фисуненко, Василий Песков, Юрий Щекочихин и многие другие. Возникает вопрос: а в литературном институте имени А. М. Горького, где готовят будущих поэтов, прозаиков, драматургов, критиков, учатся студенты с другой планеты?

Итак, с одной стороны – уменьшение читающих (повторяю, что речь идет о серьезной художественный литературе), с другой – такое же уменьшение пишущих, умеющих грамотно, толково, не стереотипно, увлекательно выразить свои замыслы.

Но, основным фактором, окончательно уничтожащим у людей желание читать серьезную прозу и поэзию, на мой взгляд, будет технический прогресс, которым мы так гордимся и который давно опередил нынешние возможности восприятия человека. Уже сейчас могильщиками книги можно назвать цифровое телевидение и Интернет.

Любовь к чтению прививается с детства. Если ребенку с младых ногтей не поют колыбельные песни, не читают старые добрые сказки, многие из которых оказываются не рекомендованными, то есть запрещенными для детей, а показывают по телевизору пакемонов и трансформеров, то духовный мир малыша становится деформированным, ущербным. Отказ от хороших традиций всегда чреват нежелательными последствиями. Убедите меня после этого, что это дело рук доброжелательных взрослых людей, истинным стремлением которых является воспитание нового гармонично развитого поколения.

Чтение – это труд, оно предполагает определенную работу мысли, эстетическое развитие – умение получать удовольствие от художественных образов, стиля, манеры изложения. Цифровая картинка, цветная, пестрая, калейдоскопически мелькающая, не заставляет думать; наоборот, отбивает всякую возможность включить мыслительные функции своей очаровывающей красочностью, визуальной убедительностью и быстрой сменяемостью.

Практически все каналы телевидения, благодаря умелым, скоординированным действиям манипуляторов массовым сознанием, превратились в идеологическую боеголовку для разрушения традиционных человеческих ценностей и в настоящую фабрику грез (так называли Голливуд с момента его создания в начале XX века). Воздействие современного телевидения на мозг человека сродни наркотическому, к нему наступает быстрое и устойчивое привыкание. Насмотревшись примитива в лаковой упаковке, человек уже не потянется к умной, серьезной книге – тяжело, неподъемно для восприятия, скучно, малопонятно. Нет привычных клише: хорошие и плохие парни, абстрактное добро всегда побеждает абстрактное зло, обязательный хэппи-энда - счастливый финал.

Жажда комфорта во всем, в том числе и в духовной сфере, создает потребителей, для которых главное – получить максимум удовольствия при полном нежелании тратить физическую и умственную энергию. Это ли не материал для формирования нового человека ?

Искусство всегда условно, чем и отличается от жизни. Когда новейшие технологии усовершенствуют визуальную картинку до идеала, а это не за горами, исчезнет разница между реальной жизнью и развлечением. Уже сейчас многие наши сограждане с большим энтузиазмом обсуждают коллизии очередного сериала (мыльной оперы), нежели события в своем городе, стране или в мире.

Человек обладает удивительной способностью обращать большинство технических достижений себе во вред. Подобное произошло, да и не могло не произойти, с Интернетом, превращенным в новейшее технотронное оружие. Глупо обсуждать его достоинства и заложенные в нем опасности (глобальная дезинформация населения всей планеты, тотальная слежка за людьми в социальных или иных сетях, промывание мозгов с целью превращения человека в запрограммированного биоробота); объективно он существует. Да и тема этой статьи – судьба серьезной художественной литературы.

Мне могут возразить, что существуют электронные книги и масса Интернет - библиотек, где вы можете отыскать все, что ваша душа пожелает.

Да, к электронной книге можно привыкнуть, и библиотек немало. Но вы обратите внимание на то, что лидирует в списках популярности: те же фэнтэзи, детективы не лучшей пробы, кулинарные рецепты, книжки типа Как стать успешным и всеми любимым . Изящная словесность не в чести.

У пользователей Интернетом даже свой убогий новояз появился, где понятных русских слов одно на три общепланетарных . Даже книги появились, написанные на этом, с позволения сказать, языке. Только читать их невозможно из-за невразумительности текстов и плоскоумия авторов .

Сам Интернет – это моментальный способ передачи информации, неважно, ложной или правдивой. И в основной своей ипостаси он предназначен именно для этого, а не для художественного слова. А посему: писательству конец, да здравствует оголтелый, примитивный журнализм!

Не хочется всуе упоминать фразу из Священного Писания: Сначала было Слово… . Ее и так употребляют беспрестанно. Но все же, стоит задуматься над тем, не уничтожаем ли мы собственными руками основу нашего существования.

Конечно, очень жаль, что традиционная книга в твердом переплете, пахнущая типографской краской, написанная умным автором для умного читателя, в недалеком будущем исчезнет. Не имеет значения, что будет являться причиной: объективные законы развития или конспирологическая подоплека. Жаль, потому что человечество потеряет значительную часть своей культуры. А так, теряя культуру часть за частью, оно или снова одичает или превратится совсем в другой биологический вид…

Совершенно нереальный, но не лишенный оригинальности, способ возвращения книги предложил приятель, любитель радикальных способов решения проблем; взорвать на высоте 200-300 километров от земли не более двадцати ядерных устройств средней мощности. Человек и живая природа от этого не пострадают – слишком далеко. Зато взрывы разрушат спутниковую коммуникационную связь, без которой ни цифровое телевидение, ни компьютеры (Интернет) существовать не могут. А предсказывать погоду можно и с помощью барометров.

*ЛИТО – литературно-издательский отдел Наркомпроса.

Игорь Гриньков, литератор, член Калмыцкого отделения Союза российских писателей.

Элиста. Сентябрь. 2013.

Опубликовано в журнале Теегин герл - Свет в степи , № 5 за 2013 год.