Вот такие случались иногда траги-весёлые исключения из всей тягомотины повседневщины военно-гарнизонной жизни, сплошь состоящей из не редеющей череды нарядов, учений, скорых домашних обедов, долгих построений, ранних уходов, поздних приходов, коротких снов и т. д. и т. п. А когда исключений из этого отупляющего однообразия военного бытия долго не случалось, бывало и такое, что за дело принимался весь цвет гарнизонного начальства. Всё это делалось строго на добровольной основе и исключительно для подъёма боевого духа.

И выглядело это всегда настолько естественно, что задавленные рутиной подчинённые всякий раз все начальственные спектакли принимали за чистую монету. Сидят, например, измученные вусмерть недавно прошедшими учениями батальонные офицеры на собрании, посвящённом очередному юбилею Великого Октября, и клюют носами в отчаянной борьбе со сном. С праздничным докладом держит слово самый главный батальонный командир. Он долго что-то говорит, поминутно ныряя головой в трибуну («кормушку для агитатора») и, как всегда, мешая русские слова с украинскими. Он пространно глаголит о влиянии этого знаменательного события на ход мировой истории, об организующей и направляющей роли родной коммунистической партии Советского Союза и, переходя к освещению международной обстановки, вдруг, свершив очередной нырок, изрекает: «Амэрыканскыэ ипэрыалысты цэ варвара ха-ха-вэ!» В зале повисает недоумённая тишина. Офицеры перестают клевать носами и с интересом смотрят на своего командира. Лицо Шахрайчука медленно багровеет. Наконец он всем корпусом и так же медленно, как и багровел, поворачивается к замполиту.

— Товарыщ майор! Шо за чушь Вы мэни тут понапысалы? — угрожающе шипит подполковник Хитрованову.

— Извините, товарищ подполковник, там всё правильно написано, только римскими цифрами: «Американские империалисты — это варвары ХХ-го века». — В очередной раз вывернулся замполит.

И всё. Цель спектакля достигнута. Большинство самых крепких офицеров батальона уже просто и весело смеётся, забыв о недавних невзгодах, а меньшинство менее крепких бьётся в истерике и падает со стульев.

Или же стоит на плацу батальон по случаю внеочередного строевого смотра, посвященного переходу на летнюю форму одежды (очередные строевые смотры проводятся каждый понедельник и четверг). На плацу светлый весенний месяц апрель. Температура окружающего батальон воздуха — минус 7 градусов по старику Цельсию. Дует пронизывающий замершие в строю тела ветер. Лица тел начинают синеть. И по другому нельзя. В армии ведь всё делается по приказу. В этот раз поступил приказ о начале лета. Военные как всегда ответили «есть», и лето для них тут же наступило. Батальонный командир обходит с осмотром внешнего вида офицерскую шеренгу и, дойдя до старшего лейтенанта Блануты возмущенно замирает: на голове старлея красуется зимняя шапка! От мгновенно сразившего его возмущения Шахрайчук временно теряет дар речи, а потом заикаясь и хватая ртом воздух, с трудом выговаривает:

— Вы…, вы…, шо? Т-т-т-то-варыш с-с-тар-шой л-л-лэйтэнант такэ творытэ?!

— А шо такое? — С деланным безразличием и в тон ему отвечает вопросом на вопрос рискованный старлей.

— Ч-ч-чому у шапкэ?

— А-а-а, вот Вы что имеете в виду. Боюсь менингитом заболеть, товарищ подполковник. Врач сказал, что у меня к этому есть предрасположенность.

— Шо-о-о?

— Ну, как бы Вам это объяснить… Чтобы даже Вам было понятно… Понимаете, менингит — это такая болезнь, от которой люди либо умирают, либо, выжив, становятся неизлечимо законченными дураками. Как в том фильме: «Если человек дурак, то это надолго».

— Шо Вы мнэ тут объяснаитэ? Я этой болэзнъю уже вторый раз в этом годе пэрэболэл! Ч-ч-чому у шапкэ?! Объявлаю Вам строгый выговор!

И вновь спектакль удался. Казалось бы, что военные уже окончательно промерзли за два часа стояния в летней одежде на продуваемом ледяным ветром плацу и не способны уже на проявление никаких эмоций. Ан нет. Военные, как ни в чём не бывало, ржут в полный голос. Не могут они удержаться, невзирая на необходимость соблюдения правил воинского этикета. Только на сей раз это был не совсем спектакль. Как потом выяснилось, подполковник действительно два раза переболел менингитом и впоследствии по два раза в год ложился в госпиталь для проведения специальных исследований. Как он мог служить с таким заболеванием? Это загадка. А вообще в армии всегда было, есть и, наверное, будет очень много людей с подобными Шахрайчуку внешними поведенческими проявлениями. Наверное, всё это следствие перенесённых когда-то заболеваний. Как в известном анекдоте, в котором бестактная молодая ворона знакомится с воробьём и спрашивает у него:

— Ты кто?

— Как кто? Орёл! — отвечает воробей, гордо выпятив грудь.

— Орёл?! А чё тогда такой маленький?

— Да-а-а… Болел в детстве.

Ну а коль речь зашла о вороне, то, наверное, к месту будет вспомнить ещё об одном спектакле. На этот раз это был бенефис не представителя какого-нибудь там гарнизонного начальства, а целого командира вышестоящей части. Он приехал в гарнизон сразу после возращения батальона с очередных учений. Учения проходили очень тяжело. В окрестных лесах трещали ветвями сорокоградусные морозы, и из-за многократной смены позиционных районов половина боевой техники батальона вышла из строя. Произошло это, главным образом, из-за того, что после каждой дислокации водителям приходилось сливать воду из системы охлаждения, а о том, что на «УРАЛАх» для этих целей предусмотрено целых два «крантика» знали далеко не все. В результате вода оставалась в «рубашке» двигателя, и ночной мороз делал свое черное дело, покрывая причудливыми трещинами корпуса двигателей. Второй роте этого удалось избежать из-за патологического недоверия Просвирова всему тому, что было связано с деятельностью Захарука. Перед учениями Сергей, несмотря на полные оптимизма доклады командиров взводов, решил лично проверить состояние техники. По результатам проверки было установлено: оптимизм был оправдан лишь отчасти. И виной этому был всё тот же Захарук. На всех машинах его взвода красовались летние маскировочные сети. Пришедшему в ярость старлею никто не мог указать местонахождение нерадивого взводного. Посыльные сбились с ног, разыскивая его по гарнизону. Сергей уже хотел было сам возглавить замену сетей, располагавшихся на крышах автомобилей, но в последний момент передумал: «Нет, уважаемый Паша. Я за тебя работать не буду. Пора прекращать этот детский сад. Где же он может быть? Стоп. Училище, пианино… Есть ли в гарнизоне пианино? Нигде не видел, но в клубе, наверное, должно быть. Зайду, пожалуй. Всё равно ведь по пути». Звуки пианино Сергей услышал ещё у входа в гарнизонный клуб. Установив приблизительное местонахождение источника этих чарующих звуков, старлей вскоре очутился у двери с табличкой «Малый зал». Аккуратно приоткрыв дверь, Сергей осторожно заглянул внутрь зала. Он был не просто «малым», а очень «малым». Большую его часть занимал огромных размеров рояль иностранного происхождения. Об иноземных корнях инструмента свидетельствовали многочисленные золотые вензеля, покрывавшие его боковые поверхности. «Откуда он взялся такой чопорный в простоте данной местности, — недоуменно подумал Сергей, — не иначе как реквизировали у местного помещика ещё во времена революций и гражданской войны?» За роялем, вдохновенно перебирая клавишами, в мечтательной позе восседал лейтенант Паша. Его полные неги глаза были слегка подёрнуты поволокой задумчивости и устремлены в бесконечность. Сергей громко постучал в четвертьоткрытую дверь и вошёл в помещение.

— Глубокоуважаемый господин лейтенант, не соблаговолите ли Вы, любезнейший, незамедлительно проследовать в парк, дабы подготовить свои машинки к предстоящим учениям? Я надеюсь, это Вас не сильно затруднит?

— Как Вы можете? У меня, понимаете ли, концерт. Собрались уважаемые зрители…, — прекратив скользить по клавишам, возмущенно закудахтал Захарук, указывая на трёх полусонных дам бальзаковского возраста, угрюмо восседающих на низкой гимнастической скамейке, располагающейся почти под роялем.