Джарра смотрит задумчиво в окно машины и говорит: "Мне кажется, что этот архитектор – враг человечества. Если бы я могла, я бы его расстреляла". Мы с тобой, петербуржцы, истинные ценители прекрасной архитектуры, бурно соглашаемся. Как можно существовать среди такого каменного уродства?!

Мне понадобилось прожить в Первопрестольной почти двадцать лет, чтобы прикипеть душой к этим величественным монстрам. Сам не заметил, как они стали в моем сознании неотъемлемой частью Москвы, истории, меня самого. Но сие произойдет в столь далеком и туманном будущем, что мы, сидящие в этом московском такси, не можем о нем даже помыслить. Наши думы не тянутся дальше 23-20, времени отхода поезда с перрона Белорусского вокзала. А это, ведь, еще так далеко, у нас впереди столько часов!…

… Я наливаю в стакан пахучей и терпкой ямайской влаги. Пью залпом, напрягаюсь и – снова – клик! Еще один кадр-слайд: незнакомая старинная улочка, изящный особняк в стиле модерн с надписью

Ambasciata de la Repubblica Italiana. Девочки зашли туда внутрь по каким-то своим итальянским делам, а мы с тобой, два их русских неприкаянных возлюбленных, жалобно топчемся на противоположной стороне у убогого хрущевского дома, облицованного плиткой с книжным магазином на первом этаже…

… Ровно десять лет спустя, девятого апреля 75-го года в те же утренние часы я снова стоял на том самом месте, но уже совершенно один. И это была совершенно другая жизнь. Я стал в ней москвичом, преподавателем знаменитого МГИМО, и по несколько раз в неделю проезжал на собственном автомобиле именно по этой улице. И знал про нее абсолютно всё: что это – улица Веснина, бывший Денежный переулок; что нынешнее итальянское посольство – бывшее германское, и именно в нем левый эсер Блюмкин убил в 1918 году посла Мирбаха; что книжный магазин в хрущевском плиточном доме напротив – известный в

Москве магазин иностранной книги, куда я сам часто наведываюсь в поисках французских новинок, а нависающий над улицей кондитерский небоскреб, что так шокировал наших итальянских девочек, – не хухры-мухры, а МИД СССР.

Девятого апреля того 75-го года я, только что простился навсегда с моим самым близким другом Алисой, которая всего через несколько дней должна была увидеть живую Машу. Высадил её из своей машины на углу Калининского и Садового кольца и в состоянии совершеннейшей тоски и отчаяния забыл, где у меня занятия. Поехал в главное здание к Крымскому мосту, но оказалось, что студенты ждут меня в Калошином переулке на Арбате. Я отправился на Арбат через ту самую улицу

Веснина и, прекрасно зная, что жутко опаздываю, остановил машину, вышел и несколько минут стоял и смотрел на итальянское посольство.

Просто стоял и смотрел. Совершенно один. Ты был далеко, Алиса с каждой минутой всё дальше и дальше, а девочки, вообще, уже давно растворились в небытие… И это была другая жизнь…

А через несколько часов, отработав две пары занятий, я снова проехал по Веснина, опять остановился рядом с посольством, но уже никуда не смотрел. Я зашел в угловой гастроном и взял 750-граммовую бутылку водки. Приехал домой и выпил ее один. Не было никого. Жена моя, Вика, каталась по городам и странам в очередной командировке.

Да я бы и не смог разделить с ней этот вечер. Она бы не поняла, поскольку всегда очень зло и неприязненно относилась к моей ностальгии по прошлому. Лену и Гришу, друзей-соседей, я не позвал, хоть их любил и постоянно пил вместе с ними. Но на сей раз, они мне помочь ни в чем не могли, ибо Машу не знали. И никого из моих новых друзей этой новой московской жизни я не мог пригласить. Никто из них

Машу не знал. Все, кто ее знали, были от меня очень далеко, а Алиса именно в тот момент удалялась, как посланная в космос ракета.

В десять вечера я собрался и поехал на Белорусский вокзал, чтобы побродить по перрону, найти низкий синий вагон "Москва-Рим" и постоять возле него. Но уснул в метро, а две тетки в красных фуражках разбудили меня и вытолкали на платформу, которая почему-то оказалась "Калужской". Тогда это была конечная станция. Я встал, едва проснувшись, принялся оглядываться по сторонам, пытаясь сообразить, где я есть, а красноголовые тетки старались разбудить и поставить на ноги щуплого мужичонку, уснувшего в одном вагоне со мной.

– Гражданин! Куда вы едете?! – надсадно орали они хором у меня под самым ухом, – Гражданин! Куда вы едете?!

Я стоял в полной прострации и недоумевал, почему нахожусь именно здесь, а не на Белорусском вокзале, в то время как тетки продолжали орать мужичонке, повисшему у них на руках: "Гражданин! Куда вы едете?!" Тот сначала что-то мычал, а потом разлепил губы и четко произнес: В Моршанск.

В голове моей как-то сразу все прояснилось, и я заторопился домой, ибо времени уже было в обрез, чтобы, пока ходят поезда, добраться до стоявшей в холодильнике опустевшей водочной бутыли, где еще оставались грамм 150 жизни. На обратном пути даже не садился, стоял в пустом вагоне, дабы не уснуть, и не переживал, что не попал на Белорусский вокзал… Я переживал, что у меня дома так мало водки осталось.

Снова – клик! Еще один слайд и снова Арбат. На сей раз – ресторан

Прага. Мы сидим за столиком, что-то едим и говорим… Что именно, не помню. Слайд ведь – неподвижен и нем. Такие желанные Машины губы приоткрыты, ее рука меня обнимает. Она мне говорит. Я это вижу сейчас здесь на подворье, спустя 25 лет, но уже не слышу…

…А в голове опять: клик-клик-клик-клик. Череда тусклых, беззвучных видений-слайдов. Звук же ушел, потерялся во времени…

… Улица Горького, кафе Север. Мы с Машей вдвоем; держимся за руки и смотрим друг на друга. У нее текут слезы и капают в вазочку с мороженным…И снова говорим, глядя друг другу в глаза последний раз в жизни. О чем? Опять не помню. Но о чем-то очень важном…

… Поздний вечер, Красная площадь. Мы все пятеро снова здесь встретились, прежде чем ехать на Белорусский вокзал, и смотрим смену часовых у мавзолея…

… Перрон Белорусского вокзала. Толчея в замкнутом с четырех сторон пространстве: сверху – крыша, а по бокам зеленые стены вагонов с надписями: с одной стороны "Москва-Минск", а с другой:

Москва-Брест; Москва-Варшава. И вот, наконец, один совершенно необычного вида вагон: синий, низкий, покатый с надписью: Mosca -

Roma. Мы пришли. Дальше нам вместе дороги нет. Дальше, каждый из нас пойдет своим путем, и пути эти больше не пересекутся никогда…

Но ведь у нас еще столько времени впереди, целых двадцать минут!

Открываем последнюю бутылку с шампанским и пускаем ее по кругу.

Перрон кипит людьми, баулами, чемоданами; всё это бесконечно движется, торопится, толкается. А мы – одни: я и Маша. Стоим, обнявшись, и смотрим друг другу в глаза.

… Медленно, беззвучно, как в немом кино, отходящий поезд.

Машино лицо запрокинуто и блестит от слез. Ее глаза закрыты, а ослепительная улыбка растянута в гримасу боли…

… Через месяц я получил первое письмо из Римини. Там были такие строчки: "А еще я помню, как человек в красной фуражке подходил к нашему проводнику и говорил: Почему ты не даешь отправление? А наш проводник показывал на нас и отвечал: Смотри, они еще не простились"

…

…И вот вдали остались только красные убегающие огоньки.

Международный экспресс ушел с запозданием на несколько минут. А нам тогда и в голову придти не могло, что это из-за нас. Почти как в знаменитой песне, где плыл сиреневый туман, а кондуктор тоже все понимал и не спешил… Словно, прямо про нас с тобой и наших итальянских подруг была написана эта песня.

… Какое-то время мы оба стоим совершенно неподвижно и не видим ничего, кроме красных удаляющихся точек. Потом, вдруг, обнаруживаем, что находимся совершенно одни посреди черного пустого пространства.

Зеленые стены вагонов исчезли, а справа и слева от нас возникла пустота, заполненная тусклыми железнодорожными огнями и отблесками путей.Толпы людей, минуты назад суетящихся на перроне, тоже пропали, и только по грязному заплеванному цементу платформы перекатывалась на ветру и блестела горлышком пустая бутылка из-под шампанского. Вот и всё. Поезд ушел навсегда…