Может, старикам как-то компенсируют потерю способностей? Может, когда тело слабеет и разум мутнеет, появляются некие таинственные силы, нечто вроде чутья ищейки, они словно угольки почти сгоревшей жизни?

Он всегда беспокоился о том, что стареет, сказал он себе, но кто же считает старость достоинством? Он забывал о настоящем, зато его озабоченность по поводу прошлого росла все больше и больше. Он начал впадать в детство и сам об этом знал — может, тут и заключалась разгадка? Может, потому он видел волчок и рождественские огни?

Ему хотелось знать, что бы произошло, если бы он схватил волчок?

Он надел шляпу на затылок, оторвался от дерева и медленно побрел вверх по улице, направляясь к дому.

Что он должен сделать теперь, когда он раскрыл тайну Воспителл, спрашивал он себя. Конечно, он мог бы побежать и растрезвонить об этом, но никто бы ему не поверил. Его бы вежливо выслушали, чтобы не ранить чувства старика, но любой житель городка счел бы это игрой воображения, и тут ничего нельзя было бы поделать. Потому что, кроме собственной непоколебимой уверенности, он не располагал бы ни единым доказательством.

Он мог бы привлечь внимание к тому, что молодежь теперь рано созревает, как сегодня днем к этому привлек его внимание Стаффи. Но он не сумеет доказать даже это, так как в конечном счете все жители городка дадут рациональное объяснение случившемуся. Даже если других причин не найдется, они это сделают из чувства родительской гордости. Ни один человек не будет удивляться тому, что у его сына или дочери особенно хорошие манеры и что по развитию молодежь Милвилла стоит выше среднего уровня.

Казалось бы, родители должны заметить, им просто следовало бы задуматься над этим — ведь не могут же дети всего городка быть так хорошо воспитаны и так уравновешенны! И все же никто ничего не замечал. Перемены подкрадывались так медленно, происходили так гладко, что просто не были заметны.

Да если уж на то пошло, он и сам не заметил их, он, большую часть жизни теснейшим образом связанный с этими самыми детьми, в которых теперь находит так много удивительного. А если уж и он не заметил, то как можно ждать, чтобы это сделал кто-то другой? Болтливому старику, вроде Стаффи, который лезет, куда не нужно, остается только чесать языком.

В горле у него пересохло и засосало под ложечкой. Больше всего ему сейчас хотелось чашечку кофе.

Он свернул на улицу, которая вела в деловую часть города, и побрел по ней, нагнув голову, как бы вступая в сражение с темнотой.

Чем все это кончится, спросил он себя. Кому нужно, чтобы дети не видели детства? Чтоб их обкрадывали? Какова цена того, что подрастающие юноши и девушки бросают игры намного раньше срока, что они прежде времени перенимают у взрослых их отношение к жизни?

Кому- то, видимо, это нужно. Дети Милвилла послушны и вежливы, к игре они подходят творчески; среди них, больше нет ни снобов, ни маленьких дикарей.

Но все несчастье в том, что стоит им только задуматься над этим, как они перестают быть детьми.

Ну, а в грядущем? Будет ли Милвилл поставщиком великих государственных деятелей, ловких дипломатов, первоклассных педагогов и талантливых ученых? Может быть, да, однако не это главное. Ведь чтобы выработать у них эти качества, детей обкрадывают, лишают детства — вот что самое главное.

Дин оказался в деловом районе, занимавшем не больше трех кварталов, и медленно побрел по улице, направляясь к единственной в городе аптеке.

В аптеке было лишь несколько человек. Он прошел к стойке, с несчастным видом взобрался на высокий стул, надвинув на глаза мятую шляпу, и ухватился за край стойки, чтоб руки не дрожали.

— Кофе, — сказал он девушке, которая подошла принять заказ.

Она принесла кофе.

Он сделал маленький глоток, но кофе был слишком горячий. Дин уже жалел о том, что пришел.

Внезапно он почувствовал себя совсем одиноким и чужим среди блеска ламп и металла, будто он приплелся из прошлого и занял место, предназначенное для настоящего.

Он почти никогда не появлялся в деловом районе, и, наверное, поэтому у него родилось такое чувство. Еще того реже появлялся он здесь вечером; впрочем, некогда он тут бывал.

Дин улыбнулся, вспомнив, как они когда-то собирались и болтали в кружках о всякой всячине, не придавая этому особого значения.

Но теперь все кончено. Его товарищей больше нет. Одни умерли, другие уехали, и мало кто еще способен на рискованный шаг.

Так он сидел в раздумье, понимая, что расчувствовался, но не придавая этому значения; он слишком устал и ослаб, чтобы перебороть себя.

Чья- то рука коснулась его плеча, и он в удивленье обернулся.

Перед ним стоял молодой Боб Мартин. Он улыбался, но с таким видом, будто был не совсем уверен в том, что поступает правильно.

— Сэр, мы вон там, за тем столиком, — сказал молодой Мартин, захлебнувшись от собственной храбрости.

Дин кивнул.

— Очень приятно, — пробормотал он.

— Мы хотели узнать, может… то есть, мистер Дин, мы были бы очень рады, если бы вы присоединились к нам.

— В самом деле, весьма любезно с вашей стороны.

— Мы не имели в виду, сэр… то есть…

— Ну конечно, — сказал Дин. — Я буду очень рад.

— Разрешите перенести ваш кофе, сэр. Я не пролью ни капельки.

— Доверяю тебе, Боб, — сказал Дин, поднимаясь из-за стола. — У тебя верная рука.

— Я сейчас вам объясню, мистер Дин. Не то чтобы я не хотел играть… Просто…

Дин слегка похлопал его по плечу.

— Я понимаю. Не к чему объяснять.

Он помедлил секунду, пытаясь сообразить, стоит ли рассказывать о том, что у него на уме.

И решился:

— Если ты не проболтаешься тренеру, я даже скажу, что согласен с тобой. В жизни бывают такие этапы, когда регби начинает казаться довольно глупой игрой.

Мартин с облегчением улыбнулся.

— Вы попали в самую точку. Вот именно.

Он пошел к своему столику.

За столом сидели четверо — Рональд Кинг, Джордж Вудз, Джуди Чарльсон и Донна Томпсон. Все хороши, подумал Дин. Будто на подбор. Он глядел, как они неторопливо потягивают содовую, стараясь растянуть удовольствие.

Они смотрели на него и улыбались, и Джордж Вудз отодвинул один из стульев, как бы приглашая Дина.

Тот осторожно сел и положил шляпу на пол за своим стулом. Боб пододвинул ему кофе.

— Вы очень добры, — сказал Дин и удивился, почему он чувствует себя скованным. В конце концов это его дети — дети, которых он каждый день видел в школе, те, кого он лелеял и у кого пробуждал охоту к знанию, дети, которых у него самого не было никогда.

— Вы сейчас нам так нужны, — сказал Рональд Кинг. — Мы тут говорили о Леймонте Стайлсе. Он единственный милвиллец, который побывал в космосе и…

— Вы, должно быть, знали его, мистер Дин, — сказала Джуди.

— Да, — неторопливо ответил Дин, — Я его знал, но хуже, чем Стафф. Они со Стаффом вместе провели детство. Я был немного старше.

— Что он за человек? — спросила Донна.

Дин хмыкнул.

— Леймонт Стайлс? Он был в нашем городе козлом отпущения. Когда он учился в школе, ни денег, ни домашнего очага у него не было, он так и не доучился. Если в городе происходила какая-то заваруха, вы могли ручаться головой, что в этом замешан Леймонт. Каждый встречный и поперечный утверждал, что из Леймонта ничего путного не выйдет, а так как о нем судачили часто и долго, Леймонт, должно быть, принимал это близко к сердцу…

Он все говорил и говорил, и они задавали ему вопросы, а Рональд Кинг сходил к стойке и принес ему еще одну чашечку кофе.

От Стайлса разговор перекинулся на регби. Кинг и Мартин повторили ему то, что сказали тренеру. Потом затронули проблемы школьного самоуправления, а потом перешли к обсуждению новой, недавно открытой теории ионного двигателя.

Дин не всегда принимал участие в разговоре; он больше слушал, задавал вопросы, и время промелькнуло незаметно.

Внезапно огни начали мигать, и Дин в изумлении поднял глаза.

Джуди, смеясь, разъяснила: