На второй день лес стал гуще и суше, приходилось продираться сквозь буреломы и завалы, будто устроенные нарочно, чтобы не знающий местных тропок, сюда не захаживал. Иногда нам попадались места, где не смогла бы проползти сытая змея, приходилось доставать оружие и прорубаться сквозь чащу. Вот здесь-то и пригодилось мое знание Леса, хотя Черный лес мало походил на обычный. Некоторое время наш маленький отряд вел я. Болото осталось позади, зато появились комары. Крохотные, маленькие, просто большие и очень большие они с гулом кружились над головой, садились на тело, прокусывали рубахи, лезли в уши нос, глаза. Когда деревья стали пореже, а отбиваться от стай назойливых кровососов надоело, мы закутались кто во что мог. Дальше шли почти наощупь, спотыкаясь, то и дело с глухим треском натыкаясь лбами на стволы.

Наконец надоело и это. Мы остановились, развели костер и попытались укрыться за дымом. Однако оказалось, что дышать нужно не только этим гнусным тварям, но и нам тоже. Всеслав предложил не идти, а бежать — комары, мол, летают медленно, и вышло, что он прав. Так мы и трусили и только к концу дня опять перешли шаг.

На сей раз место для ночлега решили искать загодя. Выбрали довольно светлую поляну и, воспользовавшись тем, что до закаты было еще далеко, легли поспать. Вечером едва успели набрать дров, как навалилась ночь. За пределом костра темнота была почти осязаемой — еще гуще, чем на болоте.

Мы непроизвольно жались к огню, подбрасывая хворост, который тут же вспыхивал, посылая вверх красные россыпи искр. Данило несколько раз искоса глянул на Всеслава.

— В том Бело-городе, куда мы идем, интересный случай был, — начал он..[2]

. — Надо сказать, что город этот князь Владимир выделяет, поскольку лежит он на подступах к Киеву, защищает от степняков-кочевников, к тому же князь в нем бывать любит. Так вот, осадили его полчища несметные, да осадили так, что крыса не проскочит. Припасы кончились, начался голод великий. Собрали старейшины вече, решили Бело-город сдать, хотя не все за это ратовали. И тут появляется какой-то человек, назовем его каликой, так как был он изможден и носил балахон, в который обычно рядятся калики да отшельники.

— Может, он и отшельничал где-нибудь… — пробормотал Всеслав.

— Послал он к старейшинам и спросил: «Слышал, яко хочете ся предати печенегам?» Те, зная, конечно же, чего хочет народ, лучше самого народа, стали оправдываться: «Не стерпят-де люди глада». Тогда он им и говорит: «Продержитесь три дня, делайте, что говорю, и город ваш свободен будет». Согласились старцы. Приказал калика пошуровать по сусекам да собрать по горсти овса и пшеницы. Собрали.

— Если б у отцов города как следует поискали, то и не по горсти получилось бы, — вставил я.

Всеслав с уважением посмотрел на меня.

— Смотри, Данило, что делает с отроком общение с умными людьми.

— Брось, дай досказать.

— Да знаю я эту историю.

— Рассказывай, Данило, рассказывай! — уперся я.

— Повелел калика варить кисель и готовить бочки, которые ставили в колодцы, да так, что не отличишь настоящего колодца от подставного. Нашли даже припрятанный бочонок меда, его развели водой, рассытили, и тоже в «колодец» поместили. Наутро отправили послов к печенегам и пригласили посмотреть, что в городе делается. К колодцам же поставили самых дородных…

— Не иначе тех же отцов и их чад и домочадцев, — не удержался я.

— Растешь на глазах, — похвалил Всеслав.

— Печенеги обрадовались: русские, дескать, сдаваться решили. Пришли в город, увидели, как из колодцев ведрами кисель черпают, и у них глаза на лоб полезли. А калика масла в огонь подливает: «Чего же вы, мол, глупые, ждете? Да стойте у нас под стенами хоть сто лет — не взять вам города, только воинов потеряете». Послы печенежские призадумались и попросили горожан, из тех, что у колодцев стояли, показаться их хану — не поверит, мол, им на слово. Так и сделали. А на следующих день печенегов уже и след простыл.

— К чему ты клонишь? — поинтересовался Всеслав.

— С чего ты взял, что я к чему-то клоню?

— Ты ничего просто так не делаешь.

Я сразу же вспомнил «воинскую учебу» и тяжеленный котел с мукой, который он заставлял меня таскать целую неделю.

— Я хотел сказать, что того калику никто не видел ни до, ни после осады, а ближние бояре, воеводы и отцы города его знали и даже слушались.

— Ну, мало ли… Может быть, по Киеву…

— Бояре? Калику? Непростой, должно быть, калика. И как он попал в осажденный со всех сторон город? И звали его, по-моему, Олегом. Не тот ли это калика, что был с тобой? Если так, то у него очень странная способность появляться в нужное время и в нужном месте. Или других калик вместо себя посылать…

— Тихо! — вдруг прошептал Всеслав. — Там кто-то есть!

Мы разом схватили по горящей ветке и развернулись от костра. Никого и ничего. Мне показалось, что в ночи, кроме обычных звуков, ничего и не было, просто Всеславу не хотелось отвечать на вопрос. Однако желание разговаривать и препираться пропало. Один раз мне почудилось, что меня из темноты рассматривают громадные глаза без тела — просто глаза и все. Я сказал об этом Всеславу, но тот лишь пожал плечами:

— Наверное, Чернобог…

Я вздрогнул и ответил, что он здорово умеет успокоить человека. В другой раз Данило вдруг вскочил и начал лихорадочно рубить направо и налево. Мы кинулись на помощь, но никого не увидели. Правда, шагах в десяти послышался быстро удаляющийся шорох. А в остальном ночь прошла без приключений и мы лишь просидели, не сомкнув глаз, и настороженно ожидали неизвестно чего.

Утром тронулись дальше. Плелись, как вареные. Тут и ночь бессонная сказалась, и завтрак, а точнее, его отсутствие. И не потому, что нам не хотелось есть, а потому что нечего было. Через пару верст лес начал меняться — постепенно становился реже, солнечнее, стал расцветать свежими красками. Раньше как мертвый: ни пения птиц, ни шуршания мелких зверушек — тишина, как в могиле. А сейчас деревья выпрямились, опушились зелеными веточками, листочками и хвоей, зазвенели птицы, начали попадаться белые звездочки калгана. Наконец, впереди засветлело.