— Сходил бы ты, Иванко, по воду.

— Хорошо, ба.

Я был занят тем, что вырезал ножом на ореховой свистульке затейливые узоры.

— Чтой-то опять ломит.

— Хорошо, ба, — ответил я и заработал подозрительный взгляд.

— И чего ж ты нашел хорошего?

— Я хотел сказать, конечно, схожу, ба. — И тут до меня дошло, что если разговор зашел о здоровье, значит, идти придется к роднику в Святиборову рощу. Нет, я не боялся Леса, потому что дед Волша давно научил меня понимать Лес и его обитателей, собирать корешки да ягоды. Глядя на упавший лист, я мог сказать, на какой ветке он вырос. Однако знакомиться с лешими, кикиморами и лесавками не хотелось. Правда, я не раз ходил к роднику, и никогда их не встречал, однако всяк знает, что в Святиборовой роще живут лесовики, а потому старается обходить ее стороной. Если б не родник с сурной водою, никто туда бы и носа не казал.

Эту воду еще называли живой. Говорили, что от нее затягиваются раны, возвращается здоровье и прибавляются силы. Не знаю… Но бабке она помогала.

— М-м-м… Знаешь, ба…, — задумчиво промолвил я.

— Ты никак Рощи пугаешься? Вон какой здоровый лоб вымахал, скоро женить пора, а все за водой боишься ходить?

— Ну что ты, ба!

Когда я вернулся с родниковой водой, моего дома не было.

И не только дома, но и всей нашей крохотной веси. Вместо нее на фоне зеленеющей стены Леса стояли черные дымящиеся остовы изб. Кое-где еще кормился на них огонь, вспыхивали искры. Степняки постарались на славу — сожгли и разграбили все, скотину угнали, людей безнаказанно поубивали. Я говорю безнаказанно, потому что в нашей дремучей веси мужиков да женщин не было, оставались одни старики.

Моя бабка лежала, уткнувшись лицом в землю возле того, что совсем недавно было приступком. Из спины у нее торчал наконечник стрелы, под худеньким тельцем натекла начинающая темнеть лужа крови. Бабка раскинула руки, словно хотела напоследок обнять и сохранить свой дом, на месте которого сейчас поднималась из угольев одна обугленная печка. Тын снесли, затоптали конскими копытами. Вокруг раскидан нехитрый скарб — видно, прежде чем поджечь, степняки искали что-нибудь для них интересное. Да что же может быть интересного в нашей глуши?

Я немного постоял над ней и оглянулся. Дальше, почти за околицей лежал на спине дед Волша. В грязи тянулся длинный след. Дед, наверное, выскочил защищать свою землю, но нападавшие накинули сзади аркан и протащили за лошадью, потом зарубили коротенькими остренькими сабельками. Рядом с торчащей из груди стрелой раскинулся старый воин дед Еремей, сжимая в руке свой диковинный топор. Немного нас жило здесь, посреди леса, да вот поди ж ты, нашли и тут. Нахмурившись, подумал, что надо всех схоронить, пока не налетело воронье да лесные зверушки кровь не почуяли.

Это была работа, которую я никогда не хотел бы повторить. Закончил уже под вечер. Посидел недолго, жалеючи погибших и размышляя, что делать дальше, но потом решил, что думы надо отложить на утро. Побродил последний раз по сгоревшей веси, собрал в котомку, которую брал с собой к роднику, все, что удалось найти после набега. Ночевать буду на опушке — здесь еще пепелище не остыло и кровь не высохла. Я засунул за кушак на спине топор деда Еремея и двинулся к Лесу.

Пока я искал место для ночлега, смерклось. Стих и помрачнел Лес, сгустились среди деревьев ночные тени, поползла из чащи темнота.

Натаскав сушняка, я выбил искру, выдул огонь — он занялся и, весело потрескивая, устремился вверх, принялся перебегать с хворостинки на хворостинку. Выступили из черноты и потянулись к костерку еловые лапы. Наконец, я положил в огонь ветку потолще, вынул из котомки подобранный на пепелище обугленный сухарь и начал задумчиво грызть его, глядя на язычки пламени. Положение и вправду невеселое. Я оказался без кола, без двора и даже без родни, к которой можно было бы отправиться. Родителей я не знал. Меня вырастила бабка и воспитала вся весь. Дед Еремей учил ремеслам и воинскому делу, дед Волша учил ведовству, бабка Евфросинья — знахарству, ну а от своей я узнал, как дом вести и порядок блюсти. Как я уже говорил, у нас жили одни старики: все, кто помоложе, ушли. Одни с купцами, одни в посады, а другие — просто счастья на стороне искать. Ну вот и…

— Кхе-кхе.

Никогда не думал, что сидя на земле можно подпрыгнуть так высоко. Но я подпрыгнул и опустился на острый сучок.

— У-й-й-й!

— Испужался, — утвердительно произнес незнакомый голос. — А коли ты такой пужливый, неча ночью в костер глазеть, очи застить. Надобно слушать да вокруг поглядывать.

Глаза, наконец, привыкли к темноте, и я начал различать нежданного гостя. Это был невысокий древний старичок в серой свитке и коричневых портах, с редкой, но длинной бороденкой на худом лице и густыми седыми бровями, полностью скрывавшими глаза. Из-под кушака выпирал небольшой животик. Кажется, он был доволен результатом своего внезапного появления.

Не ожидая приглашения, старик, охая, сел у костра.

— Эх, косточки мои, косточки! Может, угостишь чем?

Я торопливо разломил, а точнее, расколол сухарь пополам и протянул ему. Он с сомнением посмотрел на него и принялся неторопливо грызть. Потом поднял глаза на меня. Они оказались у него ярко-желтыми и лучистыми — никогда не видел таких глаз.

— Вот проходил мимо, увидел костер и решил поглядеть, кто это тут ночевать устроился.

Я подумал, что вряд ли кто-то по доброй воле будет здесь шастать просто так, особенно по ночам, но на всякий случай промолчал.

— Днем, вроде, гарью пахло.

Он кинул на меня вопросительный взгляд. Я опять ничего не ответил.

— Думал, может, случилось чего.

И я не выдержал. Сбиваясь, вытирая слезы и сопли, рассказал, как бабка попросила меня сходить в Святиборову рощу, как я не торопился, как брел по лесу, разглядывая пичужек и зверушек, собирал в пучки и развешивал на деревьях траву и корешки, и только Рощу проскочил и воду набирал как оглашенный. Рассказал, как вернулся, как собирал трупы, как полдня копал ножом могилу, как корил себя, что опоздал.

— А и спешил бы, все равно ничем не помог, только сам бы голову сложил. Только вот не пойму, почему в Роще бежал?