- Не пройти там, прораб!

- Нужно!

- Сопка вплотную к воде подходит!

- Нужно!

- Кедры в пять обхватов!

- Нужно!

Бульдозерист Жора Серегин тяжело облокотился на свежеструганый пихтовый стол и посмотрел поверх головы прораба в маленькое окошко, натертое солью, чтобы не замерзало. Прораб хотел даже из своей клетушки видеть, что происходило на строительной площадке.

Жора достал кисет и спросил:

- Бумага есть?

Прораб подвинул ему газетный лист. Серегин свернул козью ножку, закурил. Хмыкнул под нос и сказал:

- Упрямый ты, Виталь Николаич!

Прораб ответил ему улыбкой.

- Человек - что вареное яйцо. Всмятку сварен - чуть наклони, растечется. Вкрутую - хоть юлой юли, целым останется. Так?

- Так!

- Сегодня пробьешь дорогу?

- Не знаю. Там камень да лед.

- А ты не торопясь. Я тебе десять часов даю.

- Не знаю, - снова повторил Серегин.

- Ну, будь здоров!

Бульдозерист ушел. Прораб посмотрел в окно. Путеукладчик, размахивая своей стальной шеей, осторожно опускал на мерзлую насыпь заиндевевшие на морозе рельсы.

Зазвонил телефон. Прораб снял трубку и спросил коротко:

-Ну?

Звонили из города, из управления строительством железной дороги.

- Лесосеку найди хоть из-под земли!

- Лес гнилой.

- Нужно!

- Снег рыхлый, к хорошему лесу на бульдозерах не пробьешься.

- Нужно!

- Людей мало, все на укладке пути!

Линия была забита шумами, и прорабу приходилось орать, чтобы его услыхали в городе.

- Нужно! Точка! Выполняй!

Над тайгой рождалось утро. Прораб стал на лыжи и пошел в тайгу. Лыжня петляла вдоль по выемке, потом поднималась на Томь и здесь около проруби исчезала.

- Здоров, прораб! - закричал Андрей Васильевич, лесничий. Он шел наперерез, через реку.

- Здоров, ель да палка!

- Что свет вчера пережгли?

- Ну...

- Техники тоже мне!

- Вы сами виноваты. Провели свет, а вы давай плитки жечь. Совесть-то в людях есть?

- Какая в людях совесть! - засмеялся лесничий и спросил: - Ружье-то зачем взял?

- А медведь?

- Стрелять умеешь?

- Кидай шапку.

- Так и дурак сумеет! А ты в шапку на голове попади.

- Что я тебе, Уленшпигель, что ли?

- У того другая фамилия, кто шапку на голове простреливал, - подумав, ответил лесничий и спросил: - Библиотеку скоро построишь?

- Тебя все равно не пущу. Махрой продымишь.

- Гордый стал, как из палатки в дом переехал! Махры испугался?

Лесничий засмеялся, но прораб уже не слыхал, что тот говорил. Подул ветер и залепил уши мокрым холодом. Начинался буран. Прораб посмотрел на восток, раздумывая, стоит ли идти. Покачал головой и пошел.

Небо, только полчаса как ставшее светлым, снова потемнело, пригнулось к земле.

Прораб торопился подняться на сопку до того, как буран разыграется по-настоящему. Он обернулся и посмотрел на поселок: ничего не было видно, все потонуло в снежной пелене. Прораб уходил все выше в сопки. И чем дальше уходил он, тем тише становился ветер, но небо и здесь было низкое и нахмуренное.

Только к полудню прораб нашел хорошую лесосеку, расположенную на пологом склоне сопки, километрах в десяти от поселка. Здесь он решил отдохнуть. Развел костер, обогрел руки, достал из кармана колбасу и, нанизав ее на прутик, сунул в огонь.

Потом разломил кусок мерзлого хлеба и начал обедать, перебрасывая шипящую, обуглившуюся колбаску с руки на руку. Костер уходил все глубже в снег, словно ведро в колодец. Буран стихал, небо светлело. Прораб закидал костер снегом и через час был у себя в комнате. Его ждали.

- Как быть с насыпью, прораб? Экскаваторщик Антон Силин говорит, что около Синего лога грунт топкий, летом развезет, рельсы смоет.

- Он что, сквозь землю видит?

- Кто его знает! У него глаз соболий, с искрой.

Прораб усмехнулся:

- Тогда пошли!

Он вернулся от экскаваторщиков, когда начинало темнеть. В комнате было жарко натоплено. Ветер швырял в окна пригоршни снега, и слышалось, как за стеклом будто кто-то водил горячим утюгом по мокрой тряпке. Прораб усмехнулся, подумав о том, как давно он не гладил своих брюк. На коленях они вспузырились, словно у старика. Прораб потрогал колени, усмехнулся и включил свет.

Рядом со столом на раскладушке сидела Светлана. Прораб закрыл глаза, испугавшись. Он подумал, что это галлюцинация. Ведь Светлана далеко отсюда, в городе! Так зачем же кто-то похожий на нее сидит на его неубранной раскладушке?

Зачем женщина в таежном поселке, где живут пока что сорок мужчин и никто больше?

Прораб спросил:

- Ну?

Светлана поднялась и сказала тихо:

- Здравствуй, Виталий!

Прораб засмеялся и поднял ее на руки. Светлана пахла хвоей; волосы у нее были пушистые, как ветви лиственницы. Обнимая его голову, она шептала:

- Виталька, Виталька, вот счастье-то!..

Хлопнула дверь. На пороге стоял Федька - взрывник из восьмой палатки. Он смотрел на прораба вытаращенными глазами и пятился назад.

- Заходи! - остановил его прораб и осторожно посадил девушку на раскладушку. - Заходи, чего там...

- Да нет уж, - ответил Федька, скривив губы, - я лучше пойду.

Прораб нахмурился:

- В чем дело?

- Да ничего, - ответил Федька, исподлобья рассматривая девушку.

- Ну! - сердито прикрикнул прораб.

- Там Леха с Киева снова в очко с пацанами играет. Да вы занимайтесь...

Прораб вышел вместе с Федькой. Светлана крикнула вдогонку:

- Виталий!

Прораб досадливо махнул рукой и ничего не ответил.

"Леха с Киева" играл в очко. На столике, сделанном из перевернутого ящика, лежали три пары часов и десять рублей денег. Вместе с прорабом в палатку ворвался ветер. Несколько рублей упало на пол. Леха стремительно поднялся, сгреб рукой банк и стал спиной к столу.

- Сволочь! - сказал прораб.

- Ты зря серчаешь, начальник! - улыбнулся Леха. - К тебе приехала женщина. А нам оставь карты.

- Сволочь! -повторил прораб. - Ты у меня вчера в ногах валялся, слово дал, что карт больше не будет!

- Но ведь тогда в поселке не было женщин...

Прораб взял со стола карты и швырнул их в печку. Леха бросился к печке. Прораб загремел:

- Стоп!

Вздрогнув, Леха остановился. Ребята сидели, опустив головы, и молчали. Их командир и товарищ, который столько раз выручал из беды, который отдал Власу собачьи варежки, а Жорке Серегину - унты, сейчас стоял против Лехи бледный, выбритый до синевы, в старых, вспузырившихся на коленях брюках. Пальцы у него сжались в кулаки, а глаза сузились, скрыв ярость.