– Уверен, что все дни у вас невероятно тяжелые, – с горечью заметил он, а потом бросил на стол десять долларов.

У выхода фотовспышка неожиданно на некоторое время ослепила ее.

– Кто вы? – сердито спросила она фотографа.

– Не узнаете меня, миссис Стэнтон? Я – Элдо из «Уименз Уэр». – От кого это платье, которое на вас?

Она взглянула на Говарда, потом сказала:

– Платье Говарда Остина. Это новая молодая надежда Америки.

В такси по дороге к ней он пошутил:

– Надеюсь, фотография попадет на обложку, а не в раздел «Жертвы моды».

Она сердито повернулась к нему.

– Это вы вызвали туда «Уименз Уэр»? Он свирепо взглянул на нее.

– Разве похоже, что я настолько нетерпелив? Корал пожала плечами и ничего не сказала.

– Сегодня меня кем только не называли: и наемником, и жуликом, – сказал он. – Конечно, не прямо…

– Прошу прощения, – проговорила она. – Тот человек меня просто потряс.

Она взяла его за руку. Прежде чем такси остановилось у ее дома, она повернулась и поцеловала его. Она думала, что это будет мимолетный поцелуй, знак того, что она извиняется за свои слова. Но он быстро прижался к ней своим ртом, обхватил его своими губами. Чувство, разлившееся в ней под быстрым напором его губ, его языка, было в сотни раз приятнее, чем она себе представляла. Оно вызвало в ней прилив страсти, которую она с трудом могла сдерживать. Когда он помогал ей выйти из такси, она покачнулась и чуть не упала.

На мгновение она удержала его руку, заглянула ему в лицо и твердо сказала:

– Спокойной ночи, Говард. Спасибо. – И, не оглядываясь, вошла в дом.

Изысканная публика «Импрессионати», нового итальянского ресторана, где самые обыкновенные макароны стоили очень дорого, с удивлением рассматривала странную парочку.

– Никогда не думала, что буду обсуждать свои любовные приключения с тобой, Колин, – сказала Корал.

Она нетерпеливо стряхнула пепел с сигареты, пока официант убирал тарелки. Колин с любовью посмотрел на нее. На ней было белое платье-рубашка из мягкой шерсти от Куррежа. Он, как обычно, был в черном свитере с «хомутом» и черных вельветовых джинсах. Этот костюм да еще черный картуз, как у Джона Леннона, он носил постоянно.

– Он меня привлекает, Колин, – просто сказала Корал. – Если бы только он был старше на десять лет…

Колин похлопал ее по руке, на которой висели золотые, серебряные и бронзовые браслеты.

– Одному тебе во всем мире я могу об этом рассказать, – продолжала она. – Тебе действительно следовало быть психоаналитиком, Колин, или католическим священником. Я рассказываю тебе то, что не могу рассказать Уэйленду. Он бы или смеялся, или ревновал.

– А откуда ты знаешь, что я-то не ревную? Она нахмурилась.

– А ты в самом деле ревнуешь, дорогой? Как это мило! Колин стал ее новым доверенным лицом. Теперь, когда Уэйленд неофициально являлся опекуном Майи, между ними установилось определенное расстояние. Оно стало еще больше, когда Уэйленд отменил свое решение о размещении на пятидесяти страницах журнала рекламы «ХК» – в день, когда умерла Мэйнард. Ллойд теперь считал, что она все придумала. Что касается Колина, то она, кроме всего, чувствовала ответственность за его переезд в Нью-Йорк и за его успешную карьеру. Знания и чувство моды, а также безукоризненное британское произношение и доброжелательность – не говоря уже о быстроте, с которой он выполнял работу – подняли его на самую вершину древа моды.

Но сейчас, подумала Корал, самое лучшее качество Колина заключалось в том, что он великолепно умел слушать. Искусство слушать было в Нью-Йорке редкостью. По крайней мере раз в неделю она разыскивала его, чтобы с ним пообедать, а счет оплачивал «Дивайн». Но даже если бы ей приходилось расплачиваться за обеды из своего кармана, она бы не поскупилась. В этом крошечном странном человечке, который великолепно рисовал, было что-то магическое. В его добрых голубых глазах отражался ее лестный портрет, который ей нравился и к которому она привыкла. Она знала, что для всех остальных она была Шикарной сукой или Дьяволом в женском обличье. Все испытывали перед ней благоговение или боялись ее. Но Колин видел в ней человека и – да, теперь она поняла это – женщину.

Она понимала, что ей требовалось его одобрение, что ей важно было его мнение. Ей было безразлично, что они смешно выглядели вместе, что она, как башня, возвышалась над ним, что на них смотрели люди, что в «УУД» появилась их фотография с подписью: «Странная парочка из мира моды за обедом».

– Это мое первое увлечение после того, как распался мой брак, – сказала она ему.

– Боже мой! – удивился Колин. – Ты была настоящей монашкой!

– Свою сексуальную энергию я направляла на журнал, – сказала она. – Мне верится, что это заметно. «Дивайн» – сексуальный журнал, не так ли, Колин?

– Эротический! – согласился он. – Почти извращенный, потому что ты так часто приглашаешь Хельмута Ньютона.

– Колин, в шестидесятые годы сметаются все барьеры, все преграды. И меня надо тоже смести. Мне пора признать свои естественные животные побуждения…

Колин слушал, как она сама себя убеждала отдаться этому увлечению. Для него она теперь была еще менее досягаема. И еще более привлекательна.

Принесли их двойной кофе, и она подняла свою белую фарфоровую чашечку.

– За любовь! – предложила Корал и отпила глоток обжигающе горячего кофе. – Или за ее хорошую имитацию.

– За любовь, – печально повторил Колин и поднял свою чашку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

По субботам Майя просыпалась от насвистывания Уэйленда, занятого будничными делами. Он любил надевать шапочку яхтсмена, когда бродил недалеко от дома, забирая костюмы из чистки, покупая какие-то странные вещи.

Обычно ему нравилось, когда Майя присоединялась к нему, но сегодня ей хотелось прогуляться и кое-что выяснить одной.

Она села в автобус, следующий в Виллидж, небрежно прошлась по бутикам, щупая индийские шали, мексиканские серапе и пончо, наслаждаясь их расцветками. К полудню она достигла «Фигаро», своего любимого прибежища. Она заказала кофе «капуччино» с корицей и стала делать зарисовки битников, играющих в шахматы, кивая в такт музыке Баха, наполнявшей кафе.

– Вы не имеет права рисовать здесь!

Она обернулась и увидела улыбающегося Дэвида.

– Прямо не верится! Я как раз собирался позвонить тебе сегодня, у меня и номер с собой…

Возле столика остановилась официантка.

– Могу я принести вам что-нибудь? – спросила она Дэвида.

– Еще один «капуччино» с корицей, – распорядилась Майя.

– Спасибо! – сказал Дэвид, когда официантка отошла. – Это мой бюджет на весь уик-энд. – Он сел на стул напротив Майи.

– Это всего лишь восемьдесят пять центов!

– Возле меня кофе стоит всего десять центов.

– Это за мой счет, о'кей?

Они пили кофе, сплетничали о «Макмилланз», их курсах, об однокашниках и преподавателях. Впервые Майя оказалась наедине с Дэвидом в общественном месте, за пределами школы. Маккензи всегда вынуждала их быть втроем. Было очень приятно сидеть с Дэвидом вдвоем, глядеть в его голубые глаза.

Неожиданно он тронул ее руку.

– Хочешь взглянуть, где я живу? Бьюсь об заклад, ты никогда раньше не видела настоящие трущобы.

Когда они подошли к улице в Ист-Виллидж, Майя постаралась держаться непринужденно. Вокруг довольно гнусно, подумала она. «Крайне нежелательно», как выразилась бы Маккензи. Парочка наркоманов сидела на ступеньках крыльца, несколько мальчишек гоняли вдоль улицы пустую банку из-под содовой.

Он провел се по нескольким ступенькам, забросанным обрывками газет, отомкнул первую дверь направо и распахнул ее.

– Мой первый посетитель! – провозгласил он, приглашая ее войти.

Длинная узкая комната была побелена, немногочисленная мебель покрашена в белый цвет. Кровать Дэвида была накрыта безупречно натянутым серым одеялом. Стопка книг и журналов, включая «Дивайн», высилась возле кровати. Дэвид включил радио, и резкие голоса битлов зазвучали в комнате. Майя почувствовала, что ее знобит.