Айриш Уильям

Слишком хорошо, чтобы умереть

Она повернулась к подушкам и прилегла на них отдохнуть.

Она ещё ничего не чувствовала, ни одного симптома. Чтобы отвлечься, она закурила. Но, как это случалось всегда, когда она курила, всего два-три раза чуть затянулась и бросила сигарету в пепельницу.

Она вновь задумалась о родине, о доме, как любила. Но там больше не осталось никого, на кого можно опереться. После того, как она уехала из дому, мать её умерла. С отцом же они никогда не были близки. К тому же, надо полагать, у него есть любовница. И он всегда предпочитал дочери компанию друзей. Сестра вышла замуж, и у неё куча ребятишек. Их, правда, всего трое, но кажется, они вот-вот перевернут дом с ног на голову. Брат служит в Западной Германии, да и сам он ещё совсем ребенок.

Действительно, у неё нигде никого не было.

А! Вот сейчас началось.

Да, точно. Ее ещё не клонило в сон, но она давно ждала момента, когда почувствует, что сон уже близко. В ушах странно звенело, как будто муха летала над головой. И слишком тяжело было думать. Все кончено. Она больше не увидит среди серой толпы полный сочувствия взгляд. Она больше не надеялась заметить белый конверт в своем почтовом ящике. Она больше не хотела услышать звонок телефона. Хоть бы все оставили её в покое и дали заснуть.

Она повернулась на бок, прижалась щекой к подушке. Глаза закрылись, веки отяжелели. Наощупь она нашла влажное полотенце, которое хотела положить на лицо.

И тут раздался звонок.

Сначала она подумала, что это ей кажется. Похоже на звонок, сообщающий о прибытии поезда. Она хотела отвернуться, чтобы больше его не слышать, и приподнялась на локтях. Голова гудела. Но вдруг сознание вернулось. Она поняла, что звонят в комнате, в том угла, где стоит телефон.

Она заставила себя встать. Комната завертелась вокруг, потом остановилась. Ее сильно тошнило, появилось желание глотнуть свежего воздуха, глотнуть, чтобы продолжать жить. И она настежь распахнула окна. Поток свежего воздуха обдал её с ног до головы, и она подумала, что нужно пойти закрыть газ в нише, служившей ей кухней.

Все это время телефон звонил. Она посмотрела на аппарат, затем, поскольку ей стало интересно, кто звонит, сняла трубку.

Женский голос с легким акцентом произнес:

– Алло, это колбасная Шульца?

Лорель Аммон машинально переспросила:

– Колбасная Шульца? Нет.

Женщину на другом конце провода убедить было нелегко:

– Это не колбасная Шульца?

– Я же вам сказала, что нет.

Женщина сделала последнюю попытку, словно её настойчивость могла исправить ошибку:

– Это разве не 3-84-48?

– Нет, вы набрали номер 3-88-44, – сказала Лорель, не меняя тона.

На этот раз убедившись, женщина извинилась:

– Я, должно быть, ошиблась, набирая номер. Простите. Надеюсь, вы ещё не спали.

– Нет, ещё нет, – бросила Лорель и подумала: "Если бы я заснула, ваш звонок не смог бы меня разбудить".

Лорель машинально повесила трубку. Через несколько минут она осознала происшедшее и начала смеяться. Спасена колбасной Шульца! Она спрашивала себя, что смешного в том, что это была колбасная. Ошибочный звонок, касающийся чего-нибудь другого, не произвел бы на неё такого впечатления. Что же такого смешного в колбасной? Она не знала. Может быть, все дело в том, чем там торгуют. Кровяная колбаса, салями, болонская колбаса, сосиски, сыр, копченый окорок.

Она хохотала теперь во все горло и не могла остановиться. Она содрогалась от смеха, закатываясь до слез. Ничто никогда не казалось ей таким забавным. Никогда ещё ни одна трагедия не кончалась таким взрывом смеха. Вскоре она перестала смеяться. У неё кончились силы, ведь она была на краю гибели.

Невозможно прийти в себя после такой смешной попытки самоубийства. У Лорель было прекрасное чувство гармонии. Даже столь ничтожная жизнь достойна была завершиться приличнее. Она снова включила газовую плиту, но на этот раз зажгла спичку и поднесла к конфорке, решив выпить чашку чая.

– "Утешение старых дев, – подумала она, – вместо того, чтобы свести счеты с жизнью, выпить чашку чая".

– "Пожалуй, подожду ещё денек, – сказала Лорель сама себе. – Всего один денек. Это недолго. Может быть, случится то, что не произошло в течение долгих мрачных дней, предшествующих сегодняшнему (но она знала, что ничего не случится). Возможно, день окажется другим (но сама была уверена в обратном). А если нет, то завтра вечером.

Она едва уловимо пожала плечами, и тень улыбки вновь осветила её лицо: на этот раз не будет колбасной Шульца.

Остаток ночи она провела, съежившись в огромном кресле, где казалась совсем крошечной, а рядом мурлыкал транзистор. Он был настроен на станцию Патерсона, которая работала двадцать четыре часа в сутки. Многие радиостанции работали так же, но они постоянно крутили рекламу. На ВПАТ её вообще не было. Всю ночь они передавали арии из "Роберты", "Канкана", "Моей прекрасной леди". В конце концов Лорель задремала, уронив голову на грудь, как маленькая девочка, спящая на руках у мамы.

Она проснулась утром, когда в окне показалось солнце. Сначала подумала, что это обычный день и ей нужно на работу. Но нет, это же был последний день, который она себе подарила.

Лорель позавтракала, привела себя в порядок и позвонила в офис. Секретарше Атти она сказала:

– Предупредите мистера Барнса, что я не приду сегодня.

Было уже больше десяти часов.

Атти сочувственно поинтересовалась:

– Плохо себя чувствуете?

– Нисколько, – ответила Лорель Аммон. – Я совсем не чувствую себя плохо, напротив, даже немного лучше, чем вчера.

И это была правда.

Секретарша попыталась проявить солидарность:

– Но наверное лучше сказать ему, что вы плохо себя чувствуете, не так ли?

– Нет, совсем нет. Меня мало беспокоит, что вы ему скажете.

Секретарша изменила тон. Она немного обиделась, не понимая, в чем дело:

– Ну что же, я могу сказать ему, что вы позволили себе день отпуска.

– Как угодно, – ответила Лорель и повесила трубку.

День отпуска или вся жизнь, какая теперь разница?

Около двенадцати, надев соломенную шляпу и веселенькое летнее платье, она закрыла закрыла за собой дверь квартиры, положила ключ в сумочку и вышла, чтобы зашагать навстречу новому дню.

День стоял прекрасный, яркий и солнечный. Небо было голубым, фасады домов, освещенные солнцем, и теневые стороны улиц резко контрастировали между собой. На улице не было ни одной машины, которая бы не сверкала, когда ветровое стекло отражало солнечные лучи.

Куда пойти в свой последний день в Нью-Йорке? Точнее, куда пойти в Нью-Йорке в свой последний день? Ясно одно: только не на Пятую авеню разглядывать витрины магазинов. Это занятие – просто предвосхищение момента, когда у появятся деньги, чтобы купить то, что хочется. И в театр тоже лучше не ходить. Что же еще? Прогуляться в парке? Вот это удовольствие! Зелень деревьев, мягкая травка, извилистые дорожки, играющие дети. Но для такого дня это не подходит. Покой парка и возникающее чувство, что вы заблудились в центре шумного города, создают впечатление ещё большего одиночества, ещё большей потерянности, а Лорель этого не хотела. Она хотела видеть вокруг людей.

Наконец она села в какой-то автобус, который сначала повез её на запад по 72-ой стрит, затем на восток по 57-ой. Когда он доехал до 5-ой авеню и собирался повернуть на север, чтобы заново начать свой маршрут, Лорель вышла и пошла в обратную сторону, пока не оказалась среди фонтанов и цветочных клумб Рокфеллер – центра. Лорель поняла, что именно сюда хотела попасть, и удивилась, как эта мысль сразу не пришла ей в голову.

Это был маленький оазис в лихорадочном городе, но в то же время здесь не так чувствовалось одиночество, как в парке, поскольку в обеденный перерыв тут собиралось множество людей. Пестрая толпа иногда была слишком густой, но, тем не менее, зрелище располагало к отдыху и успокаивало.