Одиссей отправился один на охоту в глубь острова. Как только греки напали на любимцев бога солнца, нимфа Лампетия известила Гелиоса об этом. Тот разгневался и пожаловался Зевсу на то, как оскорбили его спутники Одиссея, грозясь навсегда спуститься в царство мрачного Аида и никогда больше не светить богам и людям, если грешники не будут наказаны. Чтобы умилостивить разгневанного Гелиоса, Зевсу пришлось обещать разбить перуном их корабль и погубить всех, кроме достойного Одиссея. Как и ранее, тут в легенде присутствуют привязки к астрономическим цифрам, происходящим от продолжительности года: месяц ждали погоду голодные греки, неделю истребляли быков. Месяц – это ¹ /₁₂ часть года, а на седьмой день после месячной голодовки и шести дней пиршества установилась погода. Кроме того, «Тринакрия» переводится как «трехвысот-ная». Так что числа 3, 6 и 12 снова присутствуют – вспомним предыдущий эпизод: у Сциллы было шесть голов (по три ряда зубов в каждой) и она забрала шестерых товарищей Одиссея. И хотя перед этим Одиссей избежал приближения к Харибде, направив корабль мимо Сциллы, после кораблекрушения он все-таки вынужден был пройти и это испытание. Всего же из-за того, что он причалил к острову Тринакрия, Одиссей пережил три беды: смертельный голод на острове, едва не утонул при потере корабля с товарищами, едва не погиб от Харибды. Отсюда я узнал наконец происхождение слова «Тринакрия» – три высоты взял Одиссей в борьбе за жизнь в трех испытаниях, связанных с быками Гелиоса. Показателен и отрывок с богом солнца. Лучезарный Гелиос выражает недовольство действиями спутников Одиссея верховному богу. Оказывается, тут внимательные греки демонстрируют нам не просто «жалобу» одного сверхчеловека другому на нерадивых подданных. Сам Гелиос весьма ограничен в возможностях наказать всех «обнаглевших» греков, за исключением стойкого Одиссея. Он не может самостоятельно наслать на них испепеляющую жару – то есть даже просто приблизиться на своей небесной колеснице к итакийцам он не смеет – из-за своего высокого положения. Но у лучезарного Гелиоса, благодаря слагателям этих, очень логичных религиозных сказаний, есть эффективное средство воздействия на самого Зевса. Он грозится: в случае, если смертным сойдет с рук их преступление, навсегда спуститься в аид, где солнечного света отродясь не было. Зевс без раздумий обещает умертвить путников, по причине голода напавших на стада Гелиоса (обратите внимание, бог вряд ли испытывает перебои с пищей, так что вопрос, скорее всего, стоит о простой неприкосновенности божественной «частной собственности»), лишь бы светлый бог успокоился и не ставил под угрозу все мироустройство, поддерживаемое громовержцем. Кстати говоря, любопытно, что древние греки, как и славяне в свое время (с IX–X вв. н. э.), считали главного бога громовержцем. В Киевской державе единственной государственной религией было язычество (старое название – «православие», на которое позже наложили «христианское православие»), а пантеон его богов возглавлял громоносный первобог Перун, явно как-то связанный с «прародителем» Зевсом, метавшим перуны-молнии. Перун был покровителем воинов и князей, а Зевс в «Одиссее» кому покровительствует? Точно – воину и царю Итаки. Впрочем, происхождение первичного православия является отдельным вопросом, как и его функции, обращу внимание лишь на причину предпочтения греками и славянами эффектного природного явления – молнии с громом – другим природным явлениям, часто связываемым с главными богами другими культурами. Нередкая для Греции и Руси облачность, скрывающая солнце, представлялась эллинам и руссам более могущественной силой, чем небесные светила – ведь видимость светил напрямую зависела от прозрачности неба. Отсюда возникало впечатление, что облака, тучи и молния с громом главенствуют над светилами, а потому и гнев Зевса или Перуна не контролируется никем, даже солнцем. Далее закономерным умозаключением древних стало то, что главный на небе тот, кто своими ударами оглушает всех смертных. А у древних египтян, например, по причине постоянной видимости солнца и светил, крайне редкое явление природы главенствовать никак не могло, зато получила развитие астрономия, ставшая основой религии. Возвращаясь к Гелиосу, закончу мысль: его «жалоба» Зевсу – не что иное, как сокрытие в мифе сцены из реальной жизни, когда один представитель высшей власти просит другого (выше по статусу) наказать неких граждан, до которых он сам «не дотягивается» в силу каких-либо причин, например, территориальных или из-за отсутствия нужных полномочий.

Дальше девять дней носило Одиссея по безбрежному морю и наконец прибило волнами к острову нимфы Калипсо – Огигии, за которым начиналась быстрая река Океан. Здесь волшебница Калипсо долгие годы продержала его у себя, соблазняя бессмертием в обмен на то, что он забудет родную Итаку и останется на ее острове и с ней навечно. За эти годы они нажили четверых сыновей, однако, несмотря на чары волшебницы, царь Итаки не забывал родину и постоянно сокрушался по поводу своего несчастья. Несмотря на старания Калипсо скрыть своего пленника от глаз богов, Зевс-громовержец прознал про Одиссея и послал к нимфе Гермеса. Быстрый, как мысль, Гермес принесся с Олимпа на прекрасный остров волшебницы, утопающий в разнообразной растительности. Нимфа Калипсо жила в прохладном гроте, а когда Гермес вошел в него, она ткала на ткацком станке золотым челноком покрывало с дивным узором. Одиссея там не было, он одиноко сидел на утесе у самого берега моря, устремив взор в морскую даль, и ронял слезы, вспоминая о родной Итаке – так он проводил целые дни, уже сомневаясь в том, что предсказание Тиресия исполнится. Гермес передал нимфе волю царя богов и людей. Калипсо опечалилась, узнав, что должна она расстаться с Одиссеем. После разговора с Гермесом нимфа сказала вернувшемуся Одиссею: «Не сокрушайся более, Одиссей. Я отпускаю тебя на родину. Иди, построй крепкий плот, на котором отправишься в путь, а я пошлю тебе попутный ветер. Если это угодно богам, ты вернешься на родину». Одиссей недоверчиво ответил: «Калипсо, не возвращение на родину готовишь ты мне, а что-то другое. Разве могу я на утлом плоту переплыть бурное море? Его не всегда благополучно переплывает и быстрое судно. Я лишь в том случае решусь взойти на плот, если ты дашь нерушимую клятву богов, что не замышляешь погубить меня». Калипсо воскликнула: «Одиссей, ты действительно умнейший и самый дальновидный из смертных! Водами Стикса клянусь, что не хочу твоей гибели». Тем не менее, она вновь стала уговаривать царя остаться у нее, суля бессмертие. Несгибаемый Одиссей на следующее же утро приступил к постройке плота. Четыре дня он трудился: рубил деревья, обтесывал бревна, связывал их веревками и сбивал досками. Наконец плот был готов. Установили мачту с парусом. Калипсо дала Одиссею припасов на дорогу и простилась с ним. Плот вышел в море.