Схема

Сев в метро, я не отрывал глаз от чудесного младенца, такого румяного, пухленького и спокойного. Как я радовался тому, что теперь у меня есть свое творение. И никакому режиссеру исторических эпопей не подкину я этого ребенка. Он вырастет у меня и… для меня. Последний вывод меня слегка удивил, но тут же вместе с удивлением был забыт. В угаре, когда карта начинает идти в масть, можно незаметно для себя проехать мимо многие станции жизни. Когда я ехал вместе с ребенком, то не подозревал, что лучшие из них оставил где-то в стороне, на соседних путях. Мое путешествие в тот момент казалось мне великолепным. Глядя на младенца, я скоро стал уверен, что Тягоборская Доля моя уже позади. Двери закрывались, но я не проявил осторожности. Я проехал Нежалеевскую и, Убеговывая от Лица Своей Участи и Рода, весьма успешно убегая, добрался до Оченьскладной, не заметил Бездушкинской и занял Успецкий Пост. Здесь открывалась дорога на постоянную Улыбянку. Сунув ребенка под мышку, чтобы не мешался, я обзавелся собственной Доходной Грядкой. Вскоре мне уже было недостаточно ехать по Самовольнической линии, и я пересел на Барско-Покровительскую. В поисках бо льших доходов я добрался до Природноресурской, Банковской и, наконец, Электромонопольской. Оказавшись, таким образом, на Силёновской и Властёновской, т.е. Вседозволёновской, и, что неизбежно в такой ситуации, на Сластёновской, Страстёновской и Опустёновской, я быстро докатился до Растерзамской и еще до Измывайловской. Видимо, тогда ребенок, торчавший у меня из-под мышки и старавшийся с некоторой поры делать это как можно неподвижнее, не выдержал и убежал на Перевоплощайскую: шустрый девятилетний пацан. Когда я уже выскочил из поезда и схватил его, стоявшего посреди станции, он разинул на секунду пасть, укусил рукав моего пальто, с рычанием вывернулся и облезлой хромоногой собакой (чем-то очень знакомой на вид) дал деру вдоль платформы, запрыгнул в поезд и укатил от меня на Щёлковскую. Здесь-то, пока будет ждать поезда на Перевоплощайскую, чтобы сменить облик снова и скрыться от меня, думал я, здесь-то на конечной эту собаку я и настигну. Хитрый пес, однако, просочился сквозь углы и щёлки и затерялся где-то среди Рожиц Беспредельских. Я наугад прыгнул за ним, однако, наверное, не рассчитал силу и на слишком большой скорости влетел в гранитную стену зала, так что вылетел на станции Чертизлыевской. Жаждущий схватить в свои к этому времени уже узловато-когтистые промышленнические и банкирские лапы жалкую облезлую собаку, благодаря которой (или тому, чем она была до этого) состоялось мое бегство от Тягоборской Доли, жаждущий схватить, я сам оказался схваченным. Злые обитатели станции потащили меня на Преображенскую, и я сквозь собственную боль и вопли отчаяния постепенно терял острые когти и клыки, мои лапы уменьшались и выпрямлялись, шипы на спине врастали обратно, глаза теряли красноватый блеск. Я возвращался к человеческому обличию. Скоро я терзался о растерзанных, потом отказался от всех своих Доходных Грядок, ушел с Узницкого Поста, заприметил и решил держаться не ближе пушечного выстрела от Бездушкинской. И тогда мощным пинком под зад меня отправили на Сожалеевскую. Стоя на Сожалеевской, я безудержно рыдал, наполненный пониманием своих ошибок! Иных творцов жизнь оберегает от успеха, а бывает и такое, что оберегает от обладания своими творениями. Нельзя спорить с судьбой в таких ключевых вопросах. Я стоял посередине Сожалеевской и рыдал, мои слезы стелились сплошной прозрачной линзой на граните зала, стекали в туннели и заполняли поезда…

…Люди-рыбки выплывали из поездов, иные, недовольно подергивая жабрами индивидуализма, иные, прилипнув ротовой присоской к увлекательным детективчикам в мягкой обложке, а большинство – просто безучастно и равномерно шевеля разнообразными плавниками: брюшными, спинными, хвостовыми и, украдкой, анальными.

Рыбки плыли кто куда: на работу, с работы, от работы, без работы, на рынок за кинзой, в компьютерный магазин за платами памяти, на встречу в кофейню рассказать приятелям пресную историю последних двух недель жизни и послушать их, на свидание с озабоченным хамом, к психотерапевту за сеансом лечения от обжорства, на квартиру к другу поиграть с однокурсниками в преферанс, в секцию каратэ, на похороны, в общественный туалет съесть бургеров и запить колой, в музыкальный ларек приобрести новый альбом шведских деф-металлистов, к нотариусу оформлять доверенность на машину, куда придется, сидя на хвосте английского шпиона, а также за бесконечным количеством других дел, делишек, сделок, дележей, радений, беспокойств, забот, хлопот и прочей возни.

Они плыли мимо и плевать хотели на меня и мои проблемы, да не могли. Известно, рыбки не умеют плеваться.

Потихоньку я перестал плакать, стены и потолок начали обсыхать, скоро последние струйки стекали по эскалаторам вниз. Люди безразлично торопились по своим делам.

Мне тоже пора было торопиться. Дело предстояло серьезное. Я вернулся почти в исходную точку, однако надо было исправить еще одну деталь: поймать собаку, иначе, гуляя на свободе, она могла причинить много вреда…

Впрочем, я не очень переживал в тот момент. Мне это казалось опасностью наряду с той самой – быть покусанным комарами и чесаться ночью. Особенно ноги чешутся, когда покусают комары, и ты, просыпаясь, озлобленно чешешь лодыжку или коленку… колен…

Меня вдруг обдало жаром. Или холодом?.. Пробил пот. Остатки моих слез в туннелях метро мигом и с шипением испарились. Я вдруг понял, что сейчас с трудом выкарабкиваюсь из какой-то липкой дымки. Все мои приключения с того момента, как я увидел коляску у доходячного тополя, и вплоть до Измывайловской, теперь вспоминались мне как сквозь пьяную завесу. Ощущение нереальности происходящего заставило пошатнуться. Наверное, такую нереальность ощущает рыбка, подплывшая к жирному червю на крючке и с аппетитом схватившая его. В следующие секунды ей кажется, что происходит что-то странное, непонятное, расплывчатое. Она даже боли, может быть, поначалу не чувствует.

Я как ошпаренный бросился искать собаку по всему метрополитену. У меня еще был шанс все исправить. Нужно было поймать ее, и тогда появится надежда…

Так сильны были эмоции в тот момент, что я прыгнул аж через всю Москву на станцию Курится Академиком Яндексом, надеясь на быстрый поиск. Это была единственная станция, где сияющая новизной красно-синяя доска с возможностью “SOS” и возможностью “i” – была оборудована также клавиатурой и мышью. Торопливо оттолкнув накуренного чем-то экзотическим юношу, одной рукой водившего мышкой, а ладонью другой пытавшегося поймать и содрать суетливый курсор с экрана, – даже, прямо скажем, нагловато оттолкнув несчастного, я лихорадочно вбил: «Пропала собака», но тут же получил за такое по голове от педантичного сыщика. Он выдал мне внушительный список пропавших без вести мопсов, сеттеров, ретриверов, бассетхаундов, сенбернаров, цвергшнауцеров, шпицев, английских мастифов, айну, кламбер-спаниелей и просто «обычных дворняг», но с уточнением, вроде количества ног, длины хвоста, пятен на ушах и выражения глаз; а сбоку страницы я обнаружил рекламу «клуба элитного отдыха «Собачья жизнь» с картинкой, изображающей вместо собаки обнаженную красивую женщину, однако тоже на четырех опорах, так что отличий было немного; кроме того, я узнал про казино «Золотая Собака Удачи» и замечательный экзотический ресторан «Жареная Собака», а также о продаже «будки VIP-класса для вашей любимой собаки» и «настоящей английской элитной одежде для собак». Я уточнил свой поиск: «В метро пропала тощая облезлая дворняжка собака возможно больная». На это я получил совершенно неожиданный ответ: ни одной ссылки, зато фраза в строке поиска: «Она не пропала, а как раз наоборот – появилась». При этом буква «т» нагло и противоестественно заграждалась курсором мыши в форме стрелочки. Я попытался его сдвинуть, но он отказывался реагировать на движения мыши. Появилось желание содрать курсор с экрана. Если я избавлюсь от него и отшвырну куда-нибудь в сторону, возможно, даже, под поезд, наверняка выяснится, что стрелочка скрывала несколько слов, ясно указывающих, где искать мою собаку. Я потянулся за курсором, и обязательно бы ему не поздоровилось, но меня кто-то резко схватил за плечо и швырнул в сторону, да так сильно, что я влетел в открытые двери поезда. Несколько остановок я не мог прийти в себя. У меня в голове только сумрачно курилась мысль: «что же нужно было набрать в строке поиска, чтобы узнать, где собака». Из этой дымчатой задумчивости меня вытащила странная обстановка на очередной станции: там было неподвижное скопление нескольких сотен людей посередине зала. «Станция Нагорная», – объявил поезд женским голосом, и я решил выйти. Люди стояли ко мне спиной, увлеченные чем-то. Я стал толкаться плечами, пробираться к центру. В таких ситуациях я всегда лезу сквозь локти и добираюсь до самого центра. Я так устроен. Пока пробирался, я слышал, как из центра добродушный голос рассказывает вполне гуманные домыслы, однако временами сумбурно и даже с бредотцой. Когда я протиснулся сквозь толпу уже почти в самую середину сборища, улыбчивая девушка преподнесла мне канапе, с семгой, как выяснилось. Здесь, for insiders only, разносили угощение. Я сквозь угощение, в отличие, кажется, от остальных, смог разглядеть, что на пустом пространстве в центре сидит не кто иной, как собака!

Моему возмущению не было предела! С криком: «Самозванка! Обманщица! Да как ты смеешь!» я бросился вперед. Собака с поразительной быстротой вскочила, вскинула торжественно руки и прокричала с египетским, а возможно, с сирийским акцентом: «I’m a wizard; take my blizzard!». Ну точно, больная, подумал я, теперь-то я ее настигну. Однако мой восторг был омрачен – зал покачнулся, в глазах у меня на миг потемнело. В следующую секунду я понял: что-то ударило меня по голове, причем довольно больно, издав, к тому же, характерный хруст. Я с опаской потрогал голову ладонью. Мои волосы были в чем-то липком и теплом! Нащупывались даже комочки… С замиранием сердца я поднес ладонь к глазам. Она воняла селедкой! Глянув на пол, я заметил метрах в двух от себя оборванный селедочный хвост. Не вполне поняв, что это значит, я, однако, сообразил, что моему здоровью ничто не угрожает пока, и бросился за собакой. Хитрюга воспользовалась моим замешательством: вовсю улепетывала, расталкивая слушателей. От резких ударов ее локтей и толчков ее плеч люди сотрясались, и с их ушей валились, подобно осенним листьям при порывах ветра, толстый белый удон, коричневатая длинная гречневая соба и плебейский рамен, причем последний – целыми разваренными брикетами. Погоня закончилась быстро: прямо под мои ноги что-то упало, я поскользнулся и обязательно разбил бы себе лицо вкровь, если бы за мгновение до меня на гранит не шлепнулся шестипудовый сом горячего копчения. В его-то мягкое брюхо и влетел я подбородком. Пока поднимался, утираясь рукавом, что-то мелкое несколько раз плюхнулось мне на спину. Оглядевшись, я не увидел собаки, но через минуту она выдала сама себя, подняв лапы и вскрикнув пискляво: «I’m a wizard; take my blizzard!». Я рванул в ее сторону, однако меня остановил рыбий ливень: сверху на мое темя, лицо, плечи, спину, мне под ноги падали соленые, маринованные, копченые и вяленые лещи, караси, уклейки, жерехи, красноперки, хариусы, щуки, окуни, лини, голавли, сомы и даже деликатесные осетры. Согнувшись в три погибели, вжав голову в плечи и тщетно прикрываясь растопыренными локтями, я начал пробираться сквозь толпу. Вдруг твердая колючая рыбина ударила мне по пальцам, у меня включился хватательный рефлекс, как у всех нормальных людей, когда в них, например, летит неожиданный мяч, и продолжил было двигаться вперед с зажатой в пальцах вяленой воблой, но мощный лысый мужчина крепко схватил мое запястье, прорычав: «Отдай рыбу!». Я удивленно разжал кулак, мужчина будто голодный шакал, торопливо схватил воблу и, на бегу вгрызаясь в чешую, растворился в толпе. Я с удивлением огляделся: рядом с моим правым локтем двое подтянутых деловых людей, будто канат перетягивали, отбирали друг у друга десятикилограммового сырокопченого лосося, пока, наконец, один из них остроумно не схватил чудо за жабры, выиграв сложные переговоры; прямо впереди торчала своей огнисто-рыжей шевелюрой молодая женщина в красных чулках и минимальной юбке, с оголенными плечами и влажными губами (любившая, как выяснилось несколько позже, увлекательную компьютерную игру «Зловещие зомби»). Она встала на колени перед худосочным заморенным мужчиной и расстегивала его штаны, он смотрел на нее со смесью недоверия и призрачной надежды во взгляде, правда, надежда полностью покинула его, когда она запустила руку ему глубоко в штаны и, пошарив, извлекла откуда-то, возможно даже из носок, селедку, не менее худосочную, чем ее обладатель, и жадно вгрызлась в так тщательно укрытый съестной припас; поодаль полная женщина с цветущей и благоухающей, такой набухшей, родинкой на правой ноздре, нещадно била мальчика лет десяти воблой по голове, – я заметил даже следы покусов на этой вобле и посочувствовал шакалу, который лишился добычи, – била до тех пор, пока мальчик не разжал зубы, отпуская хвост осетра, чья голова уже была предусмотрительно зажата между колен драчливой дамы.

Я отчаялся найти среди этого безобразия собаку, но она откуда-то издалека просигналила мне своей дурацкой фразой про волшебную метель. Я с мыслью, что здесь только пива не хватает сейчас, под такую закуску, передразнил это, по-видимому, со съехавшей напрочь крышей, существо: «Mister wizard, I am here! Please, give me seven barrels of beer!» Это заставило собаку даже подпрыгнуть и выпучить на меня глаза. К полу, как и меня, ее прибила не столько гравитация, сколько волна жидкого хлеба. Поскальзываясь, я осторожно поднялся с пола и увидел, что люди – многие даже легли для такой цели навзничь – подставляли открытые пасти льющимся свыше струям в надежде впитать побольше, однако их носоглотки с этим потоком явно не справлялись, так что пиво, прогулявшись по ротовым полостям, вырывалось наружу и увлекало за собой весь тот мясной и костистый сор, что застрял между человеческих зубов за тысячелетия, вместе со слюной, грибком, кусочками эмали, стафилококками и личинками паразитов. Мутный поток сплошным слоем покрыл зал и принялся смывать людей на другие станции метро. Собака смылась от меня вместе со всеми.

Весь мокрый, липкий, провонявший рыбой, будто ржавый дальневосточный траулер, нещадно эксплуатируемый браконьерами уже тридцать лет, я ввалился в первый пришедший поезд, заставив половину пассажиров выбежать из вагона. Вторая половина просто не успела: столпилась у дверей и растворилась на следующей остановке. Вошел же только один – распухший старик в рваной телогрейке с красным бугристым лицом. Он подошел ко мне, внимательно изучил, похлопал по плечу, достал шкалик аптечного спирта из рукава, угостился сам и угостил меня. Я послушно хлебнул, улыбнулся в ответ и смог преодолеть чувство неловкости, отдарившись застрявшим у меня за шеей «плесским копченым лещом», который, между прочим, будучи обыкновенной рыбой, выловленной мальчишками на ближайшем причале города Плеса и повисевшей в струях сосново-осинового дыма над старой буржуйкой причального охранника, продается здесь в палатке «Абырвалг» иностранцам за десять евро как российская достопримечательность.

Совершенно удовлетворенный дипломатическим обменом, старик растянулся на сиденьях поспать, подложив под голову моего леща вместо подушки.

Вскоре мне пришлось его покинуть. На станции Поганка уже было накрыто в просторной столовой комнате, из окон которой открывается вид на Черное море. У камина в глубоком кресле меня поджидал свояк-дядюшка. Он встал, вперевалочку, покачивая мощными щеками, подошел и – в манерах идейно крепкого партийца радушно поприветствовал меня: экая же он собака!