Изменить стиль страницы

Владимир Лобас

Жёлтые короли

Записки нью-йоркского таксиста

Товарищам моим – белым и черным, американцам и эмигрантам: из России и Израиля, из Греции и Кореи, арабам, китайцам, полякам и всем прочим таксистам города Нью-Йорк в знак глубокого уважения к их нечеловеческому труду эту горькую книгу посвящаю…

Водитель N 320718 LOBAS VLADIMIR, Июнь 1977

«Я никогда не знал бы многое из того, что я знаю, и половины чего достаточно, чтобы отравить навсегда несколько человеческих жизней, если бы мне не пришлось сделаться шофером такси…»

Из книги «Ночная дорога» Гайто Газданова, белогвардейского офицера, который в годы первой эмиграции стал таксистом в Париже.

Пролог

1

Вы прилетели в Нью-Йорк и остановились в одном из отелей, глядящих окнами на Центральный парк. Наутро по приезде вы вышли из отеля, вдохнули полной грудью очищенный зеленью парка воздух и, взглянув на часы, – пора было начинать хлопотливый день, – направились к первому из таксомоторов, выстроившихся вереницей у подъезда.

Несколько странным вам показалось, что водители двух головных машин таксистской очереди находились не там, где им полагалось бы: за баранкой, а, подпирая спинами стену отеля, о чем-то болтали, на пассажира, заглядывавшего в окна кэбов, внимания не обращали, и выглядело это так, будто они оба вообще никуда не собирались ехать. Выждав минуту и поняв, что беседа таксистов может длиться бесконечно, вы решились, наконец, прервать этот милый tet-a-tet и спросили:

– Ну, ребята, кто из вас отвезет меня?

– Мой кэб занят, – чуть поморщившись, отвечал один из водителей.

– Разве вы не видите, что мы разговариваем? – с режущим слух акцентом сказал второй и при этом покачал головой, сетуя на всеобщую невоспитанность.

Чтобы избежать препирательств, вы шагнули было к третьей машине, но водитель, находившийся именно там, где ему и положено, защелкнул автоматический замок… Несуразный бойкот этот был тем более оскорбителен, что невозможно было понять, чем, собственно, он вызван… Остановив пробегавшее мимо такси, вы постарались как можно скорее забыть о случившемся.

Но несколько часов спустя, перед вечером, когда переодевшись, об руку с благоухающей женой вы снова вышли из отеля, безобразная сцена повторилась. Было время «пик», в потоке машин свободное такси все никак не попадалось, а у подъезда стоял лишь один-единственный желтый кэб. Неопрятный субъект с помутневшим то ли от пива, то ли от безделья взглядом сидел на капоте и болтал ногами.

– Дружище, сделайте одолжение, – едва ли не заискивая, обратились вы к нему: – отвезите нас в ресторан. Это совсем недалеко, а мы будем вам очень признательны.

Туповатый таксист, однако, не понял намека. Он с натугой подавил зевок и, проморгавшись, сказал:

– Я никуда не поеду. Я – отдыхаю.

Швейцар отвернулся; ему, наверное, было стыдно наблюдать эдакое измывательство над гостями престижного отеля. Пришлось повысить голос, окликнуть швейцара, и тот, надо сказать, живо навел порядок: развязный кэбби в два счета оказался за рулем! Но, Бог ты мой, до чего же это неприятно, когда везет вас обозленный шоферюга, который все время бурчит что-то себе под нос, гримасничает и вам назло резко тормозит на перекрестках. Притихнув на заднем сиденье, вы молча разглядываете плешивый эатылок над несвежим воротничком и – в зеркало заднего обзора – обрюзгшие небритые щеки. К счастью, поездка длится лишь считанные минуты, и, когда кэб останавливается, счетчик показывает 1.80. Инцидент исчерпан; водителю протянуты две долларовые бумажки и сказано, что сдачу он может оставить себе.

– Зачем ты это делаешь? – в сердцах, поскольку грубиян угрюмо молчал, сказала жена.

– А ведь и в самом деле, – вслух согласились вы с замечанием жены. – Вам, водитель, наверно, следовало бы что-то сказать, если после всего я дал вам десять процентов на чай.

– При чем здесь какие-то «проценты»? – ощерился кэбби. – Вы хотели оставить мне меньше, чем квотер.[1] Забирайте свои деньги!

Английскую речь он коверкал; рука еле сдержалась, чтобы не хлопнуть дверцей…

А назавтра, когда вы покидали Нью-Йорк, у отеля произошло чудо. Не успели вы с женой спуститься по ступенькам подъезда, как один из дремавших в очереди таксистов, заметив пассажиров, нажал на гудок; другой, похожий, кстати, на вчерашнего, бросился вам навстречу и буквально выхватил из рук чемодан, а третий, юркий такой, опередив швейцара, услужливо распахнул дверцу…

Вы с женой только переглянулись и еле сдержались, чтоб не расхохотаться. Но каково же было ваше изумление, когда вы своими глазами – не может же такое померещиться – увидели, как таксист (определенно тот самый, вчерашний!), захлопнув багажник, подскочил к швейцару и сунул ему ассигнацию… Да, да: он вместо вас уплатил чаевые!

– Аэропорт Кеннеди! – не слишком любезно бросили вы, не забыв давешних сцен.

– Слушаюсь, сэр! – бойко откликнулся жлоб, и кэб рванулся к переключавшемуся светофору…

А теперь, если вас интересует, откуда, да еще с такими подробностями известно мне о том, что произошло между вами и таксистами перед входом в отель, и в машине, и даже о нелепых пререканиях по поводу двадцати центов, оставленных на чай, я откроюсь: плешивый жлоб с небритыми щеками и мутным взглядом – это я.

2

Эх, как мне знать: а вдруг читатель, едва раскрыв мои записки, уже досадует, уже недоволен; это ведь не тот благодарный русский книголюб, который, обнаружив в двадцать шестой главе первое живое слово, будет уже до победного конца «давить» двухтомный роман про династию животноводов и, лишь перевернув последнюю, тысяча семьсот девяносто восьмую страницу, скажет: «Вот ведь какая дрянь!», но и после того не зашвырнет неудавшуюся, видимо, новинку, а даст почитать сослуживцам, чтобы проверить: совпадают ли мнения? Здесь ведь нету таких… А привередливый американец уже точно досадует: что, мол, этот таксист, этот эмигрант, только морочит голову и ничего толком у него не поймешь: почему вдруг ленивые кэбби кинулись усаживать пассажиров в машину? Да еще заплатили швейцару? Скорее всего, это вообще какое-то несусветное вранье: чтоб таксисты давали на чай – это что-то совсем уж неслыханное…

Но, ей же Богу, ни слова вранья нет в бесхитростной моей книжке! Вам просто не приходилось слышать о долларах, которые тайком мы платим швейцарам: один – за рейс в ближний аэропорт «Ла-Гвардия», два – за дальний «Кеннеди», а в то время, когда я начинал шоферить, приходилось иной раз давать и пятерку – за Ньюарк…

Конечно, не всякий швейцар берет у таксистов взятки, и я вовсе не ставлю перед собой такой цели – оклеветать всех подряд швейцаров! Тем паче, среди них у меня немало друзей, и я сам могу рассказать, например, о замечательном черном великане Ангеле, который и сегодня стоит у парадного входа в «Эссекс Лэйн Отель» и который среди нас, нью-йоркских кэбби, известен, прежде всего, своей безупречной честностью!

К тому времени, когда я познакомился с Ангелом, он уже отстоял на своем месте лет двадцать, имел парочку двухсемейных домов в Бронксе и один – в Джамайке, прачечную-автомат и участок земли во Флориде… Не удивляйся, читатель: любой из этих молодцов в цилиндрах, таких величественных и таких расторопных, с поклоном принимающих твою монетку, как правило, куда состоятельней, чтоб не попасть впросак, скажем так: большинства дающих.

Завидные деньги, однако, никому не даются даром. Коченеют швейцары на холоде и ветру; хоть и в накидках, а мокнут под дождями; таскают тяжеленные подчас чемоданы; и, как многим людям крупного телосложения, Ангелу постоянно хотелось есть.

вернуться

1

Четверть доллара, двадцатипятицентовая монета.