Проспорили до первых предрассветных бликов за окнами.
– Почему ты упорно подбирал сложные для их понимания детали? – атаковал я Вэла.
– Хотел выяснить для себя, смогут ли они понять процессы, происходящие в нашей жизни, не биологическую структуру, а социальный смысл.
– И выяснил?
– Выяснил. Не смогут и не поймут.
– Может быть, мы делаем что-то не так? – усомнилась Сузи. – Может, пригласить все-таки авторитетных ученых?
– Кого? Где ты их возьмешь к завтрашнему вечеру?
– Уговорю Джима Андерсона.
– Кто этот Джим Андерсон?
– Мой куратор с кафедры. Может быть, удастся заинтересовать и профессора Гленна.
– У Монти уже есть пример – Доуни.
– Здесь им покажут реальный опыт.
– В который они не поверят. Будут ползать по полу в поисках проводки, подозревать жульничество, предполагать мистификацию с помощью какого-нибудь усовершенствованного «волшебного фонаря».
– А что, если обратиться непосредственно к руководству университета? – предложил я.
– Кто обратится? Ты не рискнешь штатной должностью, Сузи вообще не доберется до ректората. Оба вы отлично знаете, что нет более бюрократических и консервативных организаций, чем британские «храмы науки». Если бы все это происходило в Москве, а не в Лондоне, я, вероятно, сразу бы нашел непредубежденных ученых. Ведь университет в Москве, Монти, совсем не то, что здесь. У нас, кроме учебной, есть и партийная, и комсомольская организации, и даже своя многотиражная студенческая газета. Замолчать или осмеять без серьезной проверки что-либо подобное «эффекту Клайда» не сумели бы даже и архискептики.
– В конце концов, и мы можем заинтересовать газетчиков.
– Можем. Воображаю заголовки: «Империя „невидимок“, или „Псевдонаучный фокус?“», «Эмиссар из Москвы мистифицирует английских ученых». Нет уж, увольте., Меня по крайней мере. Перспектива оказаться «нежелательным иностранцем», мистификатором и шарлатаном меня отнюдь не устраивает.
– Почему обязательно предполагать недоверие? Можно и у нас добиться создания авторитетной и непредубежденной научной комиссии.
– Если бы твои невидимки оставались здесь навсегда или надолго – да! Можно добиться и комиссии, и признания, и действительно грандиозной научной сенсации. Может быть, даже и контакт с «невидимками» оказался бы перспективным, хотя я лично в этом совсем не уверен. Но для такой сенсации нужно время. Не часы или дни, а недели и месяцы. Только длительность и стабильность опыта обеспечат его признание. А ты уверен, что уже завтра или послезавтра гости не отбудут в космическое пространство?
– А вдруг не отбудут?
– Гарантируешь?
– Нет, конечно. Но можно же в конце концов добиться от них более определенного ответа.
На этом и порешили.
Глава 7
НЕЛЕГКО БЫТЬ ВОЛШЕБНИКОМ
Вэл пошел проводить Сузи – она жила с родителями – и вернулся ко мне. Домой не мог: хозяйка студенческих меблированных комнат не разрешала ночных возвращений.
– Половина четвертого. Лондон спит. И нам три-четыре часика соснуть можно, – сказал он, укладываясь у меня на диване, и заснул с детской неприхотливостью.
А я не спал. Голова кружилась от грандиозности открытия, пожалуй самого удивительного со времен Коперника. Сколько гипотез было высказано о связи с внеземными цивилизациями, сколько симпозиумов состоялось, сколько статей написано! И вот такая цивилизация рядом с нами, невидимая, неощутимая, в чем-то превосходящая нас, в чем-то нам уступающая, бесконечно чужая и чуждая нам форма разумной, разумной, разумной жизни. Пусть контакт и неповторим, если она уйдет – а уйдет она непременно, – но уже одно соприкосновение с ней открыло нам еще одну тайну Вселенной. Конечно, Ньютон, скажем прямо, был счастливее нас: он мог доказать свое открытие. А сможем ли мы?
Сможем.
Я вспоминаю о «соответствующем импульсе». Если, приняв его от меня, энергополе невидимок со скоростью света передаст его аналогичному полю в любом месте планеты, любой избранный мною материальный объект распадется на атомы, причем энергия распада будет отброшена в сопредельное временное пространство. Так по крайней мере объясняла мне Сузи. А на доступном мне языке понятий это значит, что объект исчезнет без шума и вспышек, без всяких там излучений и взрывных волн, просто исчезнет, как стакан, прикрытый цилиндром фокусника. Хотя бы на день, на час я становлюсь человеком, который мог творить чудеса. Сказка Уэллса превращается в быль. Я не буду размениваться на мелочи – выращивать на улице розовые кусты, печатать фальшивые ассигнации или отливать на кухне золотые бруски. Я размахнусь по глобусу, прекращу любую войну и любой террор, заставлю уйти в отставку любое преступное правительство. За несколько минут любая военная хунта отправится в ад или сдастся на милость народа. За несколько минут невинно осужденный выйдет на свободу из любого застенка…
Я разбушевался в мечтах, как школьник, нагромождая в уме сказку за сказкой, пока спасительный сон не избавил меня от постыдного возвращения к действительности. Сон под утро тревожный и хрупкий, полный странных видений, словно повторяющих что-то забытое в твоей жизни.
Я иду в каменном ущелье будто вымерших улиц. Одинокие черные тени в подъездах с неопределенным человеческим обликом. Прохожих нет. Стекол в окнах тоже нет – одни пустые глазницы. Может быть, это улицы из фильмов о разрушенных войной городах?
Улицы сужаются, оборачиваясь переулками и проходными дворами, и я знаю, что где-то неподалеку меня ждет тупик, из которого уже нет выхода.
Это – ворота, похожие на вход в автомобильный гараж. Они медленно раскрываются, выпуская навстречу мне что-то неопределенное и рыхлое, как медуза. А может быть, это новая форма разумной жизни?
«Почему?» – спрашивает она и не договаривает.
«Почему?»
«Почему?»
Я просыпаюсь и сажусь на постели, опустив босые ноги на пол. Должно быть, еще рано, в комнате света мало, и только на освещенном экране телевизора легко читается тот же вопрос:
«Почему?»
А вслед уже бегут слова, договаривающие сон: