Пол Макоули

День, когда мы потеряли Луну

Вы, наверное, уверены, что все про это знаете. Недаром нынче, во второй четверти первого века третьего тысячелетия, это событие рекламируется как самое грандиозное во всей истории человечества. Предположим… Вообще-то, даже если отбросить совсем уж нелепые преувеличения, событие и впрямь из запоминающихся. В Интернет уже закачаны миллионы байтов россказней (через два года после самого происшествия одних официальных сайтов насчитывается больше двух сотен, не говоря о тысячах неофициальных, где усердно доказывается, что всему причиной Господь Бог, инопланетяне или святой Элвис), телевидение посвятило этому десятки тысяч часов вещания, киношники уже сняли добрую сотню сногсшибательных боевиков, даже сам Джеймс Камерон расщедрился на семичасовой шедевр. Научные статьи исчисляются тысячами, толстенные технические отчеты впору грузить краном. Один доклад Конгресса на десяток миллионов страниц чего стоит! Не говоря о накрапанных неведомо кем биографиях ученых, свалявших дурака.

Вы уже решили, что я собрался изложить собственную версию происшествия, потому что мне во всей этой шумихе не нашлось места. Вовсе нет! Я первым готов признать, что сыграл в тех событиях совсем незначительную роль, хоть и присутствовал с самого начала. Так что хотите — считайте мой рассказ заметками на полях, хотите — отнеситесь к нему как к небылице или вообще забудьте. Единственная просьба: не вносите поправок.

Все началось во время штатного запуска на термоядерной установке «Экзауотт». Сработала сигнализация, дежурный оператор все повырубал, но никакой опасности приборы не зафиксировали. Роботы не обнаружили физических повреждений, но сигнал, предупреждающий о нарушении герметичности и утечке радиации, продолжал звучать. Были выявлены огромные колебания в уровнях энергии сразу после запуска реакции синтеза. Вот ученые и отправили нас с Майком Догерти выяснить, что там и как.

Вы небось уже устали от этих кадров: низкий квадратный бетонный блок, наполовину вкопанный в рыхлую поверхность кратера Менделеева на обратной стороне Луны, вокруг — проложенные бульдозерами дороги, траншеи для кабелей, два ядерных реактора, питавшие установку. При пиковой загрузке «Экзауотт» потреблял в миллионы раз больше энергии, чем все Соединенные Штаты. Ну и шесть квантовых лазеров, нацеленных на мишень в какие-то десять микрометров в поперечнике. Все это — чтобы воспроизвести первые пикосекунды1 Большого Взрыва, когда еще не нарушилась вселенская симметрия.

Проект возбуждал ученую братию не меньше, чем атомная бомба столетием раньше. Ученые, ответственные за запуск первой термоядерной установки, считали, что существует небольшой, но все же реальный шанс, что она приведет к возгоранию земной атмосферы; ученые, причастные к проекту «Экзауотт», побаивались, как бы их детище не рвануло и не превратило в туман все живое и неживое на площади в несколько сотен квадратных километров вокруг. Потому объект и загнали на обратную сторону Луны, да еще выбрали кратер поглубже. А управление поручили роботам. Лаборатории разместили в бункере, откуда саму установку даже не было видно.

Когда клюнул жареный петух, пришлось, конечно, выслать на место двоих молодцов.

Мы сели в открытый луноход и покатили по служебной дорожке. На нас были ярко-оранжевые антирадиационные облачения поверх обычных скафандров, на плечах — камеры, чтобы ученые любовались видами. Сооружение выглядело неповрежденным — белело себе, как солью присыпанное, на солнышке и отбрасывало в нашу сторону длинную черную тень. По углам горели красные и зеленые сигнальные огни. Охлаждающая скважина глубиной в три километра выглядела мирно.

Сначала мы объехали здание, потом вошли внутрь.

Перед нами раскинулся огромный зал со всякой мудреной всячиной для накачки лазеров, переплетением разноцветных труб, каждая толщиной с ракету, пучками тяжелых кабелей и снующей взад-вперед неодушевленной обслугой. Чтобы нас не раздавило, мы с Майком поползли по полу, словно две оранжевые мышки, направляя в разные стороны камеры, как наставляли ученые. Я попросил по переговорному устройству выключить аварийное мигание, но специалисты еще минут пять обсуждали, не опасно ли что-нибудь трогать, прежде чем выполнили мою просьбу.

Шесть лазерных фокусирующих труб по два метра в диаметре сходились в экспериментальной камере размером с автобус. Поражаюсь, как удалось изолировать эту камеру: она была набита мощными магнитными тороидами, генерирующими поля, в которых мишень, гранула сверхспрессованного металлического водорода, нагревалась при помощи импульсного усиления до десяти миллиардов градусов Цельсия. Вокруг высились рабочие помосты, сверкали раструбы фокусирующих трубок, вилась капиллярная система жидкостно-натриевой охлаждающей системы, стояли сотни различных мониторов. Мы провели диагностику систем и выяснили, что отказали считанные детекторы с внутренней стороны. Потом, подгоняемые учеными, ретиво поползли дальше, обильно потея в проклятых костюмах и стирая себе колени и локти.

Разгадку обнаружил Майк. Он попытался заползти в узкую щель под камерой — почти невозможная затея в таком скафандре. Чтобы ее осуществить, он избавился от своей камеры. Я уж думал, что он никогда не заговорит, как вдруг услышал голос:

– Вижу поврежденный кабель и дырку в каком-то ящике над ним. Сейчас, только устроюсь поудобнее… Так, в полу тоже дыра, сантиметра два в поперечнике. Засуну-ка я туда отвертку… Глубоко, дно не прощупывается… Подай-ка проволоку, Фрэнк.

Рядом лежал моток медной проволоки. Я отрезал кусок и сунул ему.

– Выбирайтесь-ка вы оттуда, ребята, — посоветовал один из ученых.

– Еще минуту, — откликнулся Майк и немузыкально замурлыкал — признак, что он крепко задумался.

Зная, что сам он ничего не станет объяснять, я спросил:

– Что там?

– Такое впечатление, будто сюда всадили снаряд, — пробурчал Майк. — Черт, какая же глубина у этого фундамента?

– Толщина цементной подушки — три метра, — ответил кто-то из ученых.

Тот, кто нам советовал уносить ноги, гнул свое:

– Лучше ничего не трогать!

– В общем, дыра сквозная, — заключил Майк. — На кончике проволоки, которую я туда засовывал, пыль.

– На связи Ридпаф, — раздался новый голос.

Этот Ридпаф, если помните, возглавлял научный коллектив. Вряд ли его и впрямь следует винить в случившемся, но вспомним: он заработал миллионы, излагая всему миру свою версию последующих событий, а потом взял и повесился…

– Давайте назад, оба, — приказал Ридпаф. — Попробуем обойтись роботами.

Когда мы двинулись обратно, мимо нас пронеслись на полной скорости пять роллигонов — здоровенных пузатых вездеходов.

– Кажется, дело плохо, — сказал я притихшему Майку.

– Наверное, утечка, — согласился он.

– Отклонение лазерного луча?

– А где следы плавления? — возразил Майк задумчиво. — И потом, такая энергия все бы там уничтожила, а мы нашли всего-навсего аккуратную дырочку. Непонятно…

После этих слов он умолк на целую неделю и открыл рот всего за час до телевизионного выступления президента, взявшегося наконец объяснить, что стряслось.

В те времена на Луне было неплохо работать. Заправляли, в основном, ученые, как в Антарктиде до прихода буровиков и шахтеров. Одновременно здесь обитали не больше двух тысяч человек, занятых на различных проектах: «Экзауотт», «Большой Луч», картирование ресурсов. Мы с Майком принадлежали к универсальному контингенту, готовому помочь всякому, кому понадобится помощь. В свое время мы оба занимались наукой, но я не захотел посвящать всю жизнь этакой скукотище. Мне подавай конкретное дело, я не боюсь испачкать руки… Почему из науки ушел Майк, не знаю, не спрашивал. Между прочим, он доктор теоретической физики и кибернетики, а заодно спец в электронике, а я — геолог, каких поискать, и пилот со стажем. Так что мы с ним были парочкой на все руки, предпочитали работать вдвоем и излазили чуть ли не всю Луну.