От полузнакомой женщины мне осталось имя,

запечатанное имя, имя-коробка,

от вечера к вечеру я достаю эти слоги,

ржавые и скрипучие, как разбитое пианино, —

и появляются те деревья, тот дождь,

тот жасмин и победные косы

той женщины, уже бестелесной, далёкой,

утонувшей во времени, словно в ленивом озере —

её глаза погасли в нём, как угольки.

И всё же есть в этом исчезновении

мёртвое благоуханье, погребённые вены

или попросту жизнь между другими жизнями.

Так ароматно — вернуть лицо

с единственной целью припасть к чистоте, —

измерить пульс беспокойному небу

нашей униженной юности, —

скатить обруч в бездну,

испустить крик в небо.

Жаль, что нет времени на все мои существования,

самое малое — как сувенир, забытый в вагоне

поезда, в алькове или в пивной,

как зонтик, оставшийся под дождём, —

не эти ли неощутимые губы

слышатся вдруг на дорожной излуке,

словно это отзвуки моря?

Поэтому время от времени Роза или Ирена,

Леонора или Мария, пустые коробки, цветы,

засушенные между страницами, вдруг позовут,

когда тебе одиноко, и надо распечатать, услышать

то, что уже лишено голоса, — увидеть

все эти вещи, которых давно уже нет.