Василевский рассчитал, что западные спецслужбы рано или поздно зафиксируют наши контакты с Понтекорво в Италии и Швейцарии, и уже тогда было принято решение о маршрутах его возможного бегства в СССР. В 1950 году, сразу же после ареста Фукса, Понтекорво бежал в СССР через Финляндию. Эта операция нашей разведки успешно блокировала все усилия ФБР и английской контрразведки рас крыть другие источники информации по атомной проблеме, помимо Фукса. По приезде в Союз Понтекорво начал научную работу в ядерном центре под Москвой, в Дубне. Он написал прекрасную автобиографическую книгу, в которой много интересного рассказал о Ферми, но о своих контактах с советской разведкой промолчал.
Хотя Василевский был в опале около семи лет – до 1961 года, он встречался с Понтекорво в 60-70-х годах, приглашал его на обед в ресторан Дома литераторов. В 1968 году, когда я был освобожден из тюрьмы, Василевский предложил и мне встретиться и пообедать с Понтекорво. Но поскольку ресторан находился в сфере постоянного внимания КГБ, а руководители разведки категорически были против встреч Василевского с Понтекорво, я отказался.
В 1970 году я стал членом московского объединения литераторов и регулярно посещал писательский клуб. Там, в ресторане, я и Василевский встретились за обедом с Рамоном Меркадером. Я не люблю привлекать к себе внимание, поэтому попросил, чтобы Рамон не надевал звезду Героя Советского Союза. Но Меркадер и Василевский, наоборот, получали удовольствие, бросая вызов властям своими наградами. Василевский до последних дней своей жизни продолжал писать письма в ЦК КПСС, разоблачая тогдашнего руководителя разведки КГБ генерала Сахаровского, его провалы и ошибки в работе с агентурой.
Правда о деле Розенбергов, уловки ФБР
Супруги Розенберги были привлечены к сотрудничеству с нашей разведкой в 1938 году Овакимяном и Семеновым. По иронии судьбы Розенберги представлены в прессе американцами и нами как ключевые фигуры в атомном шпионаже в пользу СССР. В действительности же их роль была не столь значительна. Они действовали абсолютно вне связи с главными источниками информации по атомной бомбе, которые координировались специальным разведывательным аппаратом.
В 1943-1945 годах нью-йоркская резидентура возглавлялась Квасниковым и Пастельняком, а потом недолгое время Апресяном (псевдоним «Май»), под началом которых работали Семенов, Феклисов, Яцков. Кстати, Квасников в интервью американскому телевидению в 1990 году признал, что Розенберги, помогая нашей разведке в получении информации по авиации, химии и радиотехнике, никакого отношения к серьезным материалам по атомной бомбе не имели.
Летом 1945 года зять Розенберга, старший сержант американской армии Гринглас («Калибр»), который работал в мастерских Лос-Аламоса, накануне первого испытания атомной бомбы подготовил для нас небольшое сообщение о режиме функционирования контрольно-пропускных пунктов. Курьер не смог поехать к нему на встречу, поэтому Квасников с санкции Центра дал указание агенту Голду («Раймонд») после плановой встречи с Фуксом в Санта-Фе ехать в Альбукерке и взять сообщение у зятя Розенберга. Центр своей директивой нарушил основное правило разведки – ни в коем случае не допускать, чтобы агент или курьер одной разведгруппы получил контакт и выход на не связанную с ним другую разведывательную сеть. Информация Грингласа по атомной проблеме была незначительной и минимальной, по этой причине наша разведка не возобновляла контактов с ним после этой встречи с Голдом. Когда Голд был арестован в 1950 году, он указал на Грингласа, а последний на Розенбергов. Роковую роль в судьбе Розенбергов сыграло указание резидента разведки МГБ в Вашингтоне Панюшкина и начальника научно-технической разведки Раины оперсотруднику Каменеву возобновить связь с Голдом в 1948 году, когда он был уже в поле зрения ФБР. В это же время в научно-технической резидентуре в США работал и Баркове кий.
В первый раз я узнал об аресте Розенбергов из сообщения ТАСС и совершенно не был озабочен этим известием. Кое-кому это покажется странным, но необходимо отметить, что, отвечая за действия нескольких тысяч диверсантов и агентов в тылу немцев и за сотни источников агентурной информации в США, включая операции нелегалов, я не испытывал беспокойства за судьбу наших основных разведывательных операций. Работая в свое время начальником отдела «С», я, безусловно, знал главные источники информации и не могу припомнить, чтобы среди них, во всяком случае по разведывательным материалам по атомной бомбе, супруги Розенберги фигурировали как важные источники. Мне тогда пришло в голову, что Розенберги, возможно, были связаны с проведением наших разведопераций, но ни в коем случае не играли никакой самостоятельной роли. В целом их арест не представлялся мне событием, заслуживающим особого внимания.
Прошел год, и в конце лета следующего года я был искренне удивлен, когда генерал-лейтенант Савченко, в то время заместитель начальника разведуправления МГБ, пришел ко мне в кабинет и сообщил, что назначенный только что министр госбезопасности Игнатьев приказал доложить ему обо всех материалах по провалам наших разведывательных операций в США и Англии в связи с делом Розенбергов. Он сказал также, что в ЦК партии создана специальная комиссия по рассмотрению возможных последствий в связи с арестами Голда, Грингласа и Розенбергов. Насколько я понял, речь шла о нарушениях правил оперативно-разведывательной работы сотрудниками органов госбезопасности.
Савченко я знал еще с 20-х годов, когда он возглавлял оперативный отдел штаба погранвойск на румынской границе. В 1946 году он стал министром госбезопасности на Украине, а позднее, в 1948 году, по протекции Хрущева перешел на работу в Комитет информации, затем стал заместителем начальника разведуправления МГБ. В конце 40-х – начале 50-х он лично утверждал проведение основных разведопераций в США и Англии. Однако Савченко сказал мне, что он не может быть уверен в заключении своего аппарата по делу Розенбергов, поскольку их сотрудничество с нами началось еще до войны и продолжалось в период войны. К тому времени наши бывшие резиденты в США и Мексике – Горский и Василевский, известные в этих странах как Громов и Тарасов, были уже уволены из органов разведки. Аналогичной была судьба и супругов Зарубиных, которые знали обстоятельства оперативной работы нашей агентуры в США в середине 40-х годов. Хейфец к этому времени уже два года сидел в тюрьме как участник «сионистского заговора». Поэтому Савченко не мог обратиться к ним, чтобы они прокомментировали архивные оперативные материалы для доклада в ЦК. Наиболее важные свидетели Овакимян и Зарубин, возглавлявшие американское направление в разведке в годы войны, не скрывали своего неуважительного отношения к Савченко за его некомпетентность в делах разведки и открыто называли «сукиным сыном». Они отказались от бесед с ним, заявив, что дадут свои объяснения только в ЦК. Яцков, Соколов и Семенов, имевшие отношение к этим делам, в то время находились за границей, но Савченко не хотел полагаться на их объяснения или на выводы Квасникова, возглавлявшего научно-техническую разведку, как на заинтересованных лиц.