Вскрытие тела показало что мальчик был мертвый через четыре часа после того как он съел свой завтрак в 6 ч. утра.

(151) Таким образом оказалось, что дорого стоившее "тройке" алиби не было таким верным, как сначала казалось; но все-таки оно имело некоторую ценность ведь было мало вероятно, что совершив утром убийство они в ту же ночь учинят грабеж.

Результат этого сенсационного признания был таков, что ни одна министерская голова, а может быть и целый кабинет министров не могли бы его предсказать. Их признание просто было выкинуто из судебного протокола и не фигурировало на суде. Во время процесса Сингаевский и Рудзинский снова повторяли и настаивали, что в ночь на 12-ое марта они грабили оптический магазин и приводили много подробностей этой своей деятельности. Факт остается фактом, что признание их было отвергнуто.

Караев повторил со всеми подробностями перед судебным следователем разговор, произошедший 18 июня 1912-го г. в номере его гостиницы; его огласили на суде и признание Сингаевского было подтверждено Махалиным. Но самому Караеву не разрешили появиться на суде - он был для администрации слишком опасным человеком. Вскоре после сделанного им заявления у следователя он был арестован и по административному приказу сослан в Сибирь, в Енисейск, где он содержался под строгим надзором.

Требования защитников Бейлиса ни к чему не привели; в полном пренебрежении к закону, губернатор Енисейска получив повестку с вызовом в суд Караева, отказался отпустить самого опасного свидетеля в бейлисовском деле, а за губернатором стоял Щегловитов.

Администрация хорошо сделала, помешав Караеву появиться в суде; при его знании из первоисточника о сути дела, при его бесстрашии, надменности, презрении к властям, его присутствие на процессе повлекло бы за собой катастрофу для прокуратуры.

Почему же позволили Махалину (правда не такой грозной фигуре как Караев) явиться в суд? - Но тут можно было бы с такой же логикой задать себе вопрос, почему администрация вообще не изгнала всех свидетелей защиты и не вела этот процесс по сталинскому методу? На это нужно было бы ответить, что она не могла этого сделать. Россия еще не была (152) тоталитарным государством и ее администрация могла только до известного предела "исправлять" судебное производство. Конечно тайным образом она могла идти и шла гораздо дальше, но и тут были свои границы в стране где существовала либеральная печать, где работали способные издатели и журналисты и где определенный сектор самой администрации выражал свое недовольство.

Между конспираторами, фактически, было сильное расхождение по поводу предела, за который уже не следовало переступить. Полковник Иванов стоял за то чтоб Махалина тоже не впускать в залу заседания; в конце концов, он уступил, но при условии, что Махалин со свидетельской скамьи не будет говорить о своей причастности к Охране. Конечно не было опасности что сам Махалин об этом упомянет; уже не говоря о впечатлении в революционных кругах, ценность его свидетельских показаний, если бы он сознался что шпионил для полиции, была бы сильно ослаблена если не совсем уничтожена.

Однако, именно по этой причине, покровитель Голубева Замысловский (самый способный из всех прокуроров выступавших на процессе) хотел, чтобы объявлено было публично, что вот идеалист-революционер, провозглашавший о своей любви к простому народу... получал деньги от Охраны... Он тем более этого хотел, что понимал - Махалин, после Караева, был самым опасным свидетелем для обвинения. Замысловский своего не добился и чуть ли не покинул процесс.

5.

Когда Бразуль в январе 1912г. напечатал свое бессмысленное обвинение против Миффле и членов семьи Ющинского, это нисколько не повлияло на планы администрации назначить начало процесса на 25-ое мая. Но положение круто изменилось, когда в начале мая Бразуль стал печатать в "Киевской Мысли" целый ряд статей, в которых он обвинял Чеберяк и Тройку.

Администрация вдруг столкнулась с убийственным фактом, что защита по-видимому попала в самую точку, и возможно, имела непреложные улики против людей, бывших и у (153) обвинителей на сильнейшем подозрении. Начались лихорадочные совещания между Киевом и Петербургом тем более, что тут еще прибавлялись опасения губернатора Гирса и министра внутренних дел Макарова: вероятное оправдание Бейлиса повлияет на предстоящие выборы. В конце концов, открытие процесса 25-го мая было отменено и все судопроизводство возвращено государственному прокурору.

Поведение Иванова вполне соответствовало степени испуга администрации; он призвал к себе Бразуля и жестоко его изругал за то, что тот губил всю вложенную им (Ивановым) работу в дело Бейлиса.

6.

В течение второго предварительного следствия начавшегося немедленно после того как первое было аннулировано, администрация стала неистово искать новых улик. Имевшийся у нее в руках материал состоял из показаний мужа Чеберяк 20-го декабря 1911 г. о том, как за несколько дней до убийства, его сын Женя прибежал домой и рассказал, как Бейлис прогнал его и Андрюшу со двора кирпичного завода.

Это заявление было сделано через четыре месяца после Жениной смерти, и мы уже видели как администрация к нему отнеслась. Снова начавшийся допрос Веры Чеберяк сначала ничего нового не дал, но 10-го июля 1912-го г. т.е. через 11 месяцев после смерти сына, она вдруг вспомнила, что Женя, умирая ей сказал что в утро убийства, он и Андрюша пошли на кирпичный завод и что Бейлис Андрюшу утащил.

До тех пор, Вера общим числом дала пять показаний до и после Жениной смерти, и она никогда даже не намекнула на такой первейшей важности факт. Ей потребовался целый год, чтобы о нем вспомнить! Затем последовало второе не менее ловкое проявление вернувшейся памяти Чеберяк, на сей раз исполненное маленькой Людмилой, единственным ее ребенком, оставшимся в живых.

11-го Августа 1912 г. т.е. через год и пять месяцев после убийства Андрюши, девочку привели на допрос к новому (154) следователю Машкевичу присланному из Петербурга чтобы заменить Фененко. К этому времени Людмиле минуло девять лет, что означает, что ей было семь с половиной когда описываемый ею инцидент будто бы произошел.

Она заявила, что в день убийства, около восьми часов утра Андрюша пришел к ним на квартиру и предложил Жене пойти кататься на глиномешалке; она, младшая сестра Валя и еще несколько детей, включая дочку сапожника Наконечного (того самого честного соседа, по собственному почину мужественно вмешавшегося и заставившего фонарщика на очной ставке у следователя отказаться от поклёпа на Бейлиса).

Официальный рапорт заявления Людмилы был зарегистрирован следующим образом: "дети пролезли через щель в заборе во дворе завода и стали кататься на глиномешалке; вдруг они увидели Бейлиса и еще двух евреев направлявшихся к ним и они бросились бежать, но Бейлис успел схватить Андрюшу и Женю. Жене как-то удалось вырваться, но Андрюшу два еврея стали тащить к печи. Ее сестра Валя, самая маленькая, когда убегала была позади других детей и тоже это видела".

Теперь читатель имел уже возможность познакомиться со всеми уликами собранными против Бейлиса ко времени открытия процесса; весь остальной материал оглашенный на суде состоял из неопределенных слухов и подоплеки касающейся его происхождения. Тот факт, что Бейлис занимался распределением мацы при жизни старого Зайцева был разработан в качестве косвенных дополнительных улик. Обыкновенное шило употреблявшееся шорниками, неизвестно кому принадлежавшее, и во всяком случае непригодное для кровопускания было представлено как орудие убийства.

В течение двух дней весь состав обвинителей тяжело работал, стараясь впутать в убийство торговца сеном и соломой Шнеерсона (главным образом, потому что его однофамильцами были члены знаменитой семьи раввинов). На суде также было указано, что когда дети Чеберяк ходили к Бейлисам покупать молоко, они пугались встречавшихся им там евреев в "заграничной одежде". Такому факту обвинители тоже умудрялись придавать значение и их не останавливало, что у Бейлиса в (155) 1911 г. уже не было коровы, он ее продал годом раньше, чтобы иметь возможность заплатить за правоучение своего сына.