Полунин Николай

Дождь

Николай Полунин

Дождь

* Печатается в сокращении.

Я немного еще полежал, не открывая глаз, чтобы не видеть потолка над собой -- со считанными-пересчитанными пятнышками, отвалившимися корочками побелки, волосками паутинок. Сколько времени, я не знал. Восемь? Девять? Я открыл глаза и в серой мгле комнаты за плотно задернутыми шторами понял, чего мне не хватает: не шли часы. Взял с тумбочки будильник, он показывал без минуты четыре и молчал. Все равно пора вставать. Не суетясь -- потому что на работу я так и так опоздал.

...откину одеяло -- на правую сторону, как обычно; потом сяду, и ноги сами собой попадут в тапочки, старые дырявые тапки с надорванной латкой на правом; потом я зевну; потом прошлепаю в ванную, но по пути включу на кухне плиту под чайником; все -- не зажигая света, потому что я еще не проснулся; потом шипящая струя ударит в подставленные ладони, плеснет в лицо...

Я постучал по крану. Из него хрюкнуло, но воды не выползло ни капли. Вообще-то странно, чтобы ни горячей, ни холодной.

Не было равно и электричества. Я щелкал выключателем, размышляя о превратностях судьбы. Такое мне явилось меланхолическое определение: превратности судьбы. Прошел обратно в комнату, натянул трусы и штаны, набросил курточку на молнии. Я хотел идти смотреть пробки. В последний момент поднял телефонную трубку. Без всякой мысли -- мне просто вдруг захотелось узнать точное время. Трубка молчала. Вообще-то у меня есть сосед, телефон у нас спарен, но он обыкновенно спит до полудня. Он мог бы спать и до двух, и до трех, но в полдень ему звонит его подружка, и они болтают час-полтора. Еще он всегда занимает телефон по ночам, каждую ночь чуть ли не до утра, но мне телефон ночью не нужен, я ночью сплю. Где мой сосед работает, я не знаю.

Трубка молчала. Я было решил, что сейчас ночь, но рассвет, серенький, осенний, мокрый, тихонько, но настойчиво лез в окно. Ничего не понимаю. Пошел на кухню, потрогал чайник. В холодильнике у меня был томатный сок, была ветчина. Почему-то расхотелось идти на лестницу. Я жевал холодное мясо, запивал холодным несоленым соком и все еще ничего не понимал. На миг подумалось: война, -- в груди екнуло и сжалось, но тут же я вспомнил про тишину. Слава богу, нынешняя война не началась бы с тишины.

Когда я съел последний кусок и выпил остатки сока, мне сделалось совсем холодно. Какого черта! Я побежал в комнату. Что творится, может мне кто-нибудь объяснить? Раздернул шторы. Над крышей соседнего дома уже просветлело до золотизны, разорванные облака уползали рябью вверх и вниз -за ночью. Березка облетела совсем, тонкая, черная. Вода на мокром асфальте больше не текла, она собиралась в лужи, широкие лужи, обширные лужи, и небо отражалось в них с облаками и ветками деревьев, со всем.

Я увидел.

Черные окна, серые окна. Окна с бликами от занимающегося неба. В доме напротив, в доме слева, в доме справа.

Пустые окна.

Распахнул настежь балконную дверь. Чистое утро толкнуло меня в грудь, я свесился через перила и огляделся. Желтые листья в лужах. Высоко в небе проплыли крестики птиц. От дома к дому пробежала длинная кошка. Ах, вот как... Вот даже как. Значит, вы остались. Значит, все они остались... Каркнула ворона, ей ответила другая -- теперь я это слышал. Я бросился обратно.

Удивительно, чему я испугался. Сразу как-то поняв и сообразив, нет, скорее почуяв, что могло произойти, я испугался не тому, а возможной ошибке, сейчас все кончится, паутинка видения лопнет, по улице за домами реактивно просвистит троллейбус, ударит дверь парадного, заиграет радио... Я кружил по комнате. Рубашка, плащ, пиджак (пиджак оставить), майка -- не то, не то! Я переоделся в свитер, сверху кожаный пиджак. На мне были почти новые джинсы, носки я натянул шерстяные, а на ноги решил, что лучше всего подойдут кирзовые сапоги. Пошвырял в сумку еще носки, смену белья, мыло -- господи, мыло-то зачем? -- где ж он... полез на антресоли. Терпеть не могу быть таким суетливым. Жаль, сок весь вышел, сейчас бы его... С антресолей я достал единственное имевшееся у меня серьезное оружие -- старый самодельный кортик. Почему-то сразу и бесповоротно я решил, что при себе надо иметь оружие. Обкладки истлели, но лезвие, тяжелое и мощное, я наточил как только мог острее. Кортик достался мне случайно, я отобрал его у малышни во дворе.

Стоп. Я остановился с кортиком в руке посреди развороченной квартиры. Что я? Куда собираюсь, кого искать? Я снова взял трубку, и она снова молчала. Нет, не может быть. А чем ты все это объяснишь? Не знаю. Я посмотрел в проем штор. День начинался. Надо идти. Надо идти, чтобы все увидеть своими глазами. Надо идти.

Внизу, прямо от двери, брызнули две кошки. Рядом сидела еще одна. Много их, оказывается, как. Вот кому раздолье теперь. Я оглянулся на свои окна и окна соседей. Строго говоря, мне сейчас следовало бы пройти, стучась, по дому, но это было бесполезно. Я и так видел, что никого нет. Одни кошки. Почему -- я не знал. Я видел только, что никого нет.

Я прошел мимо трансформаторной будки с выцарапанными вечными словами, завернул за угол. Запах, слышный уже давно, усилился, и, выйдя к мостовой, я увидел его источник. Шагах в пятидесяти легковушка сцепилась с трейлером, у кого-то из них выплеснулся, вспыхнул бензин, и машины наполовину сгорели. Это, видно, случилось еще ночью, сейчас остовы дотлевали посреди неровного черного пятна, источая горькую отвратительную вонь. Дождь потушил их. Я представил, что может находиться внутри перекореженного железа, и не пошел смотреть. Ноги сами понесли меня в противоположную сторону.

В остальном улица была пустая и очень тихая, и я вспомнил, как любил ранние утра за их пустоту и тишину, когда та или иная причина выгоняла меня из дому в рань. Но всегда, даже над пустынной улицей, висел ровный шум, гул города, а сегодня его не было. Несколько машин, омытых ночным дождем, стояло по обочинам. Стеклянные стены магазинов темно сверкали. Внутри их все, кажется, пребывало без изменений. Некоторое время я брел по осевой, это было непривычно и ново, и опять дорогу мне перебегали кошки. Они направлялись в лесопарк, что располагался по левую руку. Я подумал о десятках и сотнях собак и кошек, запертых в обезлюдевших квартирах. В ближайшие три-четыре дня они умрут от голода и жажды. У моих соседей жил кот.