— Уже поздно, ничего не поделаешь, — с ухмылкой успокаивал ее Тренч. Теперь лежи тихо.
Все трое были в хирургических масках. Эстер показалось, что в их глазах вдруг появилась недоброжелательность. Она затрясла головой.
— Тренч, держи ей голову, — раздался приглушенный голос Шунмэйкера, — А ты, Ирвинг, будешь анестезиологом. Тебе нужна практика, детка. Принеси-ка новокаин.
На голову Эстер положили стерильные салфетки, а глаза закапали касторкой. Лицо снова прошвабрили, но на сей раз — метафеном и спиртом. Глубоко в ноздри втолкнули марлевые тампоны, чтобы антисептики и кровь не попадали в глотку.
Ирвинг вернулась с новокаином, шприцем и иглой. Сначала она сделала уколы в кончик носа — по одному на каждую сторону. Потом — инъекции вокруг ноздрей, дабы заморозить alae — носовые крылья. Ее большой палец неизменно доводил поршень до упора.
— Вставь иглу побольше, — спокойно сказал Шунмэйкер. Ирвинг выудила из автоклава двухдюймовую иглу, которая легко вошла под кожу, и сделала все уколы — вверх по каждой стороне носа от ноздри до лба.
Эстер никто не говорил, что операция — это больно. А уколы оказались очень болезненными, — никогда раньше она не испытывала такой боли. Ей хотелось корчиться, но свободными оставались только бедра. Тренч придерживал ей голову и оценивающим взглядом искоса смотрел, как она — привязанная извивается на столе.
Новая порция анестетиков — внутрь носа: Ирвинг воткнула иглу для подкожных инъекций между верхним и нижним хрящами, которая дошла до глабелы — бугорка между бровями.
Серия инъекций в септум — костно-хрящевую стенку, разделяющую две половинки носа, — и анестезия завершена. Тренч не упустил сексуальную метафору этого процесса. Он все время монотонно повторял: "Засовывай… высовывай… засовывай… о-о-о это было хорошо… высовывай…", и где-то над глазами Эстер звучало его тихонькое похихикивание. Ирвинг всякий раз сердито вздыхала. Казалось, она вот-вот скажет: "Ох уж мне этот мальчишка!"
Через некоторое время Шунмэйкер начал щипать и крутить Эстер за нос.
— Ну как? Больно?
— Нет, — прошептала она. Шунмэйкер ущипнул сильнее.
— Больно?
— Нет.
— Прекрасно. Закройте ей глаза.
— Может, она хочет смотреть, — предположил Тренч.
— Ты хочешь смотреть, Эстер? Видеть, что мы делаем?
— Я не знаю. — Ее голос ослабел и дрожал на грани истерики.
— Ну тогда смотри, — сказал Шунмэйкер. — Получай образование. Сначала мы срежем тебе горбинку. Следим за скальпелем.
Это была обычная рутинная операция; Шунмэйкер работал быстро — ни он, ни сестра не делали лишних движений. Кровь не успевала выступать — ласковый тампон сразу ее убирал. Редкая капля убегала от него, но ее успевали поймать на полпути до салфеток.
Сначала Шунмэйкер сделал два разреза внутри — по одному на каждой стороне у перегородки на нижней границе бокового хряща. Затем он просунул в ноздрю изогнутые и заостренные ножницы с длинными ручками. Они миновали хрящ и добрались до носовой кости. Конструкция ножниц позволяла резать ими как при сведении лезвий, так и при разведении. Быстро, как парикмахер, заканчивающий голову богатого клиента, он отделил кость от мембраны и кожи.
— Мы называем это подкопом, — объяснил он. Он проделал то же самое в другой ноздре. — Видишь ли, у тебя две носовые кости. Они разделены перегородкой. Внизу крепятся к боковым хрящам. И от этого соединения я делаю подкоп до того места, где кости смыкаются со лбом.
Ирвинг передала ему долотоподобный инструмент.
— Это — элеватор Маккенти. — Он прозондировал нос элеватором, и подкоп завершился.
— А теперь, — произнес он нежно, словно любовник, — я отпилю тебе горбинку.
Эстер пытливо всматривалась в его глаза, пытаясь разглядеть в них хоть что-нибудь человеческое. Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной. Позже она скажет:
— Это — почти мистический опыт. В какой же это религии? — в какой-то восточной — высшая степень экстаза — ощущать себя предметом. Камнем. Было очень похоже. Мне казалось, меня несет вниз по течению, и я начинаю испытывать восхитительное чувство выхода из личности. Я постепенно перестаю быть Эстер и превращаюсь в нуль — без суеты, травм, просто так. Только Бытие…
Маска с глиняным носом легла на столик, стоявший рядом. Бросая на нее быстрые взгляды, Шунмэйкер вставил пилку в один из надрезов, которые он до этого сделал, и протолкнул ее до кости. Затем совместил ее с линией нового контура носа и стал осторожно пропиливать кость.
— Кости отпиливаются легко, — заметил он, обращаясь к Эстер. — Человек в сущности очень хрупок.
Лезвие достигло мягкой перегородки, и Шунмэйкер вытащил пилку.
— А сейчас — самое хитрое. Мне нужно отпилить вторую сторону точно так же. Иначе твой нос останется кривобоким.
Он вставил пилку во второй надрез, внимательно изучая маску. Эстер показалось, что у него ушло на это не меньше четверти часа. Потом Шунмэйкер сделал пару пробных движений и, наконец, отпилил кость и на этой стороне.
— Твоя горбинка теперь — это просто два кусочка кости, болтающиеся на перегородке. Нам нужно срезать их в два приема. — И он быстро проделал это ножиком, лезвие которого загибалось углом, и завершил фазу грациозным росчерком губки.
— А теперь твоя горбинка валяется внутри. — Он оттянул пинцетом одну из ноздрей, вставил в нос пару щипчиков и принялся вылавливать горбинку. Сейчас пришью ее назад, — улыбнулся он. — Надо же, она еще и не хочет вылезать. — И он ножницами отрезал горбинку, которая продолжала держаться за боковой хрящ. Потом пинцетом вытащил темный кусок хряща и торжествующе помахал им перед лицом Эстер. — Двадцать два года социальной обездоленности, nicht wahr? Конец первого акта. Мы положим ее в формальдегид. Если хочешь, можешь сохранить как сувенир. — Во время монолога Шунмэйкер поглаживал острые края срезанного хряща маленьким рашпилем.
Итак, с горбинкой покончено. На ее месте теперь осталась плоская площадка. Носовой мост был слишком широк, чтобы служить началом носа, и его предстояло сузить.
Шунмэйкер снова занялся подкопом к носовым костям — на этот раз в том месте, где нос соприкасался со скуловыми костями и далее. Вынув ножницы, он вставил прямоугольную пилку.
— Понимаешь, твои носовые кости очень жестко закреплены: по бокам — к скулам, наверху — ко лбу. Мы должны их сломать, чтобы нос можно было двигать, как этот кусочек глины.
Он пропилил кости с обеих сторон, отделяя их от скуловых костей. Затем взял зубило и принялся проталкивать его в ноздрю, пока оно не дошло до кости.
— Если что-нибудь почувствуешь, скажи. — Он пару раз ударил по зубилу молоточком, потом остановился, подумал и начал стучать сильнее. — Твердая, сволочь. — Он отбросил свой шутливый тон. Тук, тук, тук. — Ну давай, скотина. — Зубило, миллиметр за миллиметром, продалбливало себе путь между бровями Эстер. — Scheisse! — С громким щелчком ее нос отделился ото лба. Зажав его большими пальцами, Шунмэйкер закончил процесс перелома.
— Видишь? Теперь он свободно двигается. Акт второй. А сейчас мы укоротим das septum, ja.
Он сделал скальпелем надрез вокруг перегородки — между ней и примыкающими боковыми хрящами. Затем разрезал перегородку от верха до «хребта» в самой глубине ноздрей.
— Теперь с твоей перегородкой можно делать все, что угодно. Возьмем ножницы и окончим работу. — Он сделал подкоп вдоль перегородки до самой глабеллы.
Потом просунул скальпель в надрез — так, чтобы инструмент вошел в одну ноздрю и вышел из другой, — и продолжал им работать, пока перегородка не отделилась от основания. Затем приподнял пинцетом ноздрю, залез внутрь зажимом Аллиса, вытянул часть свободно болтающейся перегородки и быстро перенес на нее разжатый кронциркуль, которым перед этим измерил маску. Потом прямыми ножницами отрезал от перегородки треугольный кусок.
— А теперь сложим все на место.
Поглядывая одним глазом на маску, он свел вместе носовые кости. Это сузило мост и убрало площадку оттуда, где до этого была горбинка. Потом он долго сверял — сошлись ли обе половинки в одну точку. Кости, передвигаясь, похрустывали.