От Франкфурта-на-Майне до Нью-Йорка - четыре тысячи миль. И вот снова Америка. Джин прильнул к иллюминатору самолета Ди-Си-8, чтобы разглядеть исполинские сталагмиты Манхэттена, пирсы нью-йоркской гавани, серо-зеленую фигуру статуи Свободы. Он горько усмехнулся, вспомнив с детства знакомые слова призыва, высеченные на статуе: "Придите ко мне, все утомленные, убогие и гонимые, тоскующие по воле..." Какой издевкой звучали эти слова!.. А вот и аэропорт Айдлуайлд, переименованный в честь убитого президента именем Джона Кеннеди. Одиннадцатиэтажная вышка управления полетами, аэровокзал с корпусами разных авиакомпаний, бассейн, фонтаны, стоянка с шестью тысячами автомашин. На аэродроме военная полиция пересадила Джина Грина на военный самолет. До дому рукой подать: час-полтора быстрой езды по автостраде. В конце платного моста Трайборо платишь четвертак - двадцать пять центов - за проезд в Манхэттен. А там по 97-й улице мимо Первой авеню, по трущобам пуэрториканского Гарлема, затем через чинную Пятую авеню, через Сентрал-парк и блистающему огнями Бродвею. Но военный самолет, взлетев, взял курс на Форт-Брагг Стемнело. Зажглись внизу бесчисленные огни Манхэттена Потом Нью-Йорк канул во мраке, и в черном небе позади горели лишь мертвым светом "огни свободы", зажженные на девяностом этаже самого высокого из небоскребов Эмпайр стэйт билдинга. Но потом и эти прожекторы, каждый мощностью в пятнадцать тысяч автомобильных фар, поглотила ночная тьма.

К подъезду фешенебельной гостиницы "Сент-Риджес" в самом центре Манхэттена (угол Пятой авеню и 55-й улицы) подъехало такси. Из него вышел я, Гривадий Горпожакс. Крючконосый, высоколобый, с красивой квадратной челюстью, я выглядел весьма недурственно. Не мудрено - перед завершением романа я вырвал время для небольшого отпуска. Крепким бодрым шагом я вошел в холл и обратился к портье. - У вас должна быть записка на имя мистера Горпожакса. Это я. - Иес, сэр,- ответил портье, слегка смущаясь под взглядом моих серо-коричнево-зеленых глаз. Я давно заметил, что люди немного нервничают под моим пытливым взглядом. Должно быть, они смутно чувствуют, что, попадая в поле моего зрения, становятся героями романа, пусть даже эпизодическими. - Иес, сэр, - сказал портье. - Вам оставил записку один из участников традиционной встречи альпинистов, покорителей вершин Навилатронгкумари. Очень приятный джентльмен, сэр. Он передал мне фирменную карточку отеля, на которой твердой рукой моего друга было начертано: "Дорогой Гривадий. Жду вас в ресторане на крыше. Настроение приподнятое. Вздымайтесь! Б. С.". В скоростном лифте японской фирмы "Мицукоси", возникшей в результате слияния австрийской "Брудль" и финской "Армастонг", что было вызвано временными трудностями банкирского дома "Застенкерс и сыновья", президент которого Захар Ю. Финк содержит конюшню скаковых лошадей на Сейшелах, я мигом поднялся на крышу. В ресторане я увидел множество людей, которые почли бы за честь, если бы я присоединился к их компании. Среди них были: писатель-мультимиллионер Кингсли Эмис; "золотой король Макао", он же член Политического консультативного совета КНР почетный доктор Лобо; прожигающий последние "грэнды" бывший египетский король Фарук; веточкой вербы изогнулась здесь манекенщица Твигги; глыбой антрацита возвышался бывший чемпион мира Сонни Листон, но отнюдь не эти люди интересовали меня сейчас. Навстречу мне поднялся светловолосый голубоглазый молодой англичанин в строгом костюме с галстуком колледжа Сент-Энтони и со значком клуба покорителей вершины Навилатронгкумари. Это был мой друг сэр Бэзил Сноумен8. - Вы абсолютно точны, Гривадий,- улыбнувшись, сказал он. - Точность - вежливость литераторов,- ответил я, крепко пожав его руку. - Вам уже можно пить? - спросил сэр Бэзил. - В пределах человеческих возможностей,- ответил я. Мы заказали "лангуст а-ля паризьен", барбизонский салат и рейнского. Сэр Бэзил внимательно посмотрел мне в глаза и заметил в них небольшую грустинку. Со свойственным ему тактом он похлопал меня по плечу - Ну что ж, Гривадий, ничего не поделаешь, дело идет к финалу,- мягко проговорил он. - Довольны ли вы развитием сюжета, Бэз? - спросил я его без обиняков. Сэр Бэзил усмехнулся. - В конечном счете все произошло по законам внутренней логики... Сделано главное - обезврежена такая крупная гадина, как Лот! Ну, а Грин.. - Да, Грин...- вздохнул я., - Что ж,- задумчиво проговорил сэр Бэзил,- в нашем деле моральное крушение, духовный перелом бывшего врага - тоже штука немаловажная. Мы помолчали. Бешеные огни Манхэттена плясали в огромных окнах "Сент-Риджес". - Сознайтесь, Гривадий, вам немного жалко Грина...- заглянул мне в глаза Бэз. - Я желал бы ему другой судьбы,- пробормотал я.- Увы, приходится ставить точку в военной тюрьме Ливенуорт. - Точку? - переспросил сэр Бэзил.- А может быть, многоточие? На большом серебряном блюде к нам подъехал "лангуст а-ля паризьен", приплыл в хрустальной вазе многоцветный барбизонский салат, появилось вино, и я поднял бокал рейнского ("Либерфраумильх") за героев этой книги и (внимание, издатели!) не за точку, а за многоточие.

- Смирна-а! В предгрозовом, предураганном воздухе Северной Каролины, душном и недвижном, глухими раскатами грома гремела барабанная дробь. Замерли безукоризненно четкие ряды "зеленых беретов". Застыли офицеры на трибуне у входа в штаб. Все, начиная с генерала Джозефа У. Стилуэлла, нового командующего седьмой группой специальных войск в Форт-Брагге, и кончая новичками из группы штатских добровольцев, стоявшими в самом конце левого фланга, смотрели на одного человека. Этот человек шагал посреди плаца С непокрытой головой, в мундире с сорванными погонами. Он шел, высоко подняв голову. Ему не кренили плечи волны грохочущего звука. "Драминг-аут". "Выбарабанивание". Впереди - начальник караула в парадной форме с аксельбантами. За ним Джин, а за Джином помощник начальника караула, тоже с аксельбантами и "кольтом" на боку. Замыкали строй двое барабанщиков. Сбруи из белой кожи, большие, тяжелые барабаны на белых ремнях. Кругом все, как три года назад, когда и он, Джин, стоял новичком на этом плацу, впервые наблюдая церемонию "выбарабанивания". Те же казармы, тот же бетон и окна с белыми рамами. И играют здесь все в ту же игру: в солдатики с барабанами. Каждый раз, когда Джин подходил к правофланговому команды "зеленых беретов", раздавалась команда "кругом", и все отделение поворачивало кругом, становясь к нему спиной. Джин едва успевал взглянуть на лица некоторых из них. И вдруг он вздрогнул. Да, это были они. Правофланговым стоял Бастер! Рядом - Майк. А за ним - все, что осталось от команды А-234! Его, Джина, команды, с которой он проходил подготовку здесь, в Форт-Брагге, воевал во Вьетнаме... А теперь все они, видно, несут здесь гарнизонную службу. Впрочем, что это с ним? Ведь все они, кроме Берди, Бастера и Майка, давно убиты: Сонни, Мэт и все остальные... Но Джину кажется, что все они повернулись спиной к своему бывшему товарищу и командиру, к дезертиру и арестанту Джину Грину. Джин дорого бы отдал за возможность потолковать с этими парнями, с Бастером и Майком, объяснить им свою правду, но он видел только широкие спины и упрямые затылки под зелеными беретами. Между ними и Джином пролегла пропасть, и с каждым шагом Джин уходил все дальше от своих прежних товарищей, зная, что никогда не вернется к ним. Ему показалось, что солнце стало палить еще нещаднее, а воздух стал нестерпимо душен. Но он расправил плечи и еще выше поднял непокорную голову. Разжалованный и осужденный. Отверженный Неприкасаемый. Что ж! Теперь он и в самом деле стал "неприкасаемым". Только не в смысле Лота, а в смысле Джина. Член высшей касты стал человеком низшей касты. Джин Грин - бханги. Пот лился по лицу. В горле пересохло. Выпить бы чего-нибудь. Джин-эн-тоник. Джин и Тоня. Он стал думать об их последней встрече в Москве, когда он про чел ей Оскара Уайльда: "Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал..." Гремели, били барабаны, и под бой барабанов в памяти всплыли другие строки из той же "Баллады Рэдингской тюрьмы". Кто знает, прав или не прав Земных законов Свод, Мы знали только, что в тюрьме Кирпичный свод гнетет. И каждый день ползет, как год, Как бесконечный год. Ты знаешь, Джин, год в военной тюрьме Форт-Ливенуорта - это год в аду. Одних тюрьма свела с ума, В других убила стыд, Там бьют детей, там ждут смертей, Там справедливость спит, Там человеческий закон Слезами слабых сыт. Но ты не слаб, Джин, ты станешь еще сильней. Там сумерки в любой душе И в камере любой, Там режут жесть и шьют мешки, Свой ад неся с собой, Там тишина порой страшней, Чем барабанный бой Он шел под бой барабанов, не оборачиваясь, не ускоряя шага, хотя всем сердцем рвался подальше от Форт-Брагга. Со стороны океана потемнело небо, стало черно-лиловым - ураган надвигался на Форт-Брагг. Джин думал не о том тюремном фургоне, который ждал его, чтобы отвезти в главную военную тюрьму сухопутных сил армии США в Форт-Ливенуорте штата Канзас. Он думал о том, что ждет его через год. О Лоте, которого он обязательно найдет, из-под земли достанет. О Тоне. О новом Джине. Это еще не нокаут, Джин, это только нокдаун. Нокдаун длиною в год.