Сегодня, с Риком, все происходило совсем иначе. Когда он стал раздеваться, это выглядело естественно. Она подумала о том, что никогда ещё не видела такого красивого мужчину. Без одежды он выглядел великолепно. Сама она разделась без труда: ей было достаточно расстегнуть молнию на спине длинного белого платья и снять маленькие трусики. Она легла на ковер; её загорелая кожа поблескивала, шея была изогнута, ключицы живописно выступали. Позировать было для неё привычным занятием.

Внезапно она ощутила приятную тяжесть Рика, шелковистость его кожи; лицо мужчины находилось так близко от её собственного, что она почти не видела его. Она коснулась рукой (этот жест был непривычным, незапланированным) его глаз, бровей, шеи, ушей, губ и нашла все восхитительным. Страсть Рика одерживала верх над техникой, отшлифованной с сотней женщин, которых он не любил; Поппи испытала чувство, все эти годы вызывавшее у неё насмешку - желание, рождавшееся в нижней части живота, стремление сблизиться с другим существом, поток физической щедрости. За каждый поцелуй, который в прошлом она дарила от скуки, тщеславия или равнодушия, Поппи расплачивалась сейчас настоящим, истинным поцелуем. Ее душа очищалась.

Прежде, получая физическое удовлетворение, она оставалась холодной, отстраненной. Взять, к примеру, её последнюю связь с Рафтоном. Последний раз она спала с ним в Новой Англии, в необычной викторианской гостинице, где слегка пахло рыбой и чучелами оленей. Харри, Рафтон и Поппи отправились вместе на озеро поплавать и поснимать. Рафтон сказал, что ему наскучил город. Рафтон всегда скучал. Он принимал свое благополучие как должное, получая доход от техасских нефтяных скважин.

Когда они прибыли втроем в отель, начался дождь.

Харри тем не менее решил поснимать; он сказал, что дождь, вероятно, скоро прекратится; он хотел поэкспериментировать с новой пленкой. Рафтон отказался идти под дождем. Он отправился вместе с Поппи в гостиничную столовую - небольшую, душную комнату, обклеенную зелеными рельефными обоями. Они заказали рыбу и "Джек Дэниэлс".

- Почему бы мне не взять комнату на пару часов? - небрежным тоном произнес Рафтон. - Харри будет шляться Бог знает как долго. Мы должны позабавить себя, пока мы ждем его.

- Пожалуй, это немного рискованно. Харри и так уже застукал нас однажды.

- Моя дорогая, - протянул Рафтон, - надеюсь, тебя это не оскорбит, но Харри, похоже, не имеет ничего против.

- Ему нравится, чтобы я проявляла осторожность.

Рафтон немного рассердил её.

- Нам остается либо сделать это, либо напиться.

Он снова заказал спиртное; они занялись рыбой.

- Но я не настроена на секс, - сказала она, задетая его небрежным отношением.

- Ты настроишься. Тут требуется лишь небольшая концентрация. Это гораздо легче, чем, например, соблюдать диету. Или напиться. К тому же я испытываю желание, а это гораздо важнее.

Она неохотно согласилась. Такой поступок казался ей детским. Не стоящим беспокойства. Заурядным. Она посмотрела на Рафтона, который подошел к стойке, чтобы поговорить с пожилой женщиной-администратором. Поппи нужно было позвонить в город и напомнить экономке о сегодняшнем обеде. Они ждали гостей, и Харри хотел, чтобы угощение было исключительным. Почему они отправились на прогулку в такой день? Она позвонила, постучала своими твердыми ногтями по кабинке, нахмурилась, подкрасила губы. Она вернулась к столу раньше Рафтона. Они выпили ещё по бокалу. Затем отправились по задней лестнице на третий этаж. По дороге Рафтон сказал:

- Надеюсь, что тут не начнется пожар. Если это произойдет, мы будем выглядеть глупо.

На лестнице пахло нежилым помещением и плесенью. Комната была с выцветшими обоями и одним окном. Возле рукомойника стоял фарфоровый кувшин; обтянутый ситцем стул казался не слишком чистым.

Рафтон затянул шторы, и в комнате воцарился полумрак.

- Тебе пришлось здорово позолотить ей ручку?

- Ты не должна спрашивать.

- О, черт.

Оказавшись в номере, Поппи временно ослепла. Она подумала о Харри, шагающем под дождем с болтающейся на шее камерой. Вдруг он откажется от своей затеи и быстро вернется? Возмутится ли он, если снова застанет их в постели?

Она расстегнула цепочку с бриллиантом и положила её на туалетный столик. Попросила Рафтона расстегнуть на спине её блузку. Пуговицы были маленькими и недосягаемыми. Рафтон коснулся её своими тонкими прохладными пальцами. Осторожно поцеловал Поппи в шею. Она абсолютно ничего не чувствовала.

Она стояла, точно изящная статуя, в черных трусиках и кружевном черном бюстгальтере с небольшими подкладками. Ее зрение безжалостно восстановилось, когда она, повернувшись лицом к Рафтону, увидела на нем нижнее белье с ярким восточным рисунком. Красно-желтое. Господи. Боксерские трусы с драконами. Они выглядели пугающе и комично в этой странной спальне.

- Они ужасны.

- Они тебе не нравятся? Я купил их в Гонконге.

- Это просто насмешка.

Как только он снял их, она снова ослепла. Поппи даже обрадовалась этому. Обнаженные мужчины выглядят непристойно.

- Послушай, - сказал Рафтон, - у нас мало времени. Однако, должен сказать, ты хорошенькая штучка.

Его руки ощупывали её. Она бесстрастно позволяла ему делать это.

Сегодня, с Риком, все было иначе. Поппи участвовала в происходящем. Ей совсем не хотелось быть циничной или насмешливой. Секс захватил её целиком после многолетних блужданий по эмоциональной пустыне. Он был чем-то новым, но она пришла к этому моменту с умением, приобретенным в период скуки и отчаяния. Она давно знала, как правильно действовать, а теперь наконец познала чувства.

Она не думала о Харри, о том, какие чувства испытает он, если застанет её с Риком. Она совсем не думала о Харри. Он как бы не существовал. Она думала лишь о том, какая гладкая и теплая кожа у Рика; коснувшись носом его шеи, она ощутила тонкий запах туалетной воды "Оникс". Ей нравилось, как целуется Рик. Она была сейчас по-настоящему счастлива.

Как непривычно наконец испытать страсть! Вкушать её, истекающую с теплой, чистой мужской кожи, когда за окном сверкает молния и бушует ветер. Как странно, что они отлично подошли друг другу: в прошлом это часто оказывалось проблемой. Мужчины имели слишком большие или слишком маленькие члены, двигались чересчур быстро или чересчур медленно, их грубость оскорбляла её слух и плоть, а утонченность казалась проявлением женственности.