Собачья морда повернулась к Павлику, раскрыла пасть, радостно вывалила розовый язык и спросила:

— Ну и как я тебе?

Собака не только разгуливала по перилам, но и разговаривала.

Павлик замер в оцепенении, словно скульптура. Лепили раньше из гипса таких вот мальчиков, замерших в движении вперёд. С лицом удивлённым от бесконечности мира и в то же время решительным, будто они в это мгновение раз и навсегда определились, что станут капитанами дальнего плавания.

— Смелее, смелее, — подбодрила его собака, не дойдя до левого шкафчика десять сантиметров, ловко развернулась на задних лапах и двинулась в обратный путь по узкой полоске перил.

— Здорово! — признался Павлик.

Он никогда не мечтал завести щенка, но подари ему вот такую собаку… Да Павлик ни за что на свете не расстался бы с ней.

— Не думал, что собаки умеют разговаривать, — вырвалось у мальчика.

— И не только разговаривать, — улыбнулась собака. — Я ещё умею читать, штукатурить стены, выигрывать шахматные турниры и плавать на дальние расстояния. Но лучше всего у меня получается ходить по перилам.

— По перилам, — как эхо повторил Павлик.

— Из общей массы предпочитаю балконы четвёртого этажа, — призналась собака.

— У меня второй, — вздохнул Павлик. — И ещё я не думал…

— А ты думай, — перебила его собака. — Думать полезно. Дети, которые не думают, становятся лёгкими-лёгкими. Их уносит ветер. Видел когда-нибудь в небе красные или синие шарики?

— Да, — кивнул Павлик. — Мне всегда хотелось такой.

— Ты тоже можешь им стать. Потому что на самом деле никакие это не шарики, а дети, переставшие думать. Но тебя ветер не трогает. Значит, о чём-то ты всё-таки думаешь.

— Думаю, — согласился Павлик. — Я постоянно думаю о ведьмах.

— Вот оно что, — удивилась собака и снова развернулась.

Павлик вдруг вспомнил кота, ходившего по цепи. Может тот кот ушёл на пенсию, а его место заняла собака. А на месте Павликиного дома раньше рос легендарный дуб. И цепь как раз была протянута на уровне второго этажа.

Блестящие глаза смотрели на Павлика изучающе.

— Не о том думаешь, — рассердилась собака. — Ты никогда не доберёшься до ведьмы, если станешь думать о пустяках. Думая не о ведьме, а о ерунде, обязательно сворачиваешь не там, где надо.

— А как узнать, где надо сворачивать? — поспешно спросил Павлик.

Собака присела. Одно ухо у неё топорщилось, а другое обвисло.

— Всему своё время, — сказала она. — Значит, тебе нужны часы. Лучше всего, песочные. Песок — не пружинка с колёсиками и не пара микросхем. Песочные часы отмеряют время даже в ведьмином лесу. Когда последняя песчинка…

Собака внезапно захлопнула пасть, словно сдерживая кашель, а потом оглушительно гавкнула.

— Павлик, — раздался гневный голос мамы из глубины квартиры, — никаких собак!

Павлик покрылся испариной. А что, если мама сейчас выйдет на балкон. Если Павлик относился к собакам равнодушно, то мама их почему-то уж очень не любила. И папа, мечтавший о восточноевропейской овчарке, только посещал с Павликом выставки. Павлик ловил грустный взгляд и молчал. Потому что не ответишь словами на грустный взгляд. Потому что стоящее за таким взглядом не выразят никакие слова.

Если мама всё же выйдет на балкон, то случится настоящая катастрофа.

Но не выкидывать же собаку с балкона? Это не комок газеты. Она ведь живая! И Павлик смотрел на собаку продавца снов печальным взглядом, каким папа провожал чужих собак на выставках.

А чёрная собака действительно оказалась умной.

— Однако, мне пора, — сказала она, вильнув на прощание хвостом. — Не забывай про часы. Это важно. Они покажут, когда сворачивать. Тебе остаётся лишь отыскать то место, откуда сворачивать. Иногда то, что мы ищем в затерянных переулках, находится у всех на слуху.

Лохматая гостья свесила морду вниз и скрылась за шкафчиком с обратной стороны балкона. Ошеломлённый Павлик перегнулся за перила, но увидел лишь полоску кустов, томящихся в зное летнего полдня. Кроме прочих достоинств собака наверняка умела сворачивать там, где надо.

— Папа, купи мне песочные часы.

Папа оторвался от чертежа и посмотрел на Валерку рассеянным взглядом.

Валеркин папа — конструктор. Раньше Валерку до ужаса смешило, что папина работа и набор пластмассовых деталек называются одинаково, но потом он вырос и научился отделять одно от другого. Папины друзья говорят, что в голове у него миллионы идей. И когда эти идеи начинают сталкиваться друг с другом, Валеркин папа ходит по комнате, а потом бросается к столу и что-то быстро чертит на бумаге или на экране своего ноутбука.

По листу бумаги летал остро отточенный карандаш и с помощью оранжевого треугольника вычерчивал контуры непонятного устройства.

— Песочные часы, — напомнил Валерка, — купи мне их.

— Господи, — удивлённо почесал голову папа. — Когда же ты, Валерик, повзрослеешь. Одни игрушки на уме. Может, ты и не растёшь исключительно по этой причине? Ты подумай.

— А где они продаются? — настаивал Валерка.

— Раньше в аптеках, хотя теперь их сняли с производства, — сказал папа и задумался. — Постой-ка, постой-ка, припоминаю, что и мне в своё время хотелось такие же часы. И стоили они тогда восемьдесят семь копеек. Не такие уж большие деньги… Но мне их тоже никто не купил.

Валерка понурил голову, осознав смысл слова «тоже».

— Да брось ты расстраиваться, — испортившееся настроение Валерки папе не понравилось. — Вот получу премию, купим тебе тогда… — папа мечтательно прищурил глаза и погрыз кончик треугольника. — Сони Плейстэйшн! Доволен? И двадцать дисков сразу.

Подведя черту под разговором, папа вновь уткнулся в чертёж, над которым карандаш и треугольник продолжали свой загадочный танец.

Валерка криво улыбнулся, силясь показать, что в эту минуту нет в мире человека, счастливее его. Если бы ему пообещали такой подарок вчера или завтра, то он прыгал бы до потолка и вопил от восторга. Но сегодня никакая Сони Плейстейшн не могла заменить Валерке самые обыкновенные песочные часы.

— На слуху, — нахмурился Миха. — Что значит, на слуху?

— Ну там считалка, — робко сказал Павлик. Он и сам до конца не поверил собаке. Да и в саму собаку не очень хотелось верить. Когда вокруг реальная жизнь, не так-то просто поверить в говорящую собаку, умеющую ходить по балконным перилам.

— Ага, — произнёс Миха, в тоне его чувствовалась неприкрытая издёвка, и Павлик обиделся. — Вон тебе считалочки. Иди, слушай.

Павлик прислушался к малявкам, тычущим друг в друга пальцем, распределяя роли в будущей игре. Они бесконечно повторяли свои тарабарские считалки, словно так и не научились говорить по-русски.

— Тогда стихотворение, — не сдавался Павлик.

— Стихотворение, — повторил за ним Борис. — Если стихотворение, то это к Людке надо, к Васильевой. Она постоянно в поэтических конкурсах выступает.

Четвёрка друзей пересекла двор и углубилась в дебри многоэтажки. Людка жила на шестнадцатом этаже. К счастью, лифт работал.

Ровно гудя, кабина медленно поднималась на верхотуру. Миха хрустел пакетиком от чипсов, надавливая на него подошвой. Павлик, от нечего делать, рассматривал надпись на потолке.

— ХОУ, — прочитал он и удивился. — Надо же, кому-то ещё нравятся книги про индейцев.

Раньше Павлик любил листать старенькое издание Фенимора Купера, рассматривая пожелтевшие страницы с нарисованными индейцами и солдатами, на петлицах которых красовались скрещённые сабли.

— Дурак, — сказал Миха. — Вверх ногами читаешь. ЛОХ тут написано. Никто и не помнит уже про твоих индейцев.

Павлик снова обиделся и замолчал. Но этой перемены настроения никто не заметил. Лифт прибыл на верхний этаж. Все вывалились из кабины и завертели головами в поисках Людкиной квартиры.

Дверь открыла сама Людка. Она вопросительно уставилась на парней. С Борисом она пересекалась по школьным делам. Миху и Валерку видела мельком. А Павлика так и совсем не знала. Миха тут же вытолкал Бориса вперёд.