Карел Чапек

Жестокий человек

В бухгалтерию, освещенную двумя десятками ламп и сиявшую, как операционный зал, доносился грохот и лязг из цехов. Был шестой час вечера. Сотрудники уже вставали и шли к умывальникам. Вдруг зазвонил внутренний телефон. Бухгалтер снял трубку и услышал одно слово: "Блисс". Положив трубку, он кивнул молодому человеку, который, облокотясь на сейф и сверкая золотыми зубами, болтал с двумя машинистками. Молодой человек блеснул всеми своими пломбами и коронками, отбросил сигарету и вышел.

Прыгая через три ступеньки, он бегом поднялся на второй этаж. В холле никого не было. Блисс постоял, кашлянул и через двойные двери вошел в кабинет Пеликана. У стола принципала он увидел директора завода; тот стоял навытяжку, как солдат, рапортующий командиру.

- Pardon! - извинился Блисс и отступил.

- Останьтесь! - послышалось ему вслед.

На лице директора, выражавшем напряженное внимание, конвульсивно, как от тика, дергалась одна щека. Пеликан писал и, закусив сигару, говорил сквозь зубы. Внезапно он бросил перо и сказал:

- Завтра объявите об увольнениях.

- Это непременно вызовет забастовку, - мрачно заметил директор.

Пеликан пожал плечами.

У директора нервно подергивалось лицо - у него, видимо, накипело на сердце. Блисс деликатно отвернулся к окну, как бы желая показать, что его, Блисса, собственно, тут нет. Но ему было совершенно ясно, в чем дело. Уже год он следил за борьбой не на жизнь, а на смерть, которую вел Пеликан. Немецкая конкуренция что ни день все сильнее душила огромный, шумный завод, и завтра он, быть может, затихнет навсегда. Хочешь не хочешь, а немцы продают свои изделия на тридцать процентов дешевле! Год назад Пеликан расширил завод, вложил сумасшедшие деньги в новое оборудование, - все для того, чтобы удешевить свои товары. Он приобрел новые патенты и рассчитывал, что производительность труда поднимется наполовину. Но она не поднялась ни на один процент: сказывалось сопротивление рабочих. Пеликан устремился в атаку на нового врага, терроризировал цеховых уполномоченных и постарался выжить их с завода. Но этим он только вызвал две ненужные забастовки и в конце концов был все же вынужден повысить оплату труда и попытался купить рабочих премиями. Но накладные расходы возросли ужасающе, а производительность еще больше снизилась. Молчаливая вражда между фабрикантом и рабочими превратилась в открытый поединок. Неделю назад Пеликан вызвал к себе уполномоченных и предложил участие в прибылях. В душе он задыхался от злобы, но перед представителями рабочих распинался с необыкновенным красноречием: повысьте, мол, выработку, проявите добрую волю, и завод будет наполовину ваш.

Рабочие отказались. Значит, быть сокращению! Блисс знал, что Пеликану нужна передышка и что фабрикант не считает себя побежденным.

- Это вызовет стачку, - повторил директор.

- Блисс! - крикнул Пеликан, как кричат любимой собаке, и снова стал писать.

Директор откланялся и ушел, нарочито медля и словно рассчитывая, что его остановят, но Пеликан и бровью не повел.

Блисс неслышно прислонился к шкафу и стал ждать дальнейших событий, с улыбкой поглядывая то на свои блестящие ботинки, то на ногти, то на узор ковра... Он щурил свои томные еврейские глаза, как довольный кот, задремавший здесь в тепле, под шорох пера, бегающего по бумаге.

- Поезжайте в Германию, - сказал Пеликан, продолжая писать.

- Куда? - улыбнулся Блисс.

- К конкурентам, поглядеть... Вы знаете, на что...

Польщенный Блисс улыбнулся. Это был прирожденный лазутчик и промышленный шпион. Найдись государственный деятель, который захотел бы использовать мягкую элегантность и изумительную дерзость этого человека с девическими глазами, Блисс охотно служил бы любой политике или предательству. Пока же он разъезжал по разным странам, проникая взглядом своих прищуренных, насмешливых глаз в производственные и коммерческие тайны и патенты различных предприятий и продавая их конкурентам. Он был до странности предан Пеликану, который "открыл" и вывел в люди его, безвестного нищего беженца из Польши. Сейчас надо было подставить ножку немецким конкурентам, и Блисс это сразу понял. Впервые Пеликан сам попросил его о такой услуге.

- Съездить в Германию, - повторил Блисс и блеснул всеми своими золотыми зубами. - И больше ничего?

- Если представится возможность, почему бы и нет, процедил Пеликан. - Но долго не задерживайтесь.

Наступила минутная пауза. Блисс неслышно отошел к окну и посмотрел на улицу. Завод уже затих и сверкал огромными окнами, как стеклянный дворец.

Пеликан все еще сосредоточенно писал.

- Сегодня утром я видел вашу жену, - раздался от окна сдавленный серьезный голос.

- Та-ак... - произнес Пеликан, не шевелясь, но скрип пера вдруг прекратился, словно писавший замер в ожидании.

- Она поехала в Стромовку, - не оборачиваясь, сказал Блисс. - Там вышла, переехала на тот берег, в Трою. В павильоне ее ждал...

- Кто? - не сразу спросил Пеликан.

- Доцент Ежек. Они пошли по набережной... Ваша супруга плакала... У перевоза они расстались.

- О чем они говорили? - спросил Пеликан как-то слишком спокойно.

- Не знаю. Он сказал: "Ты должна решиться, так больше нельзя, невозможно!.." Она заплакала.

- Он с ней...

- ... на ты. Потом он сказал: "До завтра". Это было в одиннадцать утра.

- Спасибо.

Перо снова заскрипело по бумаге. Блисс отвернулся. Он щурился и улыбался по- прежнему.

- Я заеду в Швецию, - заметил он, скаля зубы, - у сталелитейщиков там есть кое- что новенькое.

- Счастливого пути! - отозвался Пеликан и подал ему чек.

Было видно, что принципал намерен еще работать, к Блисс на цыпочках вышел. В кабинете воцарилась такая тишина, словно Пеликан окаменел.

Внизу, под окнами, в ожидании ходит продрогший шофер. Какие-то голоса доносятся со двора. Пробили часы: семь мелодичных металлических ударов. Пеликан запер письменный стол, взял трубку, набрал номер своего домашнего телефона.

- Барыня дома?

- Да, - последовал ответ. - Позвать ее?

- Нет. - Он повесил трубку и снова опустился в кресло.

"Так, значит, сегодня утром, - твердил он себе. - Вот почему Люси была такая смущенная... такая... бог знает..." Когда он днем приехал обедать, она играла на рояле и не заметила мужа. Пеликан слушал ее игру, сидя в соседней комнате. Никогда прежде он не думал, что на свете может быть нечто столь страшное, душераздирающее и властное, как то, что слышалось ему сейчас в этой музыке. К обеду жена вышла бледная, с горящими глазами и почти не дотронулась до еды. Они обменялись несколькими словами - в последнее время, слишком занятый борьбой на заводе, о которой жена даже не подозревала, он не знал, о чем говорить с ней. После обеда Люси опять играла и не слышала, как он уходит. Что за страшную, исполненную отчаяния силу и окрыляющую решимость, какой тайный толчок искала она в этой буре звуков, чем она упивалась, с кем говорила, взволнованная, потрясенная? Пеликан покорно опустил голову. Его крепкий лоб был словно забронирован от звуков, он умел спокойно работать под грохот парового молота и пронзительный вой металлорежущих станков. Крик страдания и нежности, который извергал раскрытый рояль, был для Пеликана чужой, непонятной речью, и он тщетно пытался уразуметь ее.