Нина Сергеевна - еще одна героиня Лидии Чуковской, которая жила в годы сталинских репрессий и на себе испытала все "прелести" той эпохи. Образ Нины Сергеевны в какой-то степени автобиографичный, Лидия Корнеевна так же потеряла супруга во время репрессий и долгое время ничего не знала о его судьбе.
 
  На этот раз события происходят в послевоенные годы (1949г) в конце зимы - в начале весны в одном из домов отдыха для писателей. Главная героиня приезжает на лечение и отдых, знакомится с творческими людьми, в свободное время занимается переводами, пишет о своих собственных воспоминаниях, наблюдает за окружающими ее людьми, много думает о муже, которого арестовали еще в 1937 году. Она так и не знает, что произошло с ее Алешей, жив он или нет, а что-то внутри требует ответа на вопросы. Нина Сергеевна сама придумывает ему судьбу, слушая истории других репрессированных.
 
В кругу писателей главная героиня часто чувствует себя не комфортно. Слишком большое давление и влияние на людей оказывали условия их жизни и пропаганда. Нина Сергеевна намерено избегала общества некоторых писателей, с которыми была не согласна. Слишком тяжело она переживала ложь, несправедливость, очевидное ей заблуждение.

Я не знаю, никогда и в глаза не видела ни одного из обвиненных, не только что всех, – сказала я. – Но в словах, которые о них пишутся, нет ни грана правды. За это я ручаться могу… и это сразу слышно… Ведь это готовые клише, а не мысли. Слышно по однообразию… по расстановке слов… по синтаксису… тону… интонации.

Сколько раз слышала я это возражение в тридцать седьмом году! «Разве вы можете ручаться за всех? Разве вы их уж так хорошо знаете?» Разумеется, не знаю, ведь «враги» исчислялись миллионами. Как же мне за каждого поручиться? Но вот за фирму, производящую ложь, я ручаюсь. Разглядеть ее клеймо я всегда сумею. Конвейер патентованной лжи – сколько раз он уже пускался в ход на моем веку! как же мне его не узнать?

– А меня, – сказала я с трудом и тихо, – когда я читаю газеты, поражает, напротив, что все, что пишут об этих людях, – явная неправда. Именно явность неправды и поражает, бросается в глаза. – Я хотела добавить: «и сходство слов со словами тридцать седьмого года», но Бог меня спас, я удержалась. – Не слова, а какая-то словесная шелуха. Пустышки. Знаете, как младенцам дают соски-пустышки? Без молока… Так и эти слова: без содержимого. Без наполненности. Не фразы, а комбинации значков.

Вот приеду и расскажу все. С Таней мы сидели когда-то на одной парте, она все понимает, она помнит Алешу, и с ней я могу говорить обо всем. Других «понимальщиков», кроме нее, у меня не осталось. Катенька еще слишком мала. (А вдруг вырастет и тоже не будет понимать? Школа научит не понимать, газеты научат не понимать!)

Как извлечь этот сор из ее бедного мозга? Вот, значит, зачем изрыгают газеты и радио свое навязчивое тупое вранье. Ведь это не стихийный антисемитизм, не тот, заново прилетевший к нам из фашистской Германии во время войны, когда в очередях снова заговорили: «евреи-то сыты», «евреи умеют устраиваться», и одна торжественная старуха-узбечка сказала при мне старухе-еврейке: «мои узбекские глаза тебя не видят…» Это не стихийное безумие, столько раз охватывавшее в прошлом темных людей, это нарочито организуемый, планомерно распределяемый бред, бред с заранее обдуманным намерением.

Очередная подборка цитат. Все себе в копилочку. Потому что я живу здесь и сейчас. Всё это сегодня о моей жизни. Надо знать и помнить.
 
Повести ставлю высший балл. Слишком горько, слишком честно и безнадежно. А еще - страшно. Я не выбирала время, в котором жить, но хочется остаться человеком.