Жуткая догадка мгновенно пришла в голову. Яна взглянула на волшебную тарелочку и обомлела: она была пуста.

— Так ты, тварюга, осмелилась сожрать волшебное яблоко?!!

— А это у нас семейное, яблоки всяки-разны трескать. И в кого я такая уродилась?

— Так, шуточки кончились. Ты представляешь, что натворила?..

Соловушка застал трехглавого приятеля именно там, где и ожидал. Горыныч лежал у задней стены дворца. Змей нес вахту по всем правилам устава караульной службы: левая голова дрыхла, средняя бодрствовала, а правая, вытянув длинную шею, зорко осматривала окрестности. Появление разбойника внесло сумбур в осточертевшую службу. Две головы уперлись подбородками в мостовую перед улыбающимся Соловушкой. Через мгновение к ним присоединилась и третья, разбуженная шевелением сиамских братанов.

— Здорово, Соловей, — пыхнула дымом правая.

— Рад видеть тебя, Соловушка, — ощерилась ужасной улыбкой средняя.

— Пьивет, язбойник! — Хитро подмигнула левая.

Однако, Соловушка так рад встрече, что даже не догадался обидеться на передразнивающую голову.

— Здьявствуй, Гойинысь!

— Что новенького?

— Каким ветром в наши края, Соловушка?

— Чо приперся?

Головы задавали вопросы в той же последовательности, что и здоровались.

— Тут столько всего было, столько пьяизосло! И, вообсе, я тепей ни какой не Соловуска, — разбойник сделал шаг назад и принял самую напыщенную позу, на которую только был способен. — Позвольте отьекомендоваться, тепей мое имя — Вясеслав!..

После нескольких секунд раздумий Соловей снизошел до высочайшего соизволения:

— Ну, тебе, Гойинысь, как дьюгу, мозно называть меня Славиком… Но только, когда мы одни.

— Дела-а-а! — Протянула средняя голова.

— Во, блин, — удивилась правая.

А левая молча закатила глаза в притворном испуге.

— Слысь, Гойинысь, пьякати, а! Давненько мы с тобой не летали.

— Нельзя, Соловушка, то бишь, Вясеслав…

— Не Вясеслав, а Вясеслав! — Обиделся разбойник.

— Ах, да… Прости. Давай я пока буду тебя по старому называть. А потом кто-нибудь правильно произнесет твое имя, и я запомню. — Рассудила средняя голова, которая, как и все центристы, не бросалась в крайности и не очень-то приветствовала радикальные нововведения.

— Так полетели на плосядь, там Сеенький. Вейнее Сеега. Он пьявильно-пьявильно пьяизнесет.

— Говорю же, нельзя. Боевое дежурство.

— А посему? Война, сто ль?

— Нет, не война. Но дело особой секретности и, можно сказать, государственной важности. Ты не волнуйся, дежурство закончится, слетаем к медведю, он тебя правильно назовет…

— А я и сейчас назову, — перебила брата левая голова, — Вящечлав, правильно?

Разбойник от возмущения выпучил глаза и потерял дар речи. Такого святотатства он ни как не ожидал.

А развеселившаяся левая голова, продолжила экспериментировать:

— Вячечлав? Вясечлав? Вяцечлав? Может, Члавик? Щлавик? Шлавик? Вяцечлав?

— Замолси, дуяк!!! — Взвизгнул оскорбленный Соловушка.

— Молсю, молщу, молцу, — продолжала изгаляться ехидная голова.

— Ты и правда, того, хорош. — Заступилась за приятеля средняя. — Не обижайся, Соловушка. От скуки все это. Расскажи, с чего это такие перемены?

Разбойник подозрительно взглянул на левого охальника, но желание похвастаться взяло верх.

— Я ясказу. Только это огьемный секьет.

— Могила! — хором заверили головы.

— У меня появился новый дьюг!

— Охрененная тайна, — не сдержалась левая голова, однако две оставшиеся грозно прицыкнули на нее, и Соловушка продолжил:

— Зовут его — Вовка. Появился неизвестно откуда. Я его в лесу встретил. Хотел огьябить. Но он такой, у-у-у.

— Навалял тебе что ли? — На этот раз не смогла смолчать правая.

— Да, нет! Ты сто! Он хоесий. Это именно Вовка назвал меня, — разбойник покосился на левую голову приятеля, на что та демонстративно прикусила язык тридцатисантиметровыми клыками. — Вясеславом.

— Не велика заслуга. И это все?

— А вот и нет! Всея меня Илюса Муемес поймал. Пьянисий! Излупсовать хотел, а Вовка меня спас.

— Правда?! — При упоминании о богатыре, головы, как по команде, нахмурились. — Неужто твой новый друг одолел Муромца?

— А он его тьегать не стал. Я зе говою — Вовка добьйий. Поговойил и все. Илюса сам меня на землю поставил и обесял никогда не тьегать. А потом есе Вовку уговаривал, стобы тот его отпустил.

В шести глазах Змея поселилось уважение.

— Это дело. А то, подумаешь, имя новое придумал…

— Не сказы! Вот, тебя как зовут?

Уважение в газах сменилось удивлением.

— Соловушка, ты на днях головой ни обо что не бился? Или Илюха все-таки разочек успел звездануть?

— Нет. Ты отвесяй, как зовут!

— Горыныч! Змей Горыныч. — Ответствовали в недоумении головы.

— А тебя, как? Тебя? И тебя? — Соловушка поочередно обратился персонально к каждой голове.

— Гм… Кхм… Дык я, вроде, как один…

— Знасит, Гойинысь на меня дьязнится, — толстячок показал пальцем на левую голову, — и Гойинысь за меня заступается, — указующий перст остановился на средней голове, — и Гойинысю по хьену, сто меня обизают, теперь палец был направлен на правую голову.

Такая постановка вопроса смутила Змея. По-видимому, он (они?) раньше никогда не задумывался над этой стороной своего существования. В ответ на тираду друга головы лишь разродились невнятными междометиями.

Переполненный чувством собственного превосходства, Соловушка важно напыжился.

— Вот, то-то зе! А Вовка в момент мозет имена пьидумать.

— Дык я… мы — один. Раньше и думали одинаково и говорили хором. От скуки это все…

— Ну, если не хосес, неволить не буду…

— А, может, у него имена кончились? — Головы, как в былые времена говорили хором.

— Да ты сто? Вовка узе дал новые имена мне, Яге, Кларе, Сеенькому.

— А где он сейчас?

Соловушка с видом опытного заговорщика приложил указательный палец к губам, призывая хранить в тайне то, что намеревался поведать.

— Вовка сейсяс у Емели по осень вазному делу. Вас хозяин сам его пьигласил. А нас с Сееньким не пустили. Так сто полетели к главному входу, вместе доздемся, — Соловушка не терял надежды прокатиться на приятеле.

— Не могу, служба.

— Я тебе все свои секьеты вылозил, а ты…

— Да никакой страшной тайны на самом деле нет. Сегодня казнь будет. Привычное дело. Вот только казнить будут какого-то страшного колдуна. Ну, меня и снарядили, на всякий случай, — Горыныч раздвинул головы и кончиком хвоста указал на множество тюков, сундуков и мешков, укрепленных на его пилообразной спине.

— А сто у тебя там?

— Алмазы, жемчуг, золото, короче, дребедень всякая.

Глаза разбойника запылали азартным огнем.

— Если бы у тебя была только одна голова, — Соловушка ткнул пальцем в конкретную, левую, — я бы тебя тосьно огьябил бы. Но ты мне дьюг. И по этому не буду. А засем на тебя все это нагьюзили?

— Наш Высокочтимый перетрухнул. Вдруг с этой казнью что-то не так пойдет. Вот я тут и дежурю, на случай экстренной эвакуации, — заметив недоуменный взгляд Соловушки, Горыныч растолковал более доходчиво, — если Емеле придется срочно делать ноги, он сиганет на меня, и мы смоемся из Города.

— Неузели, этот колдун такой стьясный и сильный, сто дазе Емеля его боится? А как зе Хоттабысь?

Хоттабыча нет в Городе. А насчет колдуна, фиг его знает, я в этом не соображаю…

— Хоть Емеля и плохой, но колдуны есе хузе. Где будет казнь?

— Как всегда, на площади. Ну, как мы договоримся? Предлагаю так: если твой новый друг выйдет из дворца раньше, чем я освобожусь, уговори его прийти сюда. А коли меня вперед разгрузят — вместе дождемся. Я вас всех покатаю… Даже медведя.

— Хоесо! Договойились.

— В любом случае, полетать на мне сможешь только после того, как снесут башку этому Сантехнику.

— Ага… Сто?!!! Сто ты сказал? Повтойи!

— Покатаешься только после казни, — удивился Горыныч бурной реакции приятеля.