— Опять не могу въехать в твою галиматью. То он опасный, то нет. Если его нечего бояться, то пусть себе гуляет.

— Это категог'ически невег'ное г'ешение!

— Тогда — башку долой!

— Нет.

— Да что ж тебе надо, бесовское отродье?!

— Достаточно будет подег'жать этого Вовку в темнице, ну скажем, паг'у недель и всенепг'еменнейше на хлебе и воде.

— Так, чем эта морока с тюрягой, проще секир башку ему устроить. И нам спокойней, и народу развлечение.

— Это две большие г'азницы. Темницы вполне достаточно. И если Вас одолеет депг'ессия, то под г'укой будет достойное г'азвлечение. Ви всегда сможете г'азвеять хандг'у, пг'именив к данному субъекту истязательное воздействие.

— Чего?

— В пг'остонаг'одье это называется пытками.

— Мысль, конечно, интересная… Но надоело. Шибко громко орут.

— А г'азве Вам когда-нибудь пг'иходилось пытать настоящего Сантехника?

— Не-а. Я подумаю над этим вопросом.

— Но Ви должны мне гаг'антиг'овать, что…

— Ни хрена я тебе не должен, понял, урод? — Не смотря на постоянную подпитку допингом под названием «Смирновская», голова Емели стала ватной от обилия слабо знакомых и малопонятных слов. Он подумал, что если послушает еще несколько минут словесную дрисню беса, то рехнется. — Про пытки ты хорошо придумал. Я ни разу не истязал не только непонятных Сантехников, но и чертей тоже… Ребятушки! Ату!

— Ви не имеете ни какого мог'ального пг'ава! У меня очень высокие покг'овители. Да они в пог'ошок… — Луциберг осекся, заметив пятерых огромных мавров, вооруженных ятаганами, надвигающихся на него.

Бес попятился, постоянно натыкаясь на изобилующие предметы роскоши.

— Я таки взываю к остаткам Вашего г'азума и надеюсь, что Ви внемлете моему пг'едупг'еждению, — скороговоркой тараторил черт, отступая от приближающихся телохранителей, — и главное, не пег'ебог'щите! Ни какой казни…

Отточенное до кондиции бритвы лезвие ятагана рассекло облако дыма.

— Во, блин! Не нравится мне все это. Визиря ко мне!

Мы вынырнули из-за очередного поворота и оказались на дворцовой площади. Теперь только она отделяла нас от обиталища Емели.

Почему-то назвать дворцом это сооружение у меня не поворачивался язык. По мере приближения к цели я уже созерцал отдельные фрагменты строения, выглядывающие в просветы между домами. Но не смотря на заверения Серенького, в голове не укладывалось, что это части единого целого. Теперь же я убедился в правоте медведя и за одно — охренел.

Даже если накачать наркотой уже сошедшего с ума авангардного архитектора, то в его глюках было бы гораздо больше здравого смысла, чем в том, что именовалось дворцом Емели. Описать это — невозможно. Готические башни венчали беременные луковицы куполов, плавно переходящие в многоярусные перекрытия пагод; бревенчатый сруб, имеющий вместо крыши каменное изваяние, изображающее голову свиньи; диагональные, колбасоподобные соединительные переходы; мраморные лестницы, ведущие в никуда и тому подобные несуразности.

— Кьясотися!.. — Восторженно протянул Соловушка. — Сколько не смотью ни как не налюбуюсь.

Конечно, я не считал разбойника тонким эстетом (да и сам таковым не являлся), но такого восторга от созерцания плода больного воображения я не ожидал от своего спутника.

А Соловушка, охваченный эйфорией, не сводя изумленного взгляда от шедевра кича, заткнул большим пальцем левую ноздрю и смачно высморкался. Содержимое правой половины картошкообразного носа звонко чмякнулось на булыжник площади. Затем Славик повторил процедуру с другой ноздрей, подытожил:

— Все. Пьисли. Сто дальсе делать будем?

— А дальше — опять ночлег искать. — Резюмировал медведь. — Все равно Емеля сейчас в зюзю пьян. Тут недалеко приличная гостиница есть, как никак центр Города. Дороговато, но, надеюсь, Вячеслав раскошелится, ради общего блага? — Серенький незаметно для разбойника подмигнул мне.

Как всегда, когда речь заходила о содержимом кошеля Соловушки, он громко засопел, предчувствуя скорое расставание с несколькими золотыми кругляшами. Но, справедливости ради, стоит сказать, что как бы не сопел и не кряхтел Соловей, в те моменты, когда ему приходилось расплачиваться, делал он это всегда исправно и даже с некоей толикой гордости, ощущая полезность и значимость собственной персоны. Так что предложение Соловушки: «Мозет вейнемся куда подесевле? Или, вообсе, мозно на улисе пееносевать. Тепло, ведь, пости зайко», было скорее рисовкой, чем желанием сэкономить.

Медведь быстро переубедил разбойника, и мы направились в гостиницу. Место предполагаемого ночлега располагалось на той же стороне квадрата площади, на которой находились и мы. Только метров на триста левее.

Когда мы были уже у дверей добротного трехэтажного дома из красного кирпича, украшенного яркой вывеской «Ниф, Наф, Нуф и K°», под которой висел аналог нашего запрещающего дорожного знака, изображающий перечеркнутого волка, Соловушка напоследок оглянулся на дворец и застыл с широко распахнутым ртом.

Разбойник немного пришел в себя и, как раз, во время — Серенький уже протянул лапу к дверной ручке в виде поросячьего хвостика.

— Сто это такое?! Ни язу не видел! Кьясиво, сейт возьми. Заль ситать не умею…

Привлеченные восторженной репликой Соловушки я и медведь одновременно обернулись. Было от чего обалдеть и не только грабителю: занимая полнеба над дворцом узурпатора, горела, переливаясь всеми цветами радуги, надпись, начерченная в воздухе явно при помощи колдовства. Но еще большее удивление, чем грандиозность зрелища, вызывало содержание послания. Дугообразная светящаяся надпись гласила: «ГОСПОДИН САНТЕХНИК! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ДВОРЕЦ!»

Серенький отпустил поросячий хвостик и сокрушенно пожаловался:

— До соплей обидно. Целый день выдумывали, как пробраться внутрь, а тут — накось тебе, добро пожаловать… — он ненадолго задумался, затем продолжил свои размышления вслух. — Хотя, с другой стороны, все это очень подозрительно. В Городе ты практически ни с кем не общался. Разве, что вчера с тремя шарлатанами. Но они, кроме того, что туда надо, — медведь ткнул когтем вверх, — ни фига не знают. А уж про то, что ты — Сантехник, знаем только мы трое, Яг… Гм… Яна с Кларой, да еще, скорей всего, чертяка этот мерзопакостный. Ах, да, запамятовал. Еще Илюха Муромец в курсе. Так он поди ныкается где-нибудь от ентого колохвиума. Так что странно все это, не к добру. Ох, не к добру. Что делать-то будем?

— Как что? Раз зовут, в гости пойдем, — легкомысленно ответил я, — мы ж чуть ли не подкоп собирались рыть, а тут учтиво приглашают, грех не воспользоваться.

— Эх, Вовка, одно дело, когда мы собирались заявиться незваными гостями, а другое, когда зазывают таким образом. Я бы даже сказал, заманивают. Чувствую, не к добру это, — вновь повторил свое пророчество Серый. — Откуда, вообще, Емеля узнал о твоем существовании?

Я пожал плечами, так как ответить было нечего.

— Не волнуйся, Серенький, на месте и разберемся.

— А может сховаемся куда, переждем? Глядишь, разузнаем, за каким таким хреном ты Емеле потребовался, а?

— Не. Не пойдет. Загрызет меня неопределенность. Тем более, если этот щукоед и взаправду такой могущественный, то долго не пропрячемся, сыщет. Тогда еще хуже будет.

— Насчет этого не боись. Во ему, — медведь отмерил половину лапы, — в лес, к Яне уйдем, она тебя на время в козявку какую-нибудь малую превратит. Все его чародеи вместе взятые, хрен найдут.

Перспектива перевоплотиться (хоть и временно) в насекомое развеяла последние сомнения.

— Я решил окончательно. Вы как хотите, а я иду.

— Ну и сто, сто доего у этих поесят? Вовка, посли в гостинису. Поузинаем, поспим, а утьем есим, сто делать.

— Спасибо, Славик, но я решил. Можете подождать меня тут, — я кивком указал на свинячий отель.

— Совсем стебанулся что ль? Ни в коем разе тебя не брошу. Соловушка, ты идешь?

— Конесно, иду, — обреченно согласился толстячок.