Генрих с отвращением отбросил подарок в угол комнаты и начал обдумывать план поисков Поля Шенье. Бежал он где-то между Сан-Мари и Шамбери. Расстояние между ними триста километров. К сожалению, неизвестно время отхода поезда. Неизвестно и то, в котором часу исчез с завода Шенье. О бегстве его узнали вчера, в шесть вечера. Допустим, что именно в это время он выпрыгнул из вагона. Сейчас одиннадцать утра. Даже очень здоровый и сильный человек не мог отойти от железнодорожной линии больше чем на шестьдесят километров. На Шенье тюремная одежда, значит, он должен избегать проезжих дорог и выберет более безопасный путь — через горы и леса. Зачем же тогда брать машину? Она только затруднит поиски. Генрих позвонил Миллеру.

— Ганс, вы можете дать на пару дней два мотоцикла, мне и моему денщику?

— Охотно! Только, Генрих, я хочу вам напомнить: разыскивая Шенье, не забывайте и о том маки, который стрелял в вас. Вы мне его обещали.

— Об этом можете мне не напоминать! — Генрих солгал и забыл об этом. Ведь он сказал начальнику службы СС, что видел, кто стрелял в него, сказал лишь для того, чтобы спасти от ареста ни в чём не повинных людей.

Пока Курт пригнал мотоциклы, у Генриха было достаточно времени, чтобы хорошо изучить портрет Шенье. Фотография была плохонькая, изготовленная поспешно, как это всегда бывает в тюрьмах, где перед объективом на протяжении дня проходят сотни новых арестованных. Но всё же она давала представление о внешности беглеца. Генрих по частям рассматривал изображение Поля Шенье в лупу. Время от времени он закрывал глаза, чтобы запечатлеть в памяти ту или иную черту, и снова рассматривал фото.

Никогда ещё Генрих не жаждал выполнить поручение как можно быстрее и как можно лучше. Поездка к Фаулю помогла установить, что в Проклятой долине расположен засекреченный объект. Но это ещё не адрес завода. Если даже он и расположен в долине, как в этом убедиться? Как разузнать о продукции и мощности завода? Как установить, куда направляется изготовленное на нём оружие? Все эти сведения можно получить только от Шенье. Во что бы то ни стало надо найти беглеца, даже если для этого придётся облазить все предгорье.

…Три дня с рассвета до сумерек Генрих и Курт взбирались на скалы, спускались в пропасти, прочёсывали кустарник и лишь к вечеру, грязные, усталые, возвращались домой. Шенье словно провалился сквозь землю.

Не напали на след беглеца и многочисленные отряды, брошенные на поиски. А в то же время к маки пробраться он не мог — на всех дорогах, перевалах, горных тропинках стояли заслоны эсэсовцев.

В процессе поисков возникло новое осложнение: выяснилось, что Поль Шенье вовсе не Шенье, а неизвестно кто. По данным завода, Шенье, был родом из маленького городка Эскалье, расположенного вблизи испанской границы. Но позавчера оттуда пришло уведомление, что никакой Поль Шенье в Эскалье никогда не проживал, что даже не существует улицы, на которой якобы жили его родители.

Неудача с поисками беглеца серьёзно взволновала штаб-квартиру. Из Берлина звонили ежедневно, а сегодня Миллера предупредили: если он в течение трех дней не разыщет беглеца, его вызовут в Берлин для специального разговора. Начальник службы СС хорошо понимал, что означает для него этот вызов: в лучшем случае разжалуют и пошлют рядовым на Восточный фронт. Никакие ссылки на заслуги во время путча не помогут.

Поздно ночью Миллер позвонил Генриху: ему необходимо видеть обер-лейтенанта!

— А может быть, завтра утром? Я очень устал и хочу спать.

— Я приду буквально через пять минут и ненадолго задержу вас! — умолял Миллер.

— Ладно, заходите!

Вид у начальника службы СС был жалкий; куда девались надменность, заносчивость, высокомерие — черты, рождённые профессией и со временем превращающиеся в основные свойства характера.

— Генрих, вы можете меня спасти!

— Я?

— Именно вы! Сегодня я получил от генерала Бертгольда личное предупреждение: если в течение трех дней я не найду этого проклятого Шенье, меня вызовут в Берлин для специального разговора. Вы знаете, что это значит?

— Догадываюсь!

— Умоляю вас, напишите генералу, чтобы мне дали хоть неделю на поиски. Я никогда не забуду этой услуги. И когда-нибудь тоже смогу вам пригодиться!

— Это все? И из-за этого вы прибежали ночью?

— Для вас, Генрих, это мелочь, а для меня вся карьера, а может быть, и жизнь!

— Завтра утром я дам вам письмо к отцу, вы сами его отправите. Миллер долго пожимал руку Генриху.

Ночью прошёл дождь, и намеченный с вечера план пришлось отложить. Надо было дождаться, пока земля немного подсохнет. Это вышло кстати, так как Генрих едва не позабыл о своём обещании написать письмо Бертгольду. Генрих сел за письмо, на сей раз он был немногословен. Коротко сообщив о своём участии в поисках, просил генерала учесть трудную обстановку и отложить установленный им срок ещё на неделю.

Не запечатав письма, Генрих вручил его Курту, приказав немедленно отнести Миллеру.

— Когда вернёшься, попроси мадам Тарваль или мадемуазель Монику приготовить нам что-нибудь в дорогу.

— Мадемуазель уже второй день больна…

— Очень плохо, Курт, что ты не сказал мне об этой вчера. У мадемуазель было столько хлопот со мной, когда я болел, а теперь, когда она слегла, я даже не навестил её!

— Мы вчера очень поздно приехали, герр обер-лейтенант!

— Тогда сделаем так: я сейчас минут на пятнадцать зайду к мадемуазель и попрошу прощения за свою невнимательность, а ты отнеси письмо и собирайся в дорогу.

— Я мигом! Пока вы вернётесь, герр обер-лейтенант, всё будет готово.

Курт не думал, что ему придётся задержаться значительно дольше, чем он рассчитывал, и по делу не совсем приятному. Получив письмо, Миллер не отпустил Курта, а приказал ему подождать.

— Ваша фамилия Шмидт? Курт Шмидт? Да? — спросил Миллер, когда письмо было прочитано, запечатано и вручено адъютанту для немедленной отправки.

— Так точно!

— Вы раньше служили в роте обер-лейтенанта Фельднера?

— Так точно!

— Вы знаете, что ваш бывший командир сейчас в госпитале, тяжело ранен?

— Так точно!

— Откуда вы это знаете?

— Мне сказал обер-лейтенант фон Гольдринг.

— А когда вы последний раз видели обер-лейтенанта Фельднера?

— В Бонвиле, в день отъезда оттуда, в номере обер-лейтенанта Гольдринга.

— Обер-лейтенант Фельднер с вами разговаривал?

— Да. Он приказал передать обер-лейтенанту фон Гольдрингу номер поезда и время отбытия.

— Какой именно номер и какой час были названы?

— Не помню!

— А когда вы сообщали об этом обер-лейтенанту Гольдрингу, в комнате были посторонние?

— Нет, — твёрдо ответил Курт, хотя хорошо помнил, что в это время в комнате была Моника.

— Хорошо, можете идти, я сам поговорю об этом с обер-лейтенантом. О нашем разговоре никому не говорите. Понятно?

— Так точно!

Возвращаясь домой, Курт не шёл, а бежал. Гнала его не только мысль об опоздании, а и беспокойство. Почему Миллер начал его расспрашивать о Фельднере? И почему так интересовался, был ли кто-нибудь из посторонних в номере? Неужели он в чём-то подозревает Монику? Мадемуазель Моника и тот поезд? Какая чепуха! Курт горел нетерпением обо всём рассказать обер-лейтенанту и был очень разочарован, увидев, что того нет в номере. Прошло полчаса, час, а обер-лейтенант всё не возвращался. Визит Генриха неожиданно затянулся.

Моника простудилась, в мадам Тарваль запретила ей подниматься с постели. Услыхав голос Генриха за дверью, девушка разволновалась чуть не до слёз. Неужели мама разрешит ему зайти? А почему бы нет? То, что она лежит в постели? Но ведь она больна, и так естественно, что Генрих пришёл её навестить, ведь Моника дежурила же у его изголовья после аварии с мотоциклом.

Генрих сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения девушки. Он вёл себя просто, как всегда, и Моника сразу позабыла все свои сомнения. Она была так счастлива, что он здесь, что их беседа течёт свободно, естественно, что он любуется ею.