Эдельман Николай
Когда рухнет плотина
Н. Эдельман
КОГДА РУХНЕТ ПЛОТИНА
1.
Вязкий туман последних мгновений похмельного сна разлетелся под напором устрашающего гитарного рева. Я вскочил, разлепляя склеившиеся веки, и тут же рухнул головой на подушку, таким невыносимым оказался болевой шок. Но мощный голос Ронни Дио, не позволяя вновь закрыть глаза, ревел почти в самые уши:
Close the city and tell the people that something's coming to call...
If you listen to fools...
The Mob Rules.
Казалось, что от его громовых раскатов комната слегка покачивается, вызывая впридачу к боли головокружение, которое ощущалось странно, как чувство, будто меня подвесили вверх ногами. О, незабвенный Степа Лиходеев! Нет, не мешал я водку с портвейном, до такого маразма мне не дойти даже после двух литров "финляндии" на троих. Одного лишь этого количества хватило на главный лиходеевский синдром - невозможность определить, где я в данный момент нахожусь.
В голове гнездилась боль всех существующих оттенков, от сдавливающей череп пиратской веревочки с узелками до гриппозной рези в глазах. На мое место бы того, кто ввел в России обычай любое дружеское общение сопровождать распитием напитков! Какая банальность - утреннее похмелье в субботу! Но что делать, если положение обязывает? Ведь скажешь, что не пьешь - не поверят. И между прочим, правильно сделают.
Каждый раз после такого дикого похмелья даешь себе обет перейти в трезвенники, с отвращением глядишь даже на пиво, но к концу следующей недели ощущения притупляются, снова собирается хорошая компания, и тут уж не удержишься... Говорили вчера, конечно, о политике. Какая гадость! Вспомнить бы, с кем и что именно? И в чьих апартаментах мне довелось провести эту ночь? Квартира не моя, иначе стена была бы справа. И цвет обоев другой - собственно, обоев вообще нет, стены выкрашены голубой краской. Я лежал на разложенном диване, покрытом одной только простыней, изжеванной и сползшей на пол. Слева от меня находилось широкое пустое место, и вторая подушка ещё хранила вмятину от чьей-то головы. Тайна номер два. Найдутся потом трусики, и останется их примерять на всех знакомых дам. Однако моя спутница этой ночи где-то поблизости - через подлокотник кресла перекинуто платье, чулок на полу, туфля... Ну, хоть нога у неё должна быть стройной. Надо же, как память отшибло... Хотя - это же моя собственная квартира! То есть не московская, и не собственная, а та, которую я снимал в Светлоярске, в Академгородке, прибыв сюда с месяц назад, чтобы освещать ход губернаторских выборов. Редакция оплатила бы и гостиницу, но мне был нужен компьютер с подключением к сети, а тут кстати по знакомству порекомендовали квартиру, хозяева которой вовремя отправились на стажировку в Штаты. Далековато, конечно, от центра, но все равно приходилось весь день мотаться по городу, а здесь был ещё один плюс: из гостиницы трудно уходить незаметно, у меня же предвыборные репортажи были только прикрытием для расследования связей главного претендента на губернаторское кресло, генерала Орла, с местной алюминиевой мафией, поэтому я старался не привлекать к своим перемещениям особого внимания.
Музыку сменил развязный голос молодого человека, который с преувеличенной бодростью, как бы подпрыгивая на ударениях, сообщил:
- Итак, это был "Блэк сэббэт", "Толпа правит". Оставайтесь с нами, слушайте "Радио Рок"!
В поле моего зрения появилась девушка, босая, в одной комбинации, со светлым потопом падавших на плечи незаколотых волос. Она подошла к музыкальному центру, милосердно убавила громкость, потом, пока я пытался вспомнить, как её зовут, обернулась ко мне и улыбнулась:
- Проснулся, наконец-то! Чего только не выдумывала, чтобы тебя разбудить! Даже водой облить собиралась!
Анжела, вот как её зовут! Господи, ну нельзя же столько пить! Совершенно боттичелиевская девушка, точь-в-точь с "Весны", да только погода за окном, не занавешенным шторами, была не очень весенняя. Ветер гнал тучи со свинцовым подбрюшьем, между которыми в узких разрывах, протянувшихся неплотными швами, проступала голубизна. Лучи солнца, на несколько мгновений освобождающегося из-под покрова, разливались по стеклу, ослепительными брызгами отскакивали от зеркальных поверхностей и жизнерадостно высвечивали запыленные углы, а потом снова наползали растрепанные облака, свет тускнел, и комнату заливала серая угрюмость.
Я приподнялся на локте, скрипнул зубами.
- Головка болит? - поинтересовалась Анжела, оглядывая мою унылую фигуру.
- Не то слово, - прошипел я сквозь зубы.
Она подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в лоб. Я приподнялся, обхватил её руками, и она, взвизгнув, повалилась на меня. Я чувствовал ладонями под тонким шелком белья её тело, кожу, обтягивающую ребра не очень-то упитанной фигуры, а Анжела вяло барахталась, елозила по мне и бормотала с неискренним возмущением:
- Витька, перестань! Пусти меня! Кто тебе кофе делать будет?
- Черт с ним, с кофе! - я вертел головой, попадая губами в её волосы, а боль в черепе выдавливала из меня временами не то стон, не то вой.
- Хватит индульгировать! - заявила Анжела, спихивая мою руку со своего бедра. - Где твоя мужская выдержка?
- Иди ты со своим Кастанедой!
- Ну все, все! Вставай! Без пяти одиннадцать! Забыл уже про свой митинг?
На шкафу справа от меня стояли часы. Черт, она права! Сколь ни способствовала близость женского тела борьбе с похмельем, я отпустил Анжелу и, отчанно морщась от простреливающей мозг боли, вскочил и начал торопливо залезать в штаны, неуклюже прыгая на одной ноге, а другой застревая в штанине, вместо того, чтобы спокойно надеть их, сидя на кровати.
В памяти, словно под воздействием встряски, начали всплывать кое-какие подробности вчерашней пьянки. Собрались мы у Звоновых, был мой коллега Сашка Эстес из местного "Светлоярского рабочего", мы с ним и с Женькой Звоновым хлестали "финляндию", ходили за добавкой, я осторожничал, делал "отвертку", разбавляя водку апельсиновым соком, но это оказалось роковым решением - в коктейле доза не поддавалась строгому контролю, и в итоге Анжела буквально на себе тащила меня в машину, а потом везла в Академгородок. И закономерный результат - через пять минут открытие Кардиологического центра, а я тут со свирепой болью в голове никак не могу заползти в рукава рубашки.
Так и не справившись с рубашкой, я поспешил к компьютеру, включил и вошел в сеть. Первым делом, как обычно, полез в почту.
- Однако... Только её тут не хватало!
Анжела, как раз в этот момент вошедшая в комнату с чашкой в руках, спросила:
- Что такое, милый?
Поставив чашку на стол рядом с клавиатурой, она перегнулась через мое плечо к экрану, на котором красовалось послание от Ирки:
"Витька! Вылетаю 73 рейсом, сегодня. Встречай около 7 вечера. Твоя И."
- Это жена, - объяснил я, отхлебывая из чашки. - Что ей, спрашивается, тут понадобилось? Хочет на шоу полюбоваться?
- Ты что, в ссоре с ней? - спросила Анжела, ложась грудью мне на плечо. Ее волосы щекотали мою правую руку. В её голосе слышалось разочарование - предчувствие окончания нашего коротенького романа.
- Да нет... Просто время от времени не мешает отдохнуть друг от друга. И у нас так заведено, что в командировки я её с собой не беру... Спасибо за кофе, милая. Как раз то, что надо.
Голова болела все так же, но хоть эта ужасная сухость во рту немного отступила.
- Может, водочки? Или пива? - заботливо осведомилась Анжела.
- Ни, ни, - замотал я головой. - Только не это! У меня похмелье не такое, как у всех. Никакого алкоголя! Только горячий черный кофе.
- Что будешь на завтрак?
- Ничего. Некогда... и не в состоянии. Но ты съешь что-нибудь, пока я тут разбираюсь.
Она снова исчезла на кухне, а я стал просматривать новости. Столичный кризис... Комментарий... Прогноз... Босния... Азиатский кризис... Больная голова и спешка не способствовали сосредоточенности, и я быстро пропустил все это, чтобы поскорее добраться до региональных событий. О Светлоярске не было почти ничего - уже третий день подряд.