- Фотографию, фотографию приготовьте, - спохватилась Серебрийская. Юрочка, надо будет показать снимочек крупным планом, сможешь? Как мне его держать? Вот так?

На экране телевизора появилось лицо Славика - тоже неожиданно незнакомое, растиражированное электромагнитными импульсами в миллионы изображений. Ирина Сергеевна вспомнила, что так и не удосужилась узнать, как называется передача, в которой она сейчас участвует, и по какому каналу ее покажут.

Голос из студийных небес властно скомандовал:

- Начали!

- Добрый день, дорогие друзья, - расплывшись в улыбке и глядя в никуда, заявила телеведущая. - Сегодня в нашей студии две гостьи. Одна из них не нуждается в особом представлении и хорошо знакома нашим телезрителям. Это депутат Государственной Думы Татьяна Владимировна Серебрийская...

Украдкой скосив глаза на телемонитор, Ирина Сергеевна вздрогнула при виде лица Серебрийской - так оно изменилось. Не осталось и следа от целеустремленной депутатши, мудрая, преисполненная состраданием к народу женщина-мать заговорила задумчиво и проникновенно:

- Дорогие матери, бабушки, жены и сестры, дочери и подруги.

- Стоп! Стоп! - грянул сверху голос управляющего студией незримого божества. - Все сначала!

- Как? - высокомерно вскинула подбородок Серебрийская. - Вы с ума сошли?

- Звук не идет. Сейчас все поправим, - забубнил виновато динамик.

- Сорвать выступление депутата... Я расцениваю это как политическую провокацию! - бушевала Серебрийская.

- Все, все! - растеряв поднебесную спесь, оправдывался динамик. - Пошла запись, все нормально. Начали!

Оператор, склонившись к телекамере, взмахнул рукой, и ведущая, улыбнувшись, зачастила, как ни в чем не бывало:

- Добрый день, дорогие друзья...

А Серебрийская, успокоившись мгновенно и помудрев, вновь завела невообразимо-скорбно:

- Дорогие матери... друзья мои... Который год ведет наше правительство войну против собственного народа. Который год полыхает напитанная кровью наших соотечественников земля гордой российской республики. Который год гибнут там старики, женщины, дети. Их боль - наша боль. Потому что неисчислимые беды несет эта война и в наши, далекие от кавказского региона, дома. Уже тысячи наших земляков прошли через эту войну, тысячи юношей, одетых в солдатскую форму, научились там убивать. И с надломленной психикой, израненной душой они возвращаются в семьи. Приведу лишь несколько цифр криминальной статистики, свидетельствующей о росте молодежной преступности...

"Действительно, - соглашаясь, думала Ирина Сергеевна, - каким вернется после войны и плена Славик? Господи, неужели и ему пришлось убивать?!" Ее размышления прервала реплика телеведущей:

- Татьяна Владимировна, с какими проблемами обращаются к вам в эти дни избиратели?

- Ну, всех-то депутатских забот не перечесть... - с обезоруживающей откровенностью вздохнула Серебрийская. - И, к сожалению, не переделать. Вот сейчас, прямо с приема избирателей, я привезла в студию обратившуюся ко мне гражданку... - Татьяна Владимировна замялась на мгновение, глянула в бумажку перед собой. - Гражданку Милохину Ирину Сергеевну, солдатскую мать... Ирина Сергеевна, расскажите телезрителям, что привело вас в приемную депутата?

Телеведущая, подняв брови, тоже с живейшим интересом воззрилась на Ирину Сергеевну. Та попыталась представить неведомых "телезрителей", но видела перед собой лишь громоздкую телекамеру и потому, чтобы не сбиться, начала рассказывать о своем несчастье юноше-оператору, а тот и не слушал вовсе, занятый делом. Повествование даже ей самой показалось неуместным, отговорив в пустоту, она растерянно замолчала.

- Общественное движение, которое я представляю, - подхватила Серебрийская, - сегодня остается, по сути, единственной политической силой, последовательно выступающей против чеченской войны, против скатывания страны к тоталитаризму. Мы оправдаем ваши чаяния и надежды, сделаем все, чтобы ни с кем из вас, ваших детей, не случилась такая беда, как у этой несчастной матери.

Передача закончилась, все принялись вставать. Поспевая следом за устремившимися к выходу из телецентра депутатшей и ее помощницей, Ирина Сергеевна все ждала с надеждой, когда разговор вернется к проблеме вызволения Славика, но те обсуждали передачу, и лишь на КПП Эльвира Васильевна обернулась и сообщила:

- Мы, детынька, тебя подвезти не сможем. Дела! На встречу спешим с избирателями. Остановка общественного транспорта на соседней улице.

- А... а как же с моим делом? Со Славиком? - потерянно спросила Ирина Сергеевна, и Эльвира Васильевна, забираясь неуклюже на заднее сиденье "Волги", махнула рукой:

- Как-нибудь в другой раз, детынька. Захаживай.

Серебрийская даже не обернулась. Устроившись на переднем сиденье, она сосредоточенно смотрела перед собой, настраиваясь, должно быть, на очередную встречу с народом...

Глава 13

Утром Новокрещенов постучался в дом Алика и, когда сосед вышел на крыльцо, вытирая пухлыми, нетрудовыми кулаками заплывшие со сна глаза, попросил у него золотые перстень и цепь.

- Не насовсем. Напрокат. Вечером верну, мамой клянусь! - по-восточному горячо заверил он Алика.

- Прокат? Что такое прокат? - удивился тот.

- Ну, на время. На один день - поношу и отдам. Мне кое-кому в таком виде показаться нужно. Чтоб поняли - перед ними не халам-балам, офицеришко отставной, а солидный человек, при деньгах... Новый русский, кумекаешь?

- А-а... - понимающе расплылся в улыбке Алик. - Кумекаешь! Жениться хочешь, да-а? Красивый быть хочешь, богатый, да-а?

- Вроде того, - кивнул Новокрещенов.

Благодушный Алик безропотно стянул, предварительно послюнявив палец, тяжелый перстень-печатку, повозившись, расстегнул и снял с жирной шеи толстую, витую, как ошейник у породистого кабеля, золотую цепь, протянул соседу.

- Прокат, да-а? Катайся на здоровье, хоть два дня - мине для хорошего чилавека не жалка!

Новокрещенов вернулся в дом и принялся собираться. Одел белую рубашку, расстегнув ворот так, чтобы видна была сияющая, как золотозубая улыбка цыгана, цепь, натянул черные, нелепые в жару, но зато вполне приличные брюки и в завершение маскарада сунул безымянный палец в пришедшийся как раз впору перстень.

- Во, блин, классный прикид! - восхитился простодушно Ванька. - Этот, как его... хэви металл... А болт-то, болт! Им, ежели, к примеру, кому-нибудь в морду заехать - челюсть можно сломать, и кастета не надо.

- Драться мы не будем, - красуясь у зеркала и тщательно расчесывая побеленные благородной сединой волосы, сообщил Новокрещенов. - Мы теперь, как справедливо заметил наш азиатский друг Алик, богатые и красивые. Особенно я.

- А я? - с некоторой обидой потупился Ванька.

- И ты тоже, - ободряюще кивнул Новокрещенов. - Особой, мужественной красотой. Так что одевай, братан, свой свежевыстиранный камуфляж, только без медалей. Будешь моим секьюрити.

- Эт... секретарем, что ли? - насторожился Ванька.

- Телохранителем, деревня! - покровительственно пояснил Новокрещенов. Мы с тобой сейчас в одно место отправимся. И мне там без телохранителя никак нельзя показаться.

- Шпалер брать? Я у друганов револьвером разжился, - с готовностью подхватил Ванька. - Хорошая машинка, системы "Наган". Их в начале девяностых годов со складов армейских натырили. Половина блатных в Степногорске с такими ходит.

Новокрещенов снисходительно хмыкнул своему зеркальному отражению.

- Воевать мы не будем. Мое оружие - вот оно, - он постучал себе пальцем по лбу, - интеллект называется. Мы тех лохов, что нас не ждут пока, на понт возьмем. Сценку разыграем. Я - из новых русских, богатый, но тупой. А ты мой телохранитель. Бывал в телохранителях?

- Не-е, наоборот, мочить тела доводилось, а охранять - нет, осклабился Ванька.

- Но по телевизору-то видел? Вот и изображай бдительность да почтительность. А я роль крутого бизнесмена сыграю. У меня и сотовый телефон есть...